Валентина Фролова - Падение Херсонеса
С гонцами увязался и Ростислав. Страсть как любит коней! Надеялся, вот поможет он Круку и Колоте выбрать коней получше. Раздобрится князь да отдаст одного коня ему, отроку.
Сам Владимир с дружиной охотился вблизи болгарских земель, в Турьем урочище, у Дуная.
В ту пору ромеи и болгары уже воевали друг с другом. Отряды болгар влились в рати азийцев, мятежников Варды Фоки. Война завязалась вот из-за чего.
И Самуил просил у царей Византии руки их сестры, Анны Порфирогениты.
Порфигенита — рожденная в порфирном, красном, зале Священного дворца. Так ее зовут, сестру царей.
Лукавый царь Василий и царю болгар не отказал. Отправил к нему Порфирогениту. Сопровождал ее митрополит Севастийский… Только оказалось, что послана Самуилу не Порфирогенита, а простая девушка, дочь хозяина портовой корчмы Христофора. Девушка была очень похожа на Порфирогениту. Была красива.
Болгары в наказание сожгли митрополита. В помощь тем отрядам, что сражались с ромеями в полчищах Варды Фоки, послали новые отряды.
Ромеи обид не прощают. Через Понт к Дунаю послали хеландию, малый военный корабль, с воинами…
Владимир и дружина разбили шатры у Дуная. Решили, что охоту начнут с утра.
Вдруг послышался шум, топот коней, крики всадников. Выскочили из шатров.
— Князь! Ромеи с хеландии! Захватили болгар. Захватили наших. Ростислава тоже. Костры развели. Колья острят. Глаза выжигать будут.
Ромеи так и делали. Брали пленных. Если много — разбивали на сотни. Девяноста девяти выжигали оба глаза, сотому один. Чтобы что-то видел, вел слепцов в свои города, в свои слободки. А враги ромеев, ужаснувшись содеянному, смирными становились.
Когда глаза выжигают, не смотрят, где болгарин, где русс.
Владимир на коня. Добрыня схватил за уздцы, останавливая.
— Князь, за тобой Русь! Убьют тебя, опять распри, раздор.
Прав Добрыня. Ромеев много. Военный корабль. Освободить своих не освободишь. Только голову сложишь.
Владимир рванул узду. Конь на дыбы. Любого бы из дружины поднял бы в воздух и растоптал копытами. Но у Добрыни руки крепкие, как кузнечные клещи. Узду не выпустил. Коня осадил. Вздулись мышцы на груди, на руках.
— Остынь, князь! Не лезь к ромеям… Нельзя этого делать, князь!.. Нельзя такое делать!
Делать нельзя — а не делать и совсем невозможно.
Владимир выхватил меч. И поводья разрубит, и руку Добрыне вон, если под меч угодит. Добрыня и отпустил коня.
Владимир пришпорил коня. За ним поскакала дружина. В облаке пыли влетели в стан ромеев. Костры горят. Стон и вой топот коней заглушают. Уже выжгли глаза первым. Разбросала дружина князя опешивших от наскока ромеев направо и налево, мечами проложила дорогу к кострам. Своих узнали сразу, по одежде, отличной от других. Круку и Колоту, старшим послам, уже глаза выжгли. Они крутились на земле, в пыли и грязи, залитые кровью, и вопили так, что сердце от криков вон рвалось из груди. Ростислав, мальчишка, связанный по рукам и ногам, уже был в руках трех ромеев. Четвертый тянул обугленный кол с заостренным концом к его глазу.
Владимир налетел конем на ромея. Схватил Ростислава. Затлелись от огня полы плаща. Владимир крутанул на коне один, два, три раза, сзывал своих: «Назад!» Поскакал к своему лагерю. Добрыня за ним. За Добрыней остальные.
С тех пор у Ростислава у правого глаза след от ожога. Концом обугленным успел пройти ромей. От того глаз правый у Ростислава как бы чуть прищуренный.
На век прищуренный.
А Крук и Колота — слепцы.
Душа славянская певучая. Сделали им гусли. Со множеством струн. Под их пальцами гусли пели, беря за душу. А слепцы, глядя ничего не видящими глазами, рассказывали о том, какое небо синее, какой Днепр широкий, как много видели их глаза тогда, когда еще не были выколоты ромеями. От этого пения у одних наворачивались слезы от умиления перед красотой мира, у других сердца закипали злобой к ромеям.
Владимир тоже не может простить ромеям слепоты Крука и Колота. Не может простить ромеям желания и мальчишку ослепить, Ростислава. Говоришь, твой Бог, ромей, милостив. Враг перед тобой — убей врага в бою. Пошто над человеком издеваешься? Зачем слепишь?.. А еще, говорят, во дворце царей евнухи. Это — зачем? Зачем сквернишь человека, если даже ты в плен его взял? Каким бог создал его — таким ты его и оставь. Богом, ромей, не только меня пугай, Бога и сам бойся.
«Аз есмь червь». Это червь к глазу Ростислава кол с опаленным концом нес? Цари ромеев хотят, чтобы князь Владимир принял их веру без сомнений, без обдумывания. Владимир так не может. Славянин не грек, не латынянин. Он по-другому устроен. Ему веру не принять надо, ему к вере придти надо. И тогда уж будет служить ей преданно, истово.
Сказал громко, чтоб все слышали:
— Бери, Ростислав, потесь. Пошли!
Малец и рад. Выхватил потесь из рук князя. Потесь — весло, которое дает направление движения ладье. На ладье две потеси, на корме и на носу. Ладья заострена с обоих концов. Когда работают потесями, она может не разворачиваться, изменяя направление движения. Гребцы налегли на весла, слушая приказы старшего корабельщика. Ладья двинулась к выходу из гавани. Старший грек, с самого близкого моноксила, легко и ловко перебросил в руке секиру-чекан. Херсонеситы — мастера в ковке. Они секиры не только льют, они их еще и чеканят, для крепости и для красоты. Но приказа никакого не дал. Моноксилы с греками так и остались качаться на волнах.
Уплывал скалистый берег. Уплывал город, возведенный на скалах. Бликами, плеском солнечных пятен, алыми отливами горели за стенами города верхушки куполов церквей и кресты над ними. Сияли белизной верхушки каменных колон древних базилик. А Понт катил и катил свои воды, покрытые рябью, к невидимому берегу, дальнему. Небо высокое, море безмерное. Там, во дворце, Порфирогенита. Что там за дева-краса, что за царевна бесценная, что братья-цари идут ради нее на обман? Обманутый болгарский царь сжигает живьем обманщика-митрополита. Ромеи выжигают глаза болгарам. Взглянуть бы на эту Анну, хотя бы тайком, из укрытия. Так ли уж красива царевна?
Ладья вышла из гавани, руки гребцов с мощно вздутыми мышцами не гребли, играли веслами. И они перышками линеили воздух и уходили в воду. Парус выгнуло. Ветер нес ладью в мягких и упругих объятиях туда, где Днепр терял себя в водах Понта.
… Азм есм червь?
Из руки грозящей веры не приму.
Приму из руки просящей.
Я вас заставлю, ромеи, просить меня!
Жди князя, Херсонес.
3
Стратиг Херсонеса Игнатий Харон забеспокоился! Чтобы обезопасить себя и город, предпринял необходимые меры. Херсонеситы итак жили в вечном беспокойстве. Считали, что живут не в городе, а в каменном загоне. Выходить за крепостные стены всегда было опасно. Того и жди, что с любой скалы или из густой кроны дерева прыгнет на голову хазарин, налетят на конях печенеги, и ты, вчера свободный херсонесит, сегодня раб, товар для продажи на невольничьем рынке. Чутье на опасность у каждого было, как у зверя.
В распоряжении стратига была всего кучка воинов. Правда, была еще личная стража, схоларии. Воины схол, гвардейских частей. Эти многое могут. Один схоларий стоит двадцати-тридцати воинов. Была еще надежда на превосходство в оружии. Молва доносила до врагов греков весть, что владеют они неведомым другим «греческим огнем». Что есть у них какие-то метательные машины, снаряды. Машины выпускают ужасающей силы огонь, который все живое превращает в пепел, а камень во что-то жидкое, а потом, — в лаву. Есть такие машины — шел слух — и у херсонеситов.
Но слухами руссов не отпугнешь. Империя далеко, за морем. Царь Василий в Константинополе. Жди, стратиг, когда придет помощь.
Стратиг раздал жителям оружие из городского хранилища. Раздал только свободным херсонеситам, не рабам. В доме — раб, в доме — предатель. Того и гляди, подымет на тебя твое же оружие. Но и сами херсонеситы были неоднородны. Только часть из них греки, потомственное городское население. Очень много пришлых, варварского происхождения. Сарматов, хазар, фракийцев, тех же руссов. Кого сюда привели торговые дела, кого женитьба, кого близость хороших рыбных ловов и возможность ходить с рыбой за море, кого просто охота к перемене мест. Сам стратиг стал трибуном. Глашатаи собирали народ на агоре, главной площади Херсонеса. Стратиг, поднявшись на возвышение, говорил: для защиты города нужны деньги, деньги, деньги. Прежних налогов мало. Потому нужно ввести те, которые в метрополии есть, а они свободные херсонеситы, от них отказались.
Налоги в Херсонесе были велики, но меньше, чем в Константинополе. Там и хрисаргирон, налог на все орудия труда, на топор тоже. Там налог на руки наемного слуги; на собаку слепца, на лошадь и на ослика. Херсонес на то и Херсонес, свободный город. Свобода — это право самим устанавливать себе налоги. Но два имперских налога на время войны ввести надо. Эпиболу — налог сверх налога, чтобы восполнить недобор с тех, кто не заплатит. И синону, обязательную поставку продовольствия для солдат.
