Лябиба Ихсанова - Цветы тянутся к солнцу
Потом голоса как-то разом умолкли, и такая тишина воцарилась над толпой, что казалось, будто люди не дышат даже. Вытянув шеи, все ждали чего-то, и вдруг, рассекая тишину, вдали раздался голос:
— Товарищи…
— Это Ершов говорит, — сказал мужчина и привстал немного, вглядываясь вперед. — Правильно, Ершов, — удовлетворенно добавил он, садясь на место и заботливо укрывая Газизу.
Газиза старалась услышать, что говорит этот Ершов, но всего не услышала и не разобрала. Ершов стоял далеко, да и шуба мешала, а вылезать на холод не хотелось. Ветер, дующий с Волги, доносил только отдельные слова.
— …Готовы ли вы к этому?.. Волны революции… Что сейчас должны делать солдаты?.. Земля крестьянам…
А вот то, о чем заговорили здесь, на крыше вагона, когда Ершов кончил свою речь, Газиза услышала от слова до слова.
— Вот ведь выходит, и офицер офицеру рознь, — проговорил сосед. — Одни солдатскую кровь пьют, а сами жиреют, как клопы. Уж я-то насмотрелся. Два года в окопах провалялся. Знаю я этих собак. А этот, гляди-ка ты. Про него говорят, что он и сам за таких, как мы, терпел.
— Так он же большевик, — подхватил Исхак. — Большевики за простой народ и на смерть идут…
Тут кто-то толкнул Газизу в бок. Она высунула головку из-под шубы и увидела Совенка.
— Мы пошли, — сказал он, показывая рукой в сторону вокзала.
Трудно было Газизе вылезать на холод, но не хотелось и одной оставаться здесь, среди незнакомых людей. Она тихонько выбралась из-под теплой шубы.
— Согрелась, дочка, уходишь? — спросил Исхак.
— Ухожу, — сказала она, даже не успев поблагодарить доброго человека, и заторопилась вслед за товарищами.
— Тебе-то хорошо, ты под теплым тулупом сидела, — зябко ежась, с укором пробормотал Матали. — А мы закоченели совсем.
«Ох уж этот Матали, — подумала Газиза, — что ему легче бы стало, если бы и я закоченела? Вечно он ворчит. Вот Совенок, тот молодец. Тоже замерз, а никому не завидует, да еще и шутит».
— Эх, стянуть бы сейчас у тетки Сабиры горячую лепешку, — сказал Совенок и засмеялся, а сам запрыгал и стал колотить руку об руку, чтобы согреться.
А Газизу сразу замутило от голода. С утра она только картошки поела, даже без хлеба. А сейчас-то уже дело к вечеру.
Домой ребята шли молча, невеселые, как будто поссорились друг с другом. Уж очень они устали, замерзли и проголодались.
Мать Закиры Ханида каждый день за руку приводит: непослушную дочь с улицы.
Не такая растет Закира, как другие девочки. Те помощницы в доме — моют полы, убирают на нарах, к приходу взрослых согреют самовар. Иные и штопать мастерицы, и шить, а уж если нечего делать — сядут к окошку и смотрят на улицу. А Закиру и девочкой не назовешь. В куклы она никогда не играла. С малых лет дружит с мальчишками, гоняет собак по улицам, бегает на речку с удочкой…
Покойный отец смеялся над дочкой.
— Тебе, — бывало, скажет, — нужно бы мальчишкой родиться. Промахнулась ты…
Девчонок Закира не любит. А за что их любить? Ревут, обижаются по пустякам. Начнешь с ними играть, а кончится непременно слезами. А Закира слез не любит. Тем, кто ревет, еще и тумаков надает.
Соседки вечно бранят Закиру, а когда своих дочерей ругают, говорят им: «Не будешь слушаться, вырастешь такая, как Закира-Атаман».
И сегодня пришла она поздно, когда уже стемнело, вся посиневшая от холода. Пришла, залезла на печку и ждет, когда мама позовет ее к столу.
На печке хорошо. От кирпичей пышет жаром, греет прозябшую на ветру спину. Вот только заняться нечем. Впрочем, за этим дело не станет. Закира всегда найдет занятие.
Грязным, как у мальчишки, ногтем Закира принялась ковырять побелку на кирпичах. На облупившемся кирпиче получилось пятно, похожее на человеческое лицо. Тут нос, тут — подбородок. Ковырнула еще — получилась борода. А если вот тут ковырнуть — будет тюбетейка. Нет, зачем тюбетейка? Этому бородачу солдатская папаха в самый раз.
Закира увлеклась. Только ковырять ногтем больно. Ну, да и это не беда. Девочка нашла на печке щепочку, и дело пошло поскорее. Бородатый солдат в шинели во весь рост уже стоял на белой кирпичной стенке. И ружье дала ему Закира. Склонив голову, она посмотрела на свое творение. Стала думать, чем бы еще нагрузить солдата, но тут кто-то тихонько постучал в дверь.
Ханифа не успела и ответить на стук, как дверь отворилась, и, согнувшись, в комнату вошел сосед, кочегар Абдулла.
— Можно к вам, соседка? — спросил он негромко.
— Заходи, Абдулла. Да что за дело у тебя в такой час?
Абдулла поднял голову, посмотрел на печку. Закира насторожилась, замерла, но нечаянно шмыгнула носом.
— Секретное дело, соседка. Выйдем-ка на минутку в сени.
«Секретное дело»! Уж кто-кто, а Закира должна знать, что у них за секреты! Как только мать вышла в сени, девочка спрыгнула с печки и прижалась ухом к двери.
— Мы с Шакиром дружно жили, ты знаешь, — тихонько сказал Абдулла. — Вот я к тебе и пришел, соседка, выручай! Есть один человек. Ну, как тебе сказать, нужный очень человек. Так вот его бы спрятать куда на денек-другой?
— О господи, Абдулла! — с тревогой сказала Ханифа. — Накличешь беду на наш дом. Ведь если узнают, повесят меня. На кого я дочку оставлю?
— Погоди, соседка, не спеши. Человек этот за нас страдает. За таких, как мы с тобой. А мы его прямо в лапы офицерью отдадим. Хорошо ли?
— Ой, не знаю, не знаю. Боюсь я, Абдулла. Опасное дело.
— Конечно, опасное. Да что поделаешь? Взял бы его к себе, да у меня сразу найдут. Ты же знаешь, сколько раз меня охранка сажала.
— А что за человек-то? — спросила Ханифа.
— Вчера солдатская сходка была у вокзала. Слышала, наверное? Так тех, кто там речи против войны говорил, хотят посадить. Вот и этот против буржуев, против войны сказал слово. Если заберут его — беда…
— Да куда же деть-то его? Ведь у меня и места такого нет, надежного…
…Забыв, что эти слова и есть «секрет», что их никто не должен слышать, Закира высунула голову в сени и сказала тихонько:
— У нашей бабушки на сеновале можно спрятать. Там сена уже много, я видела.
— Закрой дверь, негодница, — сказала мама, но в голосе у нее совсем не было строгости.
Ханифа с дочкой Закирой и незнакомый солдат, которого ищут в городе, поздним вечером втроем идут к базарной площади.
Ни мать, ни дочь не знают, как зовут солдата, откуда он взялся?
Впрочем, Ханифу не это беспокоит. Ей все равно. Вали или Гали этот солдат, шагающий чуть поодаль от них, с головой, втянутой в воротник шинели. Ее другое тревожит: удастся ли спрятать солдата. Сдержит ли она слово, данное соседу Абдулле?
Закиры она не боится. Из нее клещами не выдерешь тайну. Мать тоже не беспокоит. Мать добрая, всегда рада помочь человеку в беде. Мама поможет. А вот отец… Отец упрямый. Если упрется, его не уговоришь.
«А зачем его уговаривать? — думает Ханифа. — Мы ему и не скажем. Потихоньку спрячем солдата. Только как бы получше устроить это?»
Когда Ханифа с Закирой вошли в дом, старики уже собирались ложиться. Увидев поздних гостей, они удивились. Отец сидел на нарах, обняв колени. Он посмотрел на вошедших, но не тронулся с места.
— А, это вы пришли. Что так поздно? — только и спросил он.
А Фатыйха перепугалась.
— Что случилось, доченька? — спросила она, с тревогой взглянув на Ханифу.
— Да ничего не случилось, мама. Атаман мой соскучился. Пойдем да пойдем к бабушке. А не пойдешь, одна, говорит, убегу. Вот и привела ее на денек, на другой. Пусть поиграет с моей сестрой Газизой.
— Вот и хорошо, — успокоилась Фатыйха. — Умница, Закира, что не забываешь бабушку…
Но Закира уже разделась и нырнула под одеяло к Газизе. Та начала рассказывать, как они вчера ходили к вокзалу, что там было. Закира не слушала подругу. Она притворилась, будто у нее зуб разболелся, прижалась к подушке и из под опущенных ресниц смотрела за матерью и бабушкой. Женщины ушли в боковушку, долго шептались там о чем-то. Закира сгорала от любопытства: согласится бабушка или нет? А солдат там на улице, наверное, совсем замерз? Ну что они шепчутся?
Дед тоже забеспокоился:
— Долго вы там еще? Вот бабы, не наговорятся никак. Спать давно пора! — крикнул он сердито.
— Сейчас, сейчас, отец, — сказала бабушка. — Ну, ступай, дочка, провожу тебя до калитки.
Было слышно, как хлопнула дверь, как скрипнула калитка. Были слышны мамины шаги на улице. А потом бабушка вернулась, погасила свет, и вокруг Закиры разлилась тревожная тишина.
Когда девочки проснулись, маленький домик с окнами, вросшими в землю, весь сиял. Светлые лучи холодного осеннего солнца подобрались к нарам. В комнате было пусто. Все, должно быть, разошлись, каждый по своим делам.
Было дело и у Закиры-Атамана. Секретное дело, такое, что даже Газизе нельзя о нем рассказать.
