Вадим Шефнер - Облака над дорогой
— Не как крыса, а замерз, — ответил я. — Но ведь ничего не поделаешь.
— Нет, поделаешь. Я тебе Колькины лыжные брюки принесла и еще тапочки. И свою футболку.
— Давай, — сказал я, просовывая руку в приоткрытую дверь. Потом я оделся и пошел на кухню. Примус шипел вовсю, на нем нагревался утюг, а над ним висели на веревке мои выжатые брюки и футболка.
Девчонка или девушка зажгла еще и керосинку и поставила на нее кастрюлю с водой.
— Ты, наверно, голоден как собака, — сказала она.
— Не как собака, а голоден, — ответил я. — И что это ты со всякими зверями меня сравниваешь? Думаешь — очень умно!
— Ничего я не думаю, — засмеялась она. — Я тебе сейчас есть дам.
Она взяла с полки корзинку, в которой лежали обрезки разных сортов колбасы — от собачьей радости до дорогой мозаичной, — и стала ссыпать эти обрезки в кастрюлю.
— Папа на колбасном заводе работает, целой колбасы оттуда выносить нельзя, а обрезки от проб — можно, — пояснила она. — Сейчас будет готов суп. Он очень вкусный.
Суп действительно был очень вкусен. Мы сидели с ней друг против друга за кухонным столиком и ели этот суп.
— А как тебя зовут? — спросила вдруг она.
Я ответил и спросил, как зовут ее.
— Маргарита.
— Хорошее имя, — сказал я. — Не то что какая-нибудь Лиза.
— А мне мое имя не нравится. Какое-то старорежимное. У нас в доме девочка есть, ее Электрофикацией назвали. Электрофикация Валентиновна. И мальчик Трактор есть.
— У тебя зато выгодное имя, — утешил я ее. — На какую-нибудь там Нину или Лизу рассердятся — ну и обзывают Нинкой или Лизкой. А тебя если Маргариткой обозвать — то это цветок получается.
Скоро моя одежда была высушена и выглажена.
Маргарита повела меня в комнату и сказала: «Переодевайся», а сама ушла. Я встал перед зеркалом и увидел себя в Маргаритиной футболке. В те времена все мальчишки и девчонки, парни и девушки и даже многие взрослые носили такие футболки — одноцветные или полосатые, с длинными рукавами, со шнуровкой на груди. Это была мода поневоле. Маргаритина футболка состояла из продольных желтых и белых полос. Я снял ее и надел свою — из черных и зеленых полос. Когда я окончательно переоделся, то оглядел комнату. Здесь на стенах я насчитал семнадцать отрывных календарей на разных языках. На комоде стояло еще три календаря — это были металлические, механические, вечные, универсальные календари.
Вошла Маргарита и объяснила, что календари собирает ее отец. Одни собирают марки, другие — монеты, третьи — еще что-нибудь, а вот отец ее собирает календари. Он сам по утрам отрывает на всех календарях листки и никому не доверяет это делать. У него целый сундук с листками. Он даже эсперанто выучил, чтобы переписываться с заграницей — ведь у него много заграничных календарей.
— Я тоже одно время коллекционировал папиросные коробки, — сказал я. — Потом надоело. Детское занятие.
— Сейчас ты синяки коллекционируешь, — засмеялась Маргарита. — У тебя на лбу и под глазами синяки.
— Я и сам чувствую, — ответил я. — Чего ты мне о них твердишь? Мне домой пора.
— Ну и иди. Мы вместе выйдем, мне в булочную надо.
Она накинула себе на плечи легкую серую курточку, взяла провизионную сумку. Мы пошли по Пятнадцатой до Малого, по Малому до Двенадцатой, по Двенадцатой до Среднего и по Среднему до Восьмой,
Мы разговаривали о разных мелочах, о том, что попадалось на глаза. Если шел навстречу трамвай — мы говорили о трамвае, если ехал ломовик — мы говорили о ломовике, если грузовик — о грузовике, а если легковая машина — о легковой машине. Когда навстречу не попадалось никакого транспорта, мы говорили о прохожих.
— Ну, я пойду обратно, я уже пять булочных из-за тебя пропустила, — сказала Маргарита. — А ты умеешь грести?
— Конечно, умею! Только дураки не умеют грести. А что?
— Так. Я сейчас напишу. Я так напишу, что ты только дома прочтешь.
Она вынула из кармана куртки блокнотик и карандаш, сунула мне в руки провизионную сумку, а сама приложила блокнотик к стене и стала в нем что-то быстро-быстро писать левой рукой.
— Ты разве левша? — удивился я.
— Нет, я могу и левой и правой писать, — ответила Маргарита, вырывая листок из блокнота и подавая его мне. — Я сама не знаю, как это у меня получается.
Я заглянул на листок. Там было написано что-то непонятное. Ничего прочесть я не мог.
— Это я все наоборот написала, — засмеялась Маргарита. — Ты приди домой и прочти все в зеркале.
Вернувшись домой, я первым делом поднес листок к зеркалу. В зеркале отразилось вот что:
«Если хочешь, приходи послезавтра к нам на Смоленку утром, в одиннадцать. Мы поедем на шлюпке. Приходи на то самое место, где ты в воду плюхнулся.
Маргарита»
— Что это ты в зеркале рассматриваешь? — спросила меня тетя Аня.
— Это записка. Это мне Маргарита написала. Она умеет писать и левой рукой и правой и умеет наоборот писать.
— Час от часу не легче, — сказала тетя Аня. — То ты с каким-то лунатиком дружил, теперь с этим двуликим Толькой дружишь, и с этим рифмоплетом дядей Бобой, — а тут еще какая-то Маргарита, которая пишет все наоборот! Что это за Маргарита? Где ты с ней познакомился?
— Это такая не то девочка, не то девушка. Я с ней познакомился случайно.
— На улице? Ты начинаешь заводить уличные знакомства? — с тревогой спросила тетя Аня.
— И совсем не на улице, а на набережной я с нею познакомился. Это никакое не уличное знакомство, а набережное.
— Господи, как ты еще глуп! — с печальной улыбкой сказала тетя Аня. — Трудно тебе придется на тернистом пути жизни!
Я пошел на кухню и вытащил из глубины кухонного стола стеклянную вазу для цветов. Войдя в комнату, я поставил ее на стол перед тетей Аней.
— Тетя Аня, это я купил тебе подарок, — сказал я. — Только вот на цветы не хватило.
— Спасибо. Очень милая ваза, — растроганно сказала тетя Аня. — Ты сам ее выбрал?
— Сам!.. А Лиза говорит, что только дуб-физкультурник мог такое выбрать. А ты еще хвалишь эту Лизу!
— Лиза — очень милая девушка, она очень хорошо к тебе относится, — задумчиво ответила тетя Аня. — Ты просто многого еще не понимаешь. — И она откинулась на спинку кресла, продолжая чтение романа «Свидание в горах», где на обложке была изображена женщина, стоящая над пропастью.
Гибель «Магнолии» и «Моржа»
Когда через день я пришел на берег Смоленки, двухименной и двухцветной шлюпки там не оказалось. Но Маргарита была там.
— Колька взял да уехал, — сказала она. — Он мотор пробует. Он этот мотор из разного утиля собрал. Он у нас будущий полярный механик. А ты кто будущий?
— Я в мореходку пойду.
— А я еще не знаю, кем буду. Это плохо?
— Нет, ничего. Только не становись какой-нибудь очень серьезной.
— Ну, серьезной я не стану. А ты давно был в зоосаде? Идем туда. На билеты у меня хватит.
— У меня тоже хватит. Идем.
— Только идем пешком. Ты любишь ходить но городу?
— Очень. Мы с Толькой часто шляемся, весь город исходили.
— Я тоже люблю город. В прошлом году я летом в деревне жила, там хорошо, но скучно. Через какой мост пойдем?
— Давай через Биржевой.
Мы дошли до Среднего и пошли по нему до Малой Невы. Когда мы шагали между Шестой и Пятой линиями мимо парикмахерской, я сказал Маргарите:
— Вот сюда я стричься хожу. Здесь один старый парикмахер есть, у него левый глаз обыкновенный, а в правом зрачок продолговатый, как у кошки. Это единственный такой человек в городе. Хочешь, пойдем посмотрим на него?
Я взял Маргариту под руку и подтолкнул ее к дверям парикмахерской.
— Нет, не пойду, — сказала Маргарита. — Ведь это мужская парикмахерская.
И мы пошли дальше, но уже под руку. Это было очень приятно — идти с Маргаритой под руку. До этого я ни с кем так не ходил. Парикмахерская эта и поныне существует. Вообще парикмахерские — самые прочные заведения. Все другие магазины и учреждения меняются, закрываются, переезжают, переименовываются, а парикмахерские остаются на месте. Если я захочу назначить кому-нибудь свидание через сто лет, то назначу его у парикмахерской.
Проходя мимо Толькиного дома, я сказал Маргарите, что вот здесь живет мой друг Толька.
— Ты знаешь, как мы с ним познакомились? — И я начал рассказывать о дочери Миквундипа.
— Постой, — перебила меня Маргарита. — У меня она тоже была. Только не такая уж она красивая, как ты расписываешь.
— А к тебе-то зачем из Миквундипа приходила? Ты разве была отстающей? Что-то не похоже.
— Она ко мне из-за того приходила, что я умею обеими руками писать, и умею наоборот писать, зеркальным письмом. Она узнала — вот и пришла. А потом она из пистолета стреляла и дала мне тест-анкету заполнить. После этого она у меня нашла математический идиотизм и ранний эпидемический крен. Я не знала, что это такое, записала и показала нашей учительнице. Та очень рассердилась на эту миквундипиху и сказала, что никакого крена у меня нет. А у тебя был в детстве какой-нибудь крен?
