Жан Оливье - Колен Лантье
Разгром восставших крестьян ускорил и конец парижского восстания. Ещё раньше стала заметна рознь между народными массами Парижа — мелкими ремесленниками и торговцами, подмастерьями, учениками, чернорабочими — и богатеями, которых возглавлял Этьен Марсель и чьи интересы он в первую очередь защищал.
Их правление нисколько не облегчило тяжёлое положение народа, восставшим крестьянам они не помогли. В народе поднялся против них ропот. Тайные сторонники дофина — а их в Париже было немало — воспользовались этим. Спустя полтора месяца после разгрома Жаков, в ночь на 31 июля 1358 года, Этьен Марсель был предательски убит. Через два дня дофин вернулся в Париж.
Наш Колен уже не был свидетелем этих событий; он остался с уцелевшими Жаками, своими товарищами, и видел страшную казнь Гийома Каля. Путь в Париж был ему заказан — ведь было немало очевидцев его дружбы с посланцем Жаков Одри. Их видели, когда они вместе приходили к Этьену Марселю. Колен окончательно связал свою судьбу с судьбой народных борцов, и на этом мы расстаёмся с нашим героем.
* * *У французского народа издавна было много славных борцов за свободу, много народных героев. Одними из первых были тысячи отважных крестьян и горожан, выступавших в 1358 году против своих господ и отдавших жизнь ради грядущей победы социальной справедливости, ради победы трудового народа.
А. Люблинская
Часть первая
Глава первая
Воздух трепетал подобно струнам арфы. Лёгкий ветерок, играя шелковистой травой, разносил над аллеями песни невидимых птиц. Розовый свет зари проникал сквозь утренний туман, над которым возносились башни Лувра[3], Пти-Шатле[4] и бесчисленных колоколен на правом берегу Сены. На востоке, в просветах между облаками, нежно голубели большие острова. Набухшие почки, молодые побеги, зелень листвы и распускающиеся цветы — всё говорило о пробуждении природы.
Зима была суровая. До самого марта кружило вороньё над оледенелыми полями. В апреле Сена выступила из берегов, и на Волчьем островке, расположенном выше острова Сите[5], ивы полоскали в воде свои чёрные макушки.
Наступил чудесный, тёплый май и принёс с собой песню новой жизни. Вместе с этой весной 1358 года рождались в Париже радужные надежды и чаяния. Купеческий старшина[6] Этьен Марсель возвестил о предстоящих реформах, и страх, таившийся в душах людей, как барсук в глубокой норе, постепенно исчез.
Стая вспугнутых перелётных птиц шумно сорвалась с кустов боярышника, когда группа из двадцати стрелков вышла на заросшую травой дорогу, окаймлённую подстриженными буками и редким кустарником. Эта дорога получила название аллеи Лучников, потому что на ней производились учения городской стражи. Аллея начиналась от боковой двери Куртий Барбетт[7] и кончалась у древней стены короля Филиппа Августа[8].
Капитан лучников, Готье Маллере, задрав голову, посмотрел на небо. На лбу у него блестели крупные капли пота.
— Жаворонки взлетают прямо вверх, — сказал он. — Боюсь, день будет жаркий.
Готье Маллере, верзила в шесть футов ростом, тучный, с багровым лицом, пыхтел под тяжестью доспехов. У его людей тоже был далеко не бравый вид. Длинная кольчуга из крупных металлических колец доходила им до середины бёдер, а заострённый кверху шлем с гребнем посредине переходил в подбородник из таких же колец, плотно прикрывавший шею и лицо. Колчан был укреплён так, что одним движением руки можно было выхватить оперённую стрелу с железным наконечником.
У Готье Маллере было три страсти: стрельба из лука, вино и весёлые шутки. Когда его лучники освободились от своих тяжёлых шлемов и колчанов, на каждом шагу ударявших их по правому боку, он крикнул, скривив беззубый рот:
— Эй, стрелки, кто нынче не собьёт чучело с расстояния по крайней мере в тридцать туазов[9], должен будет угостить товарищей, а уж мы позаботимся, чтобы нам налили не какой-нибудь кислятины или грушёвой настойки, а доброго винца, по четыре денье[10] за пинту[11].
В ответ раздались весёлые возгласы. Предложение капитана подогрело интерес к привычной забаве. Каждый надеялся с честью выйти из состязания, иначе говоря, угоститься за счёт своего ближнего.
На столбе укрепили мишень — грубо вырезанное из дерева подобие птицы, а на земле разложили охапки соломы. Готье большими шагами отмерил расстояние.
— Вот, друзья, и готово! У кого крепкая рука и сердце бьётся ровно, тот пусть и начнёт.
Лучник, по прозвищу Перрен Рыжий, кончиками пальцев вытащил из колчана стрелу и, грозно нахмурив брови, медленно натянул тетиву. Едва задев чучело, стрела упала на солому. Тридцать туазов — расстояние немалое, и ни у кого не было желания подтрунивать над неудачником.
Пятеро стрелков один за другим столь же безуспешно испробовали свои силы.
— Ах, бездельники! — не сдержался Готье. — Вам платят по два су[12] в день, чтобы вы были недремлющим оком и защитой короля, а вы стреляете из лука, как неотёсанное мужичьё.
Перрен Рыжий посмотрел на него с удивлением.
— Не пяль на меня свои рыбьи глаза, Перрен. Я знаю, что король покинул Париж, но лучники всё равно остаются королевской стражей.
Между королевской стражей и городской, состоявшей из людей, не обученных военному делу, существовало постоянное соперничество. Захват власти Этьеном Марселем ещё больше обострил эту взаимную неприязнь, и Готье Маллере постоянно подстрекал своих людей к неподчинению власти прево, что могло окончиться для него тюрьмой.
— Я не хотел вас разгневать, капитан, — угодливо промолвил Перрен Рыжий. — Всякий знает, что нам далеко до вашего умения.
— А ну-ка, дайте сюда мой лук и стрелу! — загремел капитан. — Сейчас вы увидите, как надо целиться. Я не хочу быть посмешищем всего города. И без того среди черни уже пошли разговоры, будто мы бряцаем оружием, чтобы извещать о своём приближении воров и бродяг.
Взяв лук, Готье глубоко вздохнул, словно собираясь с силами, чтобы придать большую меткость стреле. Ему почти всегда удавалось попасть в намеченную точку.
Перрен Рыжий, привыкший заискивать перед капитаном, почтительно осклабился, как усердный ученик, который боится проронить хоть одно слово учителя, и уже приготовился первым захлопать в ладоши.
Стрела просвистела и ударила птицу в бок, но недостаточно сильно, чтобы её свалить.
Перрен едва сдержал готовое вырваться «ура». В этот миг никто из стрелков не решился бы заглянуть Готье в лицо.
За кустами раздался весёлый смех.
— Это кто ещё там? — заорал Перрен, натягивая лук и подходя к кустам.
Смуглолицый подросток, с волосами цвета спелой ржи, вышел из укрытия раньше, чем лучник решился выстрелить.
— Прошу прощения, господин капитан, — сказал он, обращаясь к Готье, — но это было так забавно, что я не мог удержаться от смеха. Не сочтите мои слова за дерзость, меня очень интересуют ваши состязания. Я и сам каждое воскресенье после обеда упражняюсь в стрельбе из лука и уже кое-чего достиг. Ваш выстрел был не так уж плох. За исключением этого рыжего, — он указал на Перрена, — остальные стреляют не бог весть как.
— И потому-то ты смеялся, молокосос? — прорычал Готье.
— Не сердитесь, сударь, просто я вспомнил, как в народе говорят, будто королевскому стрелку легче влить в глотку три пинты вина, чем попасть с двух пядей в тарелку.
Багровая физиономия капитана посинела. Лучники с трудом сдерживали смех.
— Может, заткнуть ему глотку и натереть уши крапивой? — предложил Перрен Рыжий.
— Чёрт побери! — обозлился капитан. — Я уже достаточно взрослый и управлюсь один. Как тебя зовут и сколько тебе лет? — спросил он у мальчика.
— Колен Лантье, к вашим услугам. В день Святого Сильвестра мне исполнилось пятнадцать.
— Я не нуждаюсь в твоих услугах. А ты случайно не родственник живописца вывесок Лантье, что живёт на улице Писцов?
— Я его сын. А вы — Готье Маллере и живёте в Сите, за Еврейским кварталом. Я очень высокого мнения о вашей ловкости, господин капитан!
Юноша стоял непринуждённо, переминаясь с ноги на ногу, и, казалось, ничуть не робел. Его лицо выражало отвагу. Куртка из доброго сукна ловко сидела на нём и подчёркивала ширину плеч. С виду ему можно было дать не меньше восемнадцати лет.
Чувствуя, что попал в смешное положение, капитан пустил в ход хитрую уловку.
— Так ты хвалишься, что хорошо стреляешь из лука? Может, даже с трёх шагов попадаешь в дверь своего дома?
Тон был издевательский, и Готье, довольный своей шуткой, захохотал.
— Моим учителем был Купен Клопиналь, — сказал юноша. — В то время он стоял во главе городской стражи.
