Юрий Томин - Витька Мураш - победитель всех

Я посмотрел на Батона. Он бегал по берегу, помогая вытаскивать вещи из лодок, подавал рюкзак, но у него никаких вещей не было, даже удочки.

— А зачем еду раскладывать?.. — сказал я. — Возьми мой рюкзак и отдай ему. Мне-то все равно, мне удобно.

— Ты генерал, чтобы твой рюкзак носить?

— Не генерал, — сказал я, — а меня дежурным оставляют у лодок. Все равно нести кому-то придется.

— А-а-а… — сказал Колька.

— Бе-е-е… — ответил я.

С Колькой разговаривал я спокойно, но сам жутко радовался. Очень редко мне удается победить Кольку, когда мы спорим.

Колька отнес мой рюкзак Батону, и тот сразу взвалил его на плечи.

Возле бухточки палатки поставить было нельзя: сплошной ельник и камни. Ребята разобрали вещи и пошли в глубь острова.

Ко мне подошел Леха.

— Зачаль как следует лодки. Разобьем лагерь — тебя кто-нибудь сменит.

— Зачем чалить? Я же здесь, они никуда не денутся.

— Спорить не будем, — сказал Леха. — Такой порядок. Вам понятно, матрос Мурашов?

— Чего тут непонятного…

Леха ткнул пальцем в сторону «казанки».

— Услышу мотор — все! Сажаю тебя в лодку и везу домой. Насовсем.

— Ты на меня не кричи, — сказал я. — На матросов кричать не полагается. Ты командуй спокойно.

Леха вздохнул.

— Витька, я просто тебя предупреждаю: если кто из вас утонет, Ивану Сергеевичу — тюрьма.

— Не утонет. Ты же — спасатель.

— У меня не сто глаз, — сказал Леха. — Действуй. Возьми сапоги в «казанке».

Когда Леха ушел, я надел высокие сапоги, вытолкнул лодки на воду и заякорил так, чтобы они не бились о дно.

В «казанке» лежал бинокль. Я взял его, вылез на берег и присел на камень. В заливе поднялся небольшой ветерок, но здесь было тихо. Я слышал стук водокачки, где-то в поселке затрещал пускач трактора; в заливе шел небольшой буксир — его динамик на все море орал песню про «королеву красоты»; все звуки были слышны отдельно.

Где-то далеко затарахтела моторка. Я нашел ее в бинокль, она шла в залив. Кто в ней сидел, было не разобрать.

Я повесил бинокль на грудь и обошел бухточку. На берегу всегда можно найти что-нибудь интересное. Я читал, что на кораблях матросы никогда не плюют за борт. Им не запрещается, а просто примета такая. Но на всякий мусор примета, наверное, не действует — валят в море все, как в помойку.

После шторма на берегу полно всяких ящиков, досок, банок из-под сока, полиэтиленовых бутылок — чаще всего с иностранными надписями. Может, у иностранцев мусора больше, а может, они только в свое море не плюют, а в наше им можно.

Шторма давно не было. Я нашел только пару больших пенопластовых поплавков от сетей. У меня в сарае и так гора этого пенопласта, на сто лет хватит для удочек.

Когда я вернулся к лодкам, моторка была уже недалеко от нашего берега. Я глянул в бинокль и узнал дядю Костю. Он заглушил мотор и медленно греб вдоль пролива, поглядывая в мою сторону. Меня он, конечно, не видел — все-таки с километр до него было.

Дядя Костя поднял руку, что-то блеснуло на солнце и плюхнулось в воду. Затем дядя Костя погреб еще медленнее.

«Ищет сети кошкой, — понял я. — Испугался, что мы в эту сторону поплыли. Наверное, запомнил Лехино обещание».

Я повернул в ту сторону, куда ушли все. Ничего не услышал, наверное, ушли далеко. Если сейчас придет Леха, то дяди Костиным сетям — привет. Главное — сам он их показал. Леха бы еще триста лет искал эти сети кошкой по всему проливу. А мне не хотелось, чтобы пришел Леха. На сети мне плевать! Я про Батона подумал, что тогда ему дома совсем жизни не будет.

Я снова навел бинокль на моторку и… не увидел дяди Кости. Лодка как-то странно огрузла на корму, задрала нос; мотор висел на корме, а дяди Кости не было.

Я пригляделся и увидел две руки, вцепившиеся в корму моторки. Под кормой маячила голова в кепке. Лодка как-то странно дергалась, а голова то приподнималась над водой, то погружалась по самую кепку.

«Сеть, что ли, отцепляет?» — подумал я, но тут же сообразил, что там глубина метров десять.

Дядя Костя тонул. Он подтягивался на руках, и тогда из воды показывались его плечи. Но его словно кто-то тянул под воду, и я снова видел только руки и кепочку.

Якоря выбирать я не стал, а просто перерезал ножом веревки. Мотор был еще теплый и завелся сразу. Я дал полный газ, «казанка» вылетела из бухты.

Дядя Костя тонул молча. Когда я заглушил мотор, то не услышал ни звука. Только волны чмокали под кормой моторки.

Наверное, дядя Костя совсем ослаб. Он уже не подтягивался на руках, а просто висел, вцепившись в корму. Голова его запрокинулась, ушла под воду и только белое лицо, будто отдельно, плавало на поверхности.

Из своей «казанки» я схватил дядю Костю за руку.

— Не трожь… — прохрипел он. — Нырни… отрежь сеть… за сапог зацепило.

Я стягивал сапоги, брюки, и все у меня не расстегивалось, все цеплялось…

Я плюхнулся в воду, вынырнул, схватился рукой за борт «казанки», подтянулся и достал нож.

— Не запутайся… Оба утонем.

Под водой я открыл глаза — и сразу их резануло, будто в них песку бросили. Видно было плохо: вода в заливе уже цвела. Я таращился изо всех сил. Прямо перед носом увидел дяди Костины сапоги, но тут у меня не хватило воздуху — и я вынырнул.

Дядя Костя ничего уже не говорил, только булькал. Я вдохнул и снова нырнул.

На этот раз мне удалось разглядеть верхний подбор[10] — он зацепился за лямку сапога. И еще перед глазами мелькнуло рыбье брюхо, оно белело в ячее возле самой ноги.

Я ударил ножом по подбору. Ноги дяди Кости рванулись вверх.

Когда я вынырнул, дядя Костя уже закинул руки в лодку и отдыхал на воде.

— Помоги.

Я перелез в его лодку, вцепился в воротник ватника. Дядя Костя с трудом перевалился через борт. Он сел на скамью, вода лилась с него, как из бочки.

— У тебя закурить нет? — спросил дядя Костя, когда отдышался.

— Нет, — сказал я и полез в свою лодку одеваться.

Дядя Костя улыбнулся. Улыбочка у него получилась такая — как у покойника.

— Оступился я, — сказал он. — Мне бы ее выпустить, а я держу, как дурак… Она меня и сдернула. У меня там на концах каменюки по пуду. Спасибо, ты увидел.

Я посмотрел в сторону берега. Со стороны бухты к нам на веслах шла лодка. Можно было без бинокля понять, что там сидят Иван Сергеевич и Леха.

Дядя Костя тоже повернулся в ту сторону.

— Вы чего приплыли сюда?

— У нас поход.

— И Вовка с вами?

— С нами.

— Ну и хорошо, — сказал дядя Костя. — А ты про сетки не говори. Скажи, что, мол, просто подплыл узнать, кто да что.

Дядя Костя подергал за шнур, запустил мотор — и привет. А я, конечно, остался. Я сидел на скамье и смотрел, как быстро приближается лодка.

Леха был жутко злой. Он даже не остановился, а всадил носом «казанке» прямо в борт.

— Ну, Мурашов, все!

Иван Сергеевич тоже смотрел на меня как на зверя.

— Иван Сергеевич, вы на веслах обратно дойдете? — спросил Леха. — Я его домой отвезу.

— Что случилось, Мурашов? — спросил Иван Сергеевич.

— Ничего, — ответил я.

— Тогда зачем ты поплыл? Мы услышали мотор, прибежали на берег. Думали — что-то случилось. Кто тут с тобой был?

Я молчал.

Леха дотянулся до бинокля, навел его на моторку.

— Мелков, дядя Костя… — сказал он.

— Зачем он тебе понадобился? — спросил Иван Сергеевич.

— Браконьерил он тут, наверное. А Мурашов ему помогал, — ответил за меня Леха.

И тут я заревел. Я сидел на скамье и ревел, как младенец, только не голосом, а просто у меня текли слезы.

— Тут что-то не просто, — сказал Иван Сергеевич. — Витя, успокойся. Ты нам объясни, мы поймем.

— Он тонул, — всхлипнул я.

— Тонул?! Дядя Костя тонул?! — удивился Леха. — С чего это?..

— У него тут сетки… Он зацепился…

Леха растерянно оглянулся. Он увидел мой нож и взял его в руки.

— Отрезал?

— Ну да.

— Чего же ты сразу не сказал?

— Ты бы их вытащил.

— И сейчас вытащу, — сказал Леха. — Витька, я перед тобой извиняюсь, но сетки я вытащу.

— А потом он на Батоне отыграется, — сказал я. — Батон-то с нами…

— Леша, может быть, мы с сетками потом разберемся, — сказал Иван Сергеевич, — Виктор Мурашов, ты на нас не сердись.

— Чего мне сердиться?..

— В общем, ты хороший товарищ…

— А раньше был не хороший?

Леха засмеялся.

— Вот теперь это Мурашов. Ожил.

— Да, по-моему, он и рулевой неплохой, — сказал Иван Сергеевич. — Возьми-ка нас на буксир, Мурашов.

Иван Сергеевич кинул мне буксир. Я завязал его на корме и завел мотор.

Я сидел в «казанке» один. Рукоятка мотора дрожала в моей руке. Но если кто-то подумает, что в эту минуту я жутко радовался, то это не так.

Мне было и приятно, и легко, и снова хотелось реветь — всё вместе.