Валентина Фролова - Падение Херсонеса
На причале, уже не чванясь, рассеялись, смешались. Где воеводы, где «слуги» не разберешь. Попрыгали в ладью.
Владимир и подробностей разговора со стратигом выслушивать не стал. Зачем?
Дружина рассеялась по ладье. Говор. Смех. Пересуды. Где спали-то ночь? А стратиг, а стратиг каким был? Хмурый? Ха-ха! Как вепрь упрямый? Ха-ха! Напужал, напужал, стратиг, ха-ха!
Князь дал знак. Мстиша пошевелил потесью, рулевым веслом. Ладья осторожно, словно нерешительно, отодвинулась от причала. Гребцы пригнулись к веслам. Ладья продвинулась дальше в море. Двое корабельщиков нагнулись к парусу, готовые поставить его. Хотелось перед отходом еще раз взглянуть на Херсонес, пока еще целый, пока еще не затронутый дымом пожарищ.
Над городом из сини небесной солнцепад. Блестят, слепя, золотые кресты над куполами. Самих церквей за стенами не видно. По соседству с церквами мраморные верхушки древних базилик, строившихся в честь богов и богинь, уже забытых людьми. Вот та базилика, говорят, в честь Артемиды-охотницы. Хороша была богиня, раз такая быстроногая, что могла и лань, и вепря догнать. Стоила мраморных колонн, поднятых ей во славу. Мрамор сияет под солнцем. Что Владимиру до забытой людьми Артемиды? Что до их базилик? А вот жаль их. Все война рушит. Уцелеют ли базилики?
За спиной все то же — ха-ха и говор. Самые громкие голоса — Ратибора и Беляя. Стратиг-то, стратиг-то был в хитоне. Хитон весь в золоте да в серебре. Ну тебе сам кесарь царьградский. А жемчугов на хитоне с пуд! Богатый город Херсонес. Все торговые пути тут сходятся. Не город — торжище. Стратиг — весь в жемчугах, а глаза, как у свинки. Маленькие, бегающие. Не верит воеводам, хоть они и без мечей. Не ждет, что и воеводы верят ему.
Странно, Владимир, Беляй, Ратибор — по возрасту ровня. С малых лет на конях, и все вместе. С какого-то времени он, князь, словно бы отделился от них, словно бы пошел, сам не зная куда, оставив своих товарищей. Все мысли князя о Руси. Как ей, уже сильной, еще сильнее стать. У Ратибора и Беляя нет таких мыслей. Славные товарищи, верные товарищи. Но князь идет, а товарищи какими были, такими остались. Меч обоим и за отца, и за сына. Война — грабеж. Побеждает ромей — ромей грабит. Побеждает русс — русс грабит. Весело! Добыл золотую чашу из дворца стратига или из дома богатого патрикия. Бросил ее в ноги какой-нибудь киевской Анее или Млаве. Вот целовать-то будет! Конечно, в войну и убить могут. Но это уж так, война — охота. Или ты с добычей, или ты — добыча.
Князь и сам такой.
Или уже не совсем такой?..
Что-то с человеком происходит, когда он христианином становится.
Осенил человек себя крестом — сердце смягчилось. Ну когда прежде было жаль города, который еще и не взял? Под стенами которого — как знать? — может, и голову сложишь.
И море нравилось Владимиру. Рябь бежит переливчато вон из Корсуньской гавани. Бежит, бежит, бежит, и все убежать не может. А блеску, а серебра, а переливов червонного золота… Да, хорош Днепр. Да, широк, волен. А донес себя до моря — и нет его. Кличь: «Ау, Днепр!» Зови: «Ау, Борисфен!» Весь в море ушел.
Красивая жизнь должна быть у такого моря.
Владимир повернулся к своим.
— Пошли!
А не очень-то отойдешь.
От причала рванули три моноксила, челна, полных стражников. И не в море, простора им мало. А к ладье руссов. Подошли. Закачались у носа и кормы, высматривая, кто на ладье. В каждом челне свой старший. Из той стражи, что в башнях на оборонительной стене. У старшего — секира. Взмахни ею, опусти на шею, не то что с человека, с вепря голова шаром покатится. У остальных в руках копья. В каждом челне человек по десять. На головах шлемы. Грудь толстая — в латах.
— Князь! Опасно! — вывернулся откуда-то из-за спины отрок Ростислав. Мальчишке тринадцать. Но он в охране князя. Один малец среди остальных зрелых.
Оно и вправду опасно. Подошел еще моноксил, а в нем два арканщика. Арканы из черной волосяной нити. Намотаны на локоть и отогнуты на палец. Сгиб руки самый удобный, чтобы метнуть аркан, и он удавкой на шее. Лица у обоих молодые, глаза умудренных жестокостью схваток людей.
Нет на земле ничего до конца хорошего, как нет ничего и до конца плохого. Вот хорошо, что греки не знают, что на ладье сам князь Киевский. Знали бы — с арканом на него не пошли. Глядят на него, думают, верно: корабельщик, человек князя. Стянем его. Раскалим огонь. Да попытаем, что думает князь Руси? Большое ли у него войско?
Что ж хорошего-то быть с арканом на шее?
— Опасно, князь! — голосом, в котором от напряжения звон, как в рвущейся струне на гуслях, повторил Ростислав. — Уходим!
Попробовать уйти можно. Двенадцать гребцов на ладье руссов. Пригнулись к веслам, руки наготове. Рванут — вылетят на середину гавани. Только их и видели херсонеситы.
Но Владимир медлил. Не спешил уходить.
Тогда Ростислав встал перед ним, закрыл собой князя.
Мальчишка ростом князю до бороды. Узок в стане, в силу не вошел.
Плотвичка, прикрывшая осетра.
Щенок, прячущий матерого волка.
Голова князя над головой «защитника». Плечи всем ромейским стрелам открыты. Но поберегись, поберегись, арканщик. Вгрызется щенок в шею — только мертвым ты его сдерешь с себя. Вместе с куском шеи…
Пробрался по дну, меж двух рядов гребцов, к корме Добрыня, дядя Владимира, брат матери. И вслед Беляй и Ратибор. Встали рядом.
На что смотрите, ромеи? Что вас встревожило? Ладья как ладья. Двадцать метров в длину, три в ширину. Не великокняжеская, с изгибом высокой птичьей шеи носа, с головой неведомого, невиданного живьем грифона, с раскраской и коврами. Обычная ладья без затей, прочной работы. В такой воевода и на охоту в низовья реки сходит, и товар перевезет, и людей на полевые работы переправит.
Ужели боитесь, ромеи?
Боитесь.
Знаете, вера у вас одна, да самим вам веры нет.
Думали: у руссов князь — лопух. Задарим его золотом. Золотой ковш в утешение пошлем. Золотое блюдо. Золотую утварь…
Золото сам возьму! В твоем доме, стратиг, возьму. Победитель побежденного не спрашивает, что брать.
— Князь! — с быстрым поворотом головы прошептал Ростислав. — Тебя из всех выделили.
Мальчишка! Старается глядеть воином, а у самого вот-вот слеза в глазах закипит: ну что же ты не слушаешь меня, князь!
Выделили из всех. Пошто выделили-то? Ну стоит корабельщик на корме. Взял в руки потесь, весло кормовое. Сорок человек на корме, он один из сорока. Вон Добрыня, не гребец — дуб столетний. Тяжел, плотен. Появился Добрыня — всех не увидишь, а его увидишь. И воеводы ярки, заметны. Плащи, красный и зеленый, в глаза бросаются. У кормы руссов уже не два, а три моноксила качаются на волне. Глаза стражников вклеились в него одного, во Владимира.
Херсонеситы смотрели. На корме человек в посконной длинной рубахе. Ростом выше среднего. Сложен славно. Возрастом — лет тридцать пять. Волосы русые. Глаза веселые, смелые, жесткие. Под усами усмешка. Если ты простой корабельщик с веслом потесью, то отчего рядом с тобой этот богатырь, что дуб дубом? Отчего воеводы в дорогих платьях с тобой рядом? Не ты их приказа ждешь, они твоего приказа ждут.
Кто ты? Где ночь ночевал? Воеводы с ладьи спали у русса, купца. А ты где был? Что высматривал в гавани?
Последний моноксил, качавшийся у носа, тоже поменял место, подошел к корме.
Становилось в самом деле опасно. На моноксилах шевеление. Старшие что-то говорят младшим.
А Владимир все медлил.
Боитесь херсонеситы — это хорошо. Кто лжет, тот должен бояться.
Хотите знать, много ли войска у князя?
Много!
Конница наготове. Ладьи не у Киева, у порогов на Днепре.
Пяти дней не проживете, пяти дней не проспите, здесь буду.
Ну взгляните в последний раз на русса на корме. Бог даст, в бою свидимся. Может, узнаете.
Князь тронул Ростислава, чтобы тот посторонился. Мальчишка как врос в ладью. На вершок князь его не сдвинул. Владимир только подивился, откуда такая сила у отрока! Ведь и впрямь готов за князя сто стрел на себя принять.
… Было это прошлой осенью. Послал Владимир своих гонцов, Крука и Колоту, к царю болгар Самуилу. Послал с письмом по торговому делу. Хороши у болгар кони. В степи как на крыльях несут, в горах выносливы. Владимир просил у Самуила коней, в обмен давал меха.
С гонцами увязался и Ростислав. Страсть как любит коней! Надеялся, вот поможет он Круку и Колоте выбрать коней получше. Раздобрится князь да отдаст одного коня ему, отроку.
Сам Владимир с дружиной охотился вблизи болгарских земель, в Турьем урочище, у Дуная.
В ту пору ромеи и болгары уже воевали друг с другом. Отряды болгар влились в рати азийцев, мятежников Варды Фоки. Война завязалась вот из-за чего.
И Самуил просил у царей Византии руки их сестры, Анны Порфирогениты.
Порфигенита — рожденная в порфирном, красном, зале Священного дворца. Так ее зовут, сестру царей.
