Гектор Мало - Приключения Ромена Кальбри
Кабриоль держал на плечах жердь, на которую я должен был влезть. Я хотел сказать публике, что не могу больше прыгать, но грозный взгляд Лаполада парализовал мое намерение; возбужденное ожидание толпы кое-как поддержало мои падающие силы. Я вскочил на плечи Кабриоля и взобрался довольно легко на вершину жерди, но Кабриоль, в свою очередь, выбился из сил в тот момент, когда я должен был горизонтально распластаться на шесте, я почувствовал, что шест покачнулся, у меня закружилась голова, пальцы разжались, выпустили конец палки, и я полетел стремглав вниз с головокружительной быстротой.
Толпа ахнула; я упал на землю. Удар был очень силен, так как я свалился с высоты пяти метров, и если бы на земле не были насыпаны опилки, я бы, верно, совсем расшибся. Я чувствовал сильнейшую боль в плече, в нем что-то хрустнуло, я постарался встать и даже имел силы раскланяться с публикой, которая, привстав на скамейках, с напряжением следила за моими движениями, но я не мог пошевельнуть правой рукой. Меня окружили, стали расспрашивать. Я сильно страдал от боли, мне сделалось дурно.
— Это пустяки, — уверял Лаполад, — соблаговолите, господа, занять ваши места, представление продолжается.
— Он не будет в состоянии сделать вот этого, — балаганил Кабриоль, подымая над головой обе руки. — Добрые души могут спать спокойно.
Публика начала неистово аплодировать этой выходке.
Действительно, в продолжении шести недель я не мог сделать движения, представленного Кабриолем, я вывихнул себе плечо. В балаганах редко обращаются к докторам. Лаполад своими средствами наложил мне повязку по окончании представления. Вместо всякого лекарства он оставил меня в наказание спать без ужина. Я лежал один в повозке для зверей. Часа два прошло после падения, я не мог уснуть от боли; меня мучила страшная жажда; я поворачивался то в ту, то в другую сторону, не находя себе нигде покоя, плечо страшно ныло. Вдруг мне показалось, что кто-то тихонько приотворил дверь в повозку.
— Это я, — сказала Дези шепотом, — ты спишь?
— Нет.
Она быстро подошла к моей постели, наклонилась и поцеловала меня.
— Простишь ли ты мне? — сказала она мне на ухо.
— Что простить? — спросил я ее слабым голосом.
— Если бы я не задержала тебя тогда, ты бы убежал из труппы, теперь был бы уже далеко, и с тобой не случилось бы сегодняшнего несчастья.
Лунный свет падал через низкое отверстие окна, и мне показалось, что по бледному лицу Дези текли слезы. Тогда мне захотелось показаться молодцом.
— Это пустяки, — отвечал я, — разве ты считаешь меня неженкой?
Я хотел пошевельнуть больной рукой, но острая боль заставила меня застонать.
— Вот видишь ли, — повторила девочка, — это все из-за меня, все из-за меня!
И быстрым движением она расстегнула свою кофточку. Вот посмотри, — проговорила она, — пощупай.
— Что?
Тогда она взяла потихоньку мою здоровую руку и положила на свою возле локтя, я почувствовал точно кровь.
— Когда я увидала, что ты сломал себе плечо, я укусила себя за руку так сильно, как только могла укусить, потому что настоящие друзья должны страдать заодно.
То, что она сделала, было до крайности глупо, но меня это так растрогало, что мне хотелось заплакать.
— Разве ты бы не сделал того же самого для меня? Я принесла тебе веточку винограда, достала из сундука. Тебе хочется есть?
Мне хотелось пить, поэтому я съел виноград с наслаждением.
Она принесла мне еще стакан воды, ступая так легко, точно привидение.
— Теперь пора спать, — с этими словами Дези тихонько положила мою голову на подушку. — Выздоравливай поскорее, чтобы мы могли убежать. Я не хочу, чтобы ты еще раз лазил на шест, все эти дурацкие фокусы совсем не по тебе.
— А если Лаполад силой меня заставит?
— Смеет он. Тогда я напущу на него Мутона. Это не трудно. Один хороший удар лапой, и от него ничего не останется.
На пороге двери она остановилась еще раз, дружески кивнула головой и сказала — спи!
После ее ухода мне стало легче, точно и вывихнутое плечо меньше ныло и горело. Я наконец нашел удобное положение и заснул с мыслью о матушке, растроганный, но уже не такой грустный и одинокий, каким я чувствовал себя раньше. Самое неприятное в истории моего падения было то, что мне пришлось долго пролежать, а осень становилась с каждым днем холоднее. В августе можно ночевать в поле, а каково будет в ноябре? Может даже выпасть снег; что тогда мы будем делать? Дези всячески меня берегла, она сама ухаживала за зверями, и, кажется, с большим, чем я сам, нетерпением ожидала моего выздоровления, а когда я начинал говорить, что было бы благоразумнее подождать до весны, она и слушать не хотела и начинала сердиться.
— Если ты останешься жить еще в балагане, ты не вынесешь и умрешь к весне. Лаполад начнет учить тебя лазить по трапеции. Этого, я знаю, тебе не избежать; ты увидишь, какая это мука. Кроме того, мы все дальше и дальше уходим от Парижа, а к весне совсем уйдем на юг.
Этот последний аргумент убедил меня в немедленной необходимости бежать.
Надо было только раньше выздороветь. Всякое утро мы с Дези делали прогулку во дворе. Для этого я поднимал руку, сколько мог. Она делала всякий раз на двери пометку перочинным ножом, и мы сравнивали день за днем высоту пометки. Рука очень медленно заживала.
Из Алансона мы направились в Вандом, а из Вандома в Блуа. Из Блуа должны были идти к Туру, где Лаполад велел мне принимать участие в представлениях. Поэтому мы решили с Дези, что побег наш состоится из Блуа, и что через Орлеан пойдем по дороге в Париж. Она дала мне денег и я купил в Вандоме у старьевщика подержанную карту Франции. С помощью шпильки я устроил циркуль и высчитал, что из Блуа до Парижа сорок лье. Это было очень далеко. Особенно в ноябре, когда дни такие короткие, не более десяти часов. Дези никогда много не ходила, выдержит ли она переход по шести лье в день? Она уверяла меня, что да, но я, более опытный в этом деле, сомневался.
При самых благоприятных условиях надо было считать неделю безостановочной дороги до Парижа.
К счастью, ей удалось припрятать еще три франка. Запас провизии был сделан. Сапоги мои готовы, кроме того, мы случайно нашли по дороге старую лошадиную попону и спрятали ее потихоньку от всех. На нее мы сильно рассчитывали во время ночного холода.
Таким образом, все приготовления к побегу были сделаны, оставалось только подождать, пока плечо мое совсем заживет, но судьба нам снова не благоприятствовала, случилась опять неожиданная задержка.
Мутон, обыкновенно очень смирный и послушный, на этот раз оказался виновником большой для нас беды.
Однажды вечером, во время представления, двое англичан много аплодировали Дези. После окончания они подошли к ней и попросили еще раз показать им искусство укрощать льва. Лаполад согласился на это предложение тем охотнее, что оно было сделано двумя хорошо одетыми и сытно пообедавшими господами, следовательно, ему щедро заплатят. Дези во второй раз вошла в клетку к Мутону.
— Какое прелестное дитя! — восхищались они, — и притом какова смелость! — и они снова начали неистово аплодировать.
Не знаю, эти ли похвалы задели самолюбие Лаполада, или что другое, но ему, очевидно, стало досадно, почему он остается в стороне.
— Своим искусством она обязана исключительно мне, — заметил он небрежно, кивая на Дези, — это я научил ее управлять зверями, и без меня эта девочка ничего бы не стоила.
— Никогда этому не поверю, — ответил младший, белокурый и румяный молодой человек, — это искусство дается природой. Вы хвастун; я уверен, что вы не осмелитесь войти в клетку ко льву.
— Готов держать пари на десять луидоров, что вы не войдете, — прибавил другой.
— Принимаю ваше пари.
— Хорошо, только пусть малютка выйдет из клетки, а вы войдете туда один.
— Дай мне хлыст, — закричал Лаполад, обращаясь к Дези.
— Условие, что девочка уйдет отсюда и не вернется, — настаивали англичане.
— Хорошо, согласен и на это.
Мы все собрались вокруг клетки: Кабриоль, г-жа Лаполад и музыканты. Я, как всегда, должен был открыть дверь в клетку. Лаполад снял свой генеральский костюм.
— Если этот лев умный зверь, — насмешливо сказал один из англичан, — он его не тронет; ничего соблазнительного — одни кости да кожа.
Насмешки над хозяином и над его напускной важностью доставили нам большое удовольствие; зато Лаполад, видимо, злился и терял самообладание.
Мутон был умный зверь, он отлично помнил об ударах железной палкой и вилами, которыми хозяин щедро награждал его при всяком удобном случае.
Когда Лаполад храбро вошел к нему в клетку, лев начал дрожать. Тогда Лаполад еще больше расхрабрился, ему показалось, что он действительно укротитель диких зверей и что Мутон дрожит от страха.
