Александр Дорофеев - Вещий барабан
— А за меня, — говорю, — Петр Алексеич, мой барабан думает!
Государь только рот разинул. Но, право дело, красиво разинул — по-царски.
Вещий барабан
Не врал я о барабане-то. Да и не посмел бы с государем шутки шутить. Барабан мой — друг и приятель! Одни мы с ним в этом скорбном мире.
Поверите ли, пребывал я как-то в домишке своем — дрема после трапезы, сладок сон овеял. И слышу голосок. Будто бы телячий: «Беги, друг Ивашка! Беги, балда, за порог!»
«Куда? — вопрошаю во сне. — Бежать-то куда?»
А голосок прямо в ухо сверчит: «Из дому, дурья башка! Как бы поздно не было!»
Да так настойчиво, убедительно, что выскочил я на двор. Стою, как сруб колодезный, и не пойму: то ли сон, то ли горячка, то ли другая злая напасть.
И в сей наикратчайший миг ударил в дом огонь небесный. Сейчас пламенем объяло! И тронул меня крылом, прояснив сознание, тихий ангел жертвенности.
Бросился я в огонь за барабаном. Божьей милостью уцелели мы с ним. С тех пор неразлучимы. Во всем послушаюсь вещего барабана. Он худого не присоветует.
Одного покуда уразуметь не могу. Ровно полночью безлунной на корме фрегата «Крепость» молвил барабан три слова: «Помни, восемьдесят восемь».
Да впрочем, он и пошутить горазд.
Утро мудренее
А как любил государь наш Петр Алексеич от барабанной дроби пробуждаться!
В памятное то утро ударил я по телячьей коже — по-по-по-дъем-днем!
Размежил государь очи.
— Бенилюкс, — вымолвил спросонок. Потряс головой и вздохнул. — Где мы? Что мы? Что видим и сотворяем? Пора в дорогу — о том и сны пророчат.
Светла мысль государева даже со сна. Что заря утренняя.
— Учись, Ивашка, иностранным языкам, — говорил Петр Алексеич, одеваясь. — Велика польза от сей науки. Андрей Виниус мне уроки дает — шпрехен зи дойч? Йа-йа!
— Я, — говорю, — я не прочь. Да ведь барабан мой и так на любом языке балабанит. Его речь каждому понятна.
— Ох-да-да, — крякнул государь. — Погружена страна наша в невежество. Богатырь безногий на печи. Ну да я лекарем стану!
— Помни, батюшка первую заповедь целителя, — сказал вошедший Никита Зотов. — Не навреди!
— А хуже некуда! Сильные средства применю. В пляс пустится!
— Верное дело — банька, — подсказал я. — Да сон глубокий.
— Вот уж дудки! — вскричал Петр так, что галки да вороны стаями ринулись с дерев. — Пробуждаться! И маршем марш!
— Куда прикажешь, государь?
Совсем недолго подумал Петр Алексеич:
— В Европу! Великое посольство снарядим. Пока Протасьев на Воронеже корабли стряпает, оглядимся по сторонам.
А белый свет повсюду одинаков
Хорошее, конечно, дело — на белый свет поглядеть. И для души, верно, польза.
Снарядили царское посольство на славу. Денег выдали из казны немало. Мехами да белорыбицей снабдили. А главное — восемь десятков ведер малинового и вишневого меда. В ту пору я был до него большой охотник!
А все-таки, скажу по чести, меня и медом в Европу не заманишь. Жутковато ехать за тридевять земель. Да и то сказать — на Руси, что ли, белый свет темнее иноземного?! А хоть и потемнее! Все одно, по мне так лучше из дому в окошко глядеть, пусть и невелико размером.
Занемог я вроде перед самым отбытием Великого посольства. Да и остался с барабаном на печи!
Вспоминали мы, конечно, о Петре Алексеиче не раз. Грустили даже — как он там на чужбине? Но время, как говорится, быстро скачет и того быстрее — летит легкой пташечкой. Вернулся наш государь жив-здоров, невредим с виду. Да только не думаю, что пошел ему на пользу свет заморский.
Почти бунт
У государя, понятно, заботы государственные. Что ему один человек — к примеру Ивашка Хитрой, — когда о целой стране приходится думать? Ну а мои заботы перед царственными — все равно что свистулька перед барабаном.
Вернулся Петр Алексеич из чужих земель с виду такой же, как и прежде. Да что-то, пожалуй, все же изменилось в нем. Эдак в уме поперевернулось.
Встретил государь меня ласково:
— Жив, Ивашка! Душа твоя барабанная! Рад видеть! А борода-то у тебя славная. Откройся, как взрастил такую?
Чудно, думаю! Испокон веков с бородой хожу. Холю-лелею. Может, спутал меня государь с кем-нибудь? Немудрено после Европы-то.
— К бороде особый подход нужен, — отвечаю степенно. — Расчесывать три раза на дню. Маслицем прибрызгивать. Бороду растить не то что капусту!
Покачал головою Петр:
— Эх, время понапрасну! Ну, облегчу тебе жизнь!
И охнуть я не успел, как отхватил государь ножницами мою бороду. Хорошо, подбородок цел остался.
— Вот как славно! И помолодел лет на тридцать!
А я стою истуканом. Не знаю, что сказать. Борода под ногами. Точь-в-точь кобылий хвост. Поднял и за пазухой схоронил. А в голове такое смятение. Почти бунт!
Мысли бродят вольные. Самому страшно, как без царя разболтался.
Петр уж и не глядит на меня. Ходит кругом, ножницами пощелкивает, будто цапля клювом.
— Собирайся, Ивашка! На Воронеж — корабли принимать! — и взглянул мельком. — Ты чего дрожишь?
— Знобит, государь. Лихоманка вроде напала. Зябко без бороды жить.
— Э, пустое! — Уже в мыслях своих далеко был. Не терпелось увидеть воронежский флот. Знамо дело — государственные заботы.
А я бороду за пазухой поглаживаю. Жалею. Столько лет вместе! Неужто и это к пользе государства — личину оголять?
Нет-нет, лучше и не думать. Мысли бунт порождают.
Облако сомнения
По раскисшей осенней дороге далеко не уедешь. На дворе октябрь-грязник. Целую неделю добирались до Воронежа.
Государь отвык, видно, от такой езды. Сильно досадовал:
— Вот уж мука несказанная! Что тебе ураган у аглицких берегов?! Наши дороги куда как мощнее. Надобно перемастерить Россию. Иначе так и будем в грязи сидеть.
«Это, — думаю, — не бороды смахивать. Тут в один миг самые острые ножницы затупятся!»
С грехом пополам приползли в город Воронеж. Петр не мешкая к реке направился. Вышел на крутой берег. А внизу-то, под ногами, реки нету! Всё в мачтах корабельных — эдакая красота! Русский флот в колыбели. Вот сейчас поднимут корабли паруса и полетят в дальние страны.
— Гляди, господин адмирал! — подталкивал государь иноземца Крейса. — Не хуже, чем в Амстердаме! Признайся, не ожидал такого?
— Да-да, — равнодушно кивнул адмирал, не очень-то понимавший этот восторг.
«Российский абсурд, — говорил он своим хмурым видом. — Корабельная верфь среди степей, вдали от моря. Чушь и бессмыслица!»
— Принимай флотилию, герр Крейс! — приказал счастливый государь. — Проведи осмотр изрядный.
Об изрядности да тщательности голландцу не нужно напоминать. Адмирал каждый корабль обследовал, как опытный ветеринар корову, — от носа до кормы, от киля до грот-мачты. Не так они были хороши, как то казалось с высокого берега.
Одни слишком валкие. Другие и вовсе неспособны к водному ходу. Крейс покачивал головой, загибал длинные сухие пальцы.
— Исправлять корпуса. Иные заново переделать. Усилить оснастку. Пушек добавить. И много, очень много больших и мелких поправок!
Для Петра такой приговор — как удар кнутом. Значит, не славная флотилия поджидала в Воронеже, а инвалидная команда.
— Так ли всё, адмирал? Точно ли?
— Так точно, ваше величество, — холодно ответил Крейс.
Все думали, грянет скорая державная гроза, но Петр тихо опустился на какое-то бревно, глядя поверх голов в хмурое и низкое осеннее небо.
— Облако сомнения спустилось на мою душу, — прошептал он. — Увижу ль плоды труда своего? Или, подобно посадившему финик, так и не дождусь урожая? Овладела мной меланхолия…
Впервые видел я государя в такой слабости. Будто он только что лишился чего-то важного, необходимого. Ну как я бороды. Горько и страшно было глядеть на него.
Тут-то и подскочил окольничий Протасьев:
— Изволь, Петр Алексеич, целебного напитку испить. Хорошо от меланхолии!
Петр отодвинул чашу и уставился на окольничего, медленно возвращаясь от своих раздумий. Вдруг глаза его сверкнули, усики встопорщились, как рожки.
— Ага, Пррротасьев! — грянула все же с некоторой задержкой гроза. — Смастерил, дядя, на свою рожу глядя?! — Грохнула молния — царский кулак — окольничего по лбу. — Прочь с глаз моих! На конюшню — лошадей скрести!
Протасьева как сдуло. Будто штормовой ветер унес легкую лодчонку.
Да, так проходит мирская слава — повторю я вслед за древними мудрецами. И на этом, читатель, мы расстанемся с Протасьевым. Нам-то зачем на конюшню? Честных людей ждет в этой жизни более славное поприще.
А Петр долго не мог успокоиться. Мерил длинным шагом берег, не глядя на корабли, которые виновато покачивались на речной волне.
— Корабль — дело немалое. Доброго города стоит, — рассуждал сам с собою. — За строительством должен присматривать разумный человек. И без всякой корысти. Да где же его бескорыстного сыскать?