Саадул Кануков - Девочка из Ленинграда
Как бы поправляя вьючные сумки, Хабас огляделся и заметил слева от управы спрятанные за обрывом машины с брезентовыми тентами.
Он шепнул Люсе: «Видишь?»
Та кивнула и перевела взгляд на освещенные окна управы: там, за столом, дымя сигаретами, подгулявшие солдаты резались в карты с полицаями. Среди них не было видно ни одного офицера. «Наверное, кутят у старосты», — подумала Люся.
И она не ошиблась. Когда они, идя по главной улице селения, поравнялись с большим, под черепичной крышей домом старосты, их окликнул на кабардинском языке часовой:
— Стой, кто идет?!
Они остановились. Подошел полицай с карабином в руках и кинжалом на поясе.
— Кто такие, куда следуете?
— Домой, дяденька, — жалостно протянул Хабас. — За пропитанием в степные селения ходили. — Мальчик кивнул на сумки, перекинутые через седло.
Полицай подозрительно окинул девушку, шагнул к седлу, вынул кинжал и ткнул в сумку.
— Не смей, негодяй! — Люся бросилась к полицаю. — Хочешь мальчишку и старую больную женщину без кусочка чурека оставить?! (К счастью, полицай ткнул не в сумку с мукой, где лежали гранаты, а в другую, с чуреками.) Убирайся прочь, иначе я пожалуюсь господину Бернеру!
Люся не раз пользовалась этим приемом при встрече с полицейскими. Ее угроза пожаловаться самому коменданту города действовала безотказно. Увидев красавицу горянку, полицаи вполне допускали, что девушке покровительствует сам шеф.
Ее гневный голос, видимо, заслышали в доме. На крыльце появился невысокий человек в военном кителе. На секунду он замер, глядя на дорогу, потом махнул сразу через несколько ступенек и очутился возле девушки.
— Вадим!
— Люся! — Слепцов повернулся к полицаю: — Пошел прочь! — И снова к девушке: — Как ты тут?.. А, тетку больную навестить… Слушай, я тут с отрядом… С Карлом Шульцем. Чудный немец! Что наш брат русский. Любит кутнуть и с девчонками повеселиться. Нас пригласил староста. Может, зайдешь, а?
Люся сказала, что она очень устала. К тому же тетка страшно обидится, если узнает, что вместо того, чтобы поспешить к больной, она пошла на гулянку. У них, кабардинцев, очень строгие обычаи.
— Так что давай, Вадим, лучше отложим на завтра.
— Пожалуй, верно, — согласился после раздумья Слепцов. — Сегодня здесь остановилась на ночевку особая маршевая рота СС. Командир ее тоже тут. — Он кивнул на дом. — Правда, мы с Карлом здорово его поднакачали, и теперь он дрыхнет. Но кто его знает, проснется, опять будет куражиться. Завтра утром они уходят… Так что жду тебя завтра, в это же время. Договорились?
Проводив взглядом Люсю и ее «двоюродного брата», Слепцов вошел в дом.
А девушка и мальчик тем временем, минуя улочку, где жила Нахшир, свернули к окраине селения.
— А может, зайдем на минутку к нам? — сказал Хабас.
— Нет, нет, Хабо, наши вот-вот должны прийти. Надо немедленно доложить командиру об эсэсовцах.
Было уже темно.
Чтобы скорее добраться до Бараньего лба, выйдя за селение, они сняли сумки с седла, спрятали их на берегу ручья за камни, сели верхом: Люся в седло, Хабас позади — и пустили лошадь рысью.
Когда они подъехали к условленному месту, партизаны были уже там. Люся доложила командиру обстановку. Было ясно, пока эсэсовская рота не уйдет, о налете не может быть и речи. Наступление было отложено до вечера следующего дня. Предстояло ждать целые сутки…
Ночь стояла морозная. В темном небе звезды блестели, как кристаллы, ярким, холодным светом. Костров разжигать было нельзя, и, чтобы согреться, люди ходили взад-вперед.
К утру начал одолевать сон. Рая чувствовала, как все труднее становилось держаться на ногах. Ах, если бы росли тут ели! Тогда можно было бы нарубить веток, застлать снег, лечь и, тесно прижавшись друг к другу, немного подремать.
Заметив усталость Раи, Люся сказала:
— Прислонись ко мне и подремли, а я подержу тебя. Обниму вот так…
— Одну минуту, девчата! — воскликнул Кушба. — Я, кажется, что-то придумал!
Он поставил рядом, бок о бок, двух коней, встал на стремя и лег поперек седел.
— Девчата, чудесно!.. Только надо седла подать немного к крупу.
Он спрыгнул на землю, сдвинул седла назад и чуть-чуть развел лошадей, чтобы удлинить ложе.
— Люся, попробуй!
Люся не без улыбки взобралась на живую кровать, примерилась.
— А верно: подремать можно! Рая, давай!
Рая легла. А рядом Кушба и Хабас поставили другую пару лошадей, для Люси. Чтобы кони не разошлись, первую пару взял под уздцы Хабас, вторую — Кушба…
Рая и в самом деле быстро уснула. А когда проснулась, из-за гор уже выкатывалось огромным огненным колесом солнце.
— Доброе утро! — улыбнулась ей Люся. Она уже была на ногах.
Рая спрыгнула, шепнула Хабасу, державшему под уздцы лошадей:
— Спасибо, Хабо! Ты, наверно, очень, очень устал.
— Ничего-о… Я тоже немного подремал… Вот так, стоя. — Он положил руки на шеи коней и закрыл глаза.
Гибель разведчицы
Ночь, проведенная на морозном воздухе, возбудила прямо-таки волчий аппетит! Но поскольку рассчитывали к утру вернуться в лагерь, никакого провианта с собой не взяли. Хабас вспомнил про муку и чуреки.
— Люся, а что, если съездить за чуреками? Их же целая сумка! Почти всем хватит по лепешке.
— Я сейчас доложу командиру, — сказала Люся.
— А кто поедет? — спросил Татарнаков.
— Мы. — Люся кивнула на Хабаса.
— Я один съезжу, — возразил паренек. — Только пусть даст мне своего коня.
Командир задумался. Очень большой риск.
— А вдруг наткнешься на охранный пост?
— Да нет, товарищ командир! Я проберусь ложбиной — никто не заметит. — Хабас умоляюще посмотрел на комиссара.
— Ну, как решим, Александр Алексеевич? — обратился к Фролову Татарнаков.
— Я думаю, можно, — сказал комиссар.
— Действуй! — разрешил Татарнаков.
Хабас моментально подтянул подпруги, вскочил в седло, пришпорил коня и скрылся в лощине.
Не прошло и получаса, как он вернулся с сумками.
— Вот так каптенармус! Вот так интендант! — шутили партизаны.
— А что, комиссар, не сделать ли нам Хабаса и в самом деле начхозом! — сказал Татарнаков, лукаво покручивая ус.
Фролов понял шутку и в том же серьезном тоне сказал:
— Я не возражаю.
Хабас посмотрел на Раю. Та, как показалось ему, затаила усмешку. Он смутился, вспомнив, как совсем недавно говорил ей, что командир обещал взять его в отряд, и он, Хабас, станет разведчиком. Будет ходить на разведку в Нальчик и даже переходить линию фронта, доставлять донесения в штаб регулярной армии… И вдруг командир на глазах Раи посрамил его. Вместо боевого джигита хочет сделать из него стряпуху! От стыда и досады у него даже выступили слезы.
— Не буду я… — буркнул он.
— Как же это «не буду»? — подтрунил над ним Кушба. — Приказ командира… За невыполнение сам понимаешь, что полагается.
Хабас снова исподлобья взглянул на Раю: та уже смеялась совершенно открыто. Паренек сорвал с головы шапку и что есть силы ударил ею о землю.
— Что хотите делайте — не буду!
Татарнаков и Фролов рассмеялись.
— Ну, уж так и быть, придется уважить джигита, — сдался командир. — Пусть остается связным, а там, возможно, назначим и в разведчики. Как, комиссар?
— Согласен!
Хабас разом просиял. Поднял с земли шапку, бросил гордый взгляд на Раю. Но та поправляла на плече лямку санитарной сумки: девочку взяли в поход как санитарку.
Комиссар приказал Люсе раздать чуреки бойцам. А кому не хватит, выдать по горсти муки.
— Товарищи, завтракать! — крикнула Люся, развязывая сумки.
Первым никто не подходил: каждый хотел, чтобы лепешка досталась другому. Тогда девушка сама стала раздавать. Сначала оделила Раю и Хабаса, потом тех, кто постарше и послабее.
Последними свою порцию получили Фролов и Татарнаков. Им досталась мука.
Но, пожалуй, не были счастливчиками и те, кому выпали чуреки. Лепешки так замерзли, что их надо было грызть, как кость. А с мукой управлялись легко: клали в рот щепотку, затем комочек снега, жевали и, когда мука превращалась в тесто, губами снимали с ладони еще немножко снега — и глотали.
— Как украинские галушки! — шутил комиссар.
Солнце клонилось к закату. Скоро выступать. Командир приказал готовить коней. Было решено налет провести тремя группами. Первая — основная и самая большая — ударит по зданию управы, где разместились каратели. Ее возглавит сам командир Татарнаков. Вторая, под руководством комиссара Фролова, должна будет освободить заложников. А третья — в нее вошли Люся, Кушба и Карим — прорвется в дом старосты, чтобы захватить немецкого офицера и переводчика…
Сначала всадники двигались по лощине. Затем вступили в балку. По ней выехали к ручью. Отсюда до селения оставалось не больше километра. Тут отряд остановился.
