Эдуард Веркин - Мертвец
Глава 13. Суббота и все остальные
День явно не удался. С субботами такое бывает.
Едва я вышел из музея, как сразу увидел его. Упыря, конечно.
Упырь стоял возле десятого магазина и жевал булку. В этом они с Вырвиглазом похожи, любители пожевать. Я оглядел окрестности. Бежать бесполезно — Упырь меня поджидал, заметил, замахал, сдвинулся. Скорее всего, он даже проследил за мной, сволочь бледнолицая, нет мне покоя. Ну что ему дома не сидится, а? Неужели у него дома ничего интересного нет? Компьютера? Посидел бы, поиграл во что-нибудь, поел бы пиццу, попил бы соку… Нет, он за мной будет болтаться, встречаться как бы случайно на пути, трепаться рядом с магазинами, бродить вдоль по моей улице, возникать в окне моём глазами своими…
Я направился к лошади.
Говорят, что, если лошадь как следует испугать, она начнёт пинаться и кусаться. Лягаться то есть. Вот я сейчас испугаю эту дурацкую кобылу, а она ухнет задней лапой, то есть копытом, и прямо в лоб Упырю.
Нет, я не верил в то, что так может получиться, но всё равно зачем-то стал пугать конягу.
Упырь приближался со счастливой рожей. Я принялся зверски скалиться, клыки показывать, думал, может, дрыгнется всё-таки, но коняшка не дрыгалась, такая была ко всему привычная, видимо.
Тогда я стукнул лошадь кулаком по носу. С таким же успехом я мог стукнуть кулаком по столетнему дубу. Эффект тот же. На секунду конь заинтересованно скосился на нос, затем опять утратил ко мне всякий интерес.
Тогда я его ущипнул. Хорошенько, с вывертом, за щетинистую переносицу.
Эта сволочь в меня чихнула. Не как верблюд, так, по-интеллигентски, по-лошадиному, одни брызги, но всё равно неприятно.
— Здорово! — приветствовал меня Упырь издали. — Ты к Кате ходил, да?
Я вспомнил «Последнюю войну». Главу, где у профессора Блэксворта возникли разногласия с его подопытными орангутанами. Один старый самец решил установить новую иерархию и покатил на Блэксворта бочару, но хитрый и опытный профессор ловко восстановил своё положение в стае. Он набросился на орангутана и сильно укусил того за ухо. Это было так неожиданно и брутально, что все остальные обезьяны признали превосходство Блэксворта, и он быстро упрочил авторитет человечества над приматами.
Я решил последовать примеру Блэксворта и укусил лошадь за мясистые фиолетовые ноздри.
Не скажу, что мне это понравилось.
Упырь приблизился на расстояние удара.
Я кусал.
Но чёртова родионовская лошадь оставалась совершенно невозмутима. И неуязвима. Я грыз её малоаппетитные ноздри, а она ничего не делала. Не лягалась, не брыкалась, стояла сама по себе.
Вру всё это я, не кусал я лошадь. Всё-таки не безумец. Не полный безумец.
— А я гляжу, ты или не ты? — Упырь подошёл.
— Это я.
Интересно, если бы кто-нибудь со стороны увидел, что я кусаю лошадь? Тогда уж точно про наше семейство стали бы рассказывать весёлое.
Я решил. Что буду жить дальше. Как ни в чём не бывало. Что постараюсь, изо всех сил постараюсь про всё это не думать. Потому что, если начнёшь думать, просто крыша соскочит, это точно.
И я решил. Решил считать это гуманитарной помощью. Только так. Только тогда всё это получится пережить. Денис. Парень с проблемами. Надо его поддержать. Надо ему помочь. Ему трудно жить.
Да, неприятности притягиваются друг к другу, это точно.
Хотя это до меня ещё придумали. Народ типа. Вроде как пришла беда — отворяй ворота, полоска чёрная — полоска белая, ну и так далее.
И великие учёные тоже. Ну вот Ньютон. Всё друг к другу притягивается. Большое яблоко притягивает маленькое яблоко, они стукаются. Накроши в таз мелкой пробки — и она собьётся в кучу.
Так и в жизни. Всё в кучу.
Вот у меня брат. Сенька. Он помешан на кладбищенстве всяком, я к этому уже привык. А тут ещё Упырь. И Упырь свалился на меня только потому, что мой брат психопат. Притянулся ко мне Упырь. Кто мне скажет, что это не так? Никто не скажет.
Только я ещё не понял, кто планета, а кто яблоко. Кто поганей то есть, у кого поганская пальма первенства?
Я плюнул на асфальт. Лошадь стояла, смотрела на меня беззастенчивым глазом. Что-то ещё было в её взгляде издевательское и даже оскорбительное, глядела так, будто всё про меня знает и готова рассказать.
Я пнул эту сволочь в колено, в смысле лошадь пнул. Родионовская лошадь игогокнула.
— А я сегодня проснулся как на работу, ты прикинь!
— Круто, — сказал я.
— Проснулся, поболтался туда-сюда. Мама на шашлыки стала зазывать, а я ей говорю, не, не поеду, надоело мне уже, каждую субботу на шашлыки. Папа, конечно, обиделся немного, но я ему сказал, что в следующую субботу я с ними съезжу…
— Круто, — сказал я.
— Нормально. А ты куда сейчас собираешься? Легенды у меня никакой не было запасено.
— Не знаю, — ответил я.
— Пойдём ко мне?
— Не, нет настроения, потом как-нибудь сходим.
— Тогда пойдём к тебе. У тебя дома как-то спокойно. Это потому, что он обжитой, в нём долго люди жили. А у нас всё время дома необжитые, мы часто переезжаем. Только успеем вещи распаковать, как сразу уже уезжать приходится. Мама моя хочет иметь дом из белой глины, такие в Англии бывают…
Суббота была ужасна. Серая паутина, липкая, как хорошая жвачка. Я даже стал жалеть, что нет Вырвиглаза.
Вырвиглаз не зашёл. А я хотел его спросить, откуда он о кино узнал. Но он не сунулся. Воскресенье было ужасно.
Понедельник был ужасен, как каждый понедельник.
Вторник, среда — ничего хорошего.
Глава 14. «Маркус Вольф»
Позвонила Родионова.
— Слащёв, ты ещё не сдох?
— Не сдох, — ответил я.
— А жаль. Череп тебе шикарные похороны устроил бы…
Я промолчал. Катька пребывала в мизантропических настроениях, в таких настроениях она на язык зла, скажет гадость — потом станет переживать. Волосы ещё выпадут, не хочется Катьку без волос видеть.
— Я чего тебе звоню, Слащёв, — Катька хихикнула в трубку, — думаешь сегодня на танцы сходить?
— Сегодня же четверг…
В четверг дискотеки у нас не бывает. За линией бывает, на авторемонтном, но туда мы не суёмся, тамошние не любят посторонних.
— Четверг, — передразнила меня Катька. — Полено, сегодня «Вольфы» будут выступать.
— Чего?
— «Вольфы» играют. Вчера Пятак со своими приехали, День аквалангиста, между прочим, ты чего, Слащёв, снова мимо?
— Да не, не мимо… День аквалангиста?
— Да какая разница! — В трубке что-то шикнуло, прошуршало, мне в ухо аж угольной пылью дало. — Да какая разница, Слащёв! День аквалангиста, День В Ноздрю Пьяного Курсанта — праздник, короче. Пятак каждый день не приезжает.
Пятак — это Пётр, второй Катькин брат. Или первый. Ну, тот самый, портрет которого Вырвиглаз повесил в кабинете литературы. Пятак — музыкант, барабанщик, по-современному перкуссионист. Пять лет назад, когда ещё в первой школе учился. Пятак сколотил группу, назвал «Иммортал Коммунар». Коммунар — это опять же посёлок, на севере области, где парень анаконду в бане держит, там в последнее время опять медведей развелось. Но Пятак назвал группу не из-за медведей, а просто так, из-за политической конъюнктуры, они тогда как раз такие песни протеста пели, вроде как выступали с большевистских позиций. А сейчас они индастриал пилят, ну и какой-то новый у них ещё стиль, свой. Переименовались они тоже, это на пользу пошло. Слава пришла.
Да и песни стали поинтересней, Пятак творчески вырос. Мне кажется даже, что у него талант.
— Не, если ты не хочешь… — заскрипела Катька.
— Да не, хочу, — быстренько исправился я. — Я давно хотел послушать, в прошлый раз ангина у меня была…
— Мамочка не отпустила, — перебила Катька. — Она о тебе заботится. Мамочка сказала: «Горлышко болит», мамочка сказала: «Нужен Айболит…»
Поэтический талант бродит в крови Родионовых.
— Где встречаемся? — оборвал я это стихосложение.
— Возле Лёнчика, где ещё. Давай… Через полтора часа.
— Давай. Только это… Кать… Ну, если вдруг позвонит Денис, ты ему скажи, что… Ты лучше ему ничего не говори. Ты вообще трубку больше не бери, ладно? Кать, ты меня слышишь?
— Поздно, Слащёв, поздно.
Я хотел спросить, что именно поздно, но Катька хихикнула и отключилась. В трубке продолжало шуршать, будто там эскадрон сверчков поселился. Кстати, может, так оно и есть, телефон древний, надо будет проверить.
Поглядел на часы. Половина седьмого. Надо что сжевать. Хорошо бы с сыром. Горячего. Ну или бутерброд.
Я перебрался в родительский дом — время гнулось к ужину, не исключались тефтели, во всяком случае, приготовлялось что-то явно котлетного ассортимента: из кухни тянуло салом. Вообще тефтель с хлебом мне бы вполне не помешала, только потом будет в пузе ворчать, народ может и рассмеяться.
В кухне меня ждало разочарование. Это были не тефтели, это был хворост. Тесто, обугленное в постном масле. На столе в миске возвышалась уже целая гора, холестеринный Эльбрус. Мать стояла у плиты.
