Владимир Арро - Бананы и Лимоны
Конечно, тут по-разному можно было реагировать, например, спокойно выслушать и сказать: «Ты не обижайся, Савва, но, пока есть время, давай лучше позвоним Леше Копейкину». Или хлопнуть Савву по плечу и воскликнуть: «Ах, какая обида, у меня как раз сегодня дела!»
Но аравийские львы уже метались в бессильной ярости перед Петиным взором. И он сказал:
— А морские котики не мяукают.
— Конечно, не мяукают! — воскликнул Савва. — Это я так! А впрочем, не знаю. Ни разу в жизни не видел! Ну, что ты стоишь, пошли скорей!
Нужно было сказать: «Ты не обижайся, Савва, но давай лучше позвоним Леше Копейкину!»
— Побежали, вон наш автобус!
Нужно было сказать: «Ты не обижайся, Савва, но давай лучше позвоним Леше Копейкину!»
Но он побежал.
Побежал вслед за Саввой вдоль тротуара, а автобус подмигивал ему красным глазом, и это подмигивание гипнотизировало Петю, так что уже повернуть назад не было никаких сил.
И вот он в автобусе. Передает десять копеек.
— Оторвите, пожалуйста, два билета, — говорит.
А еще не поздно было воскликнуть: «Савва, ты не обижайся, но я с тобой всего одну остановку, нам как раз по пути!»
Но уже гремел «Выходной марш» из кинофильма «Цирк», и Петя видел, как, поглядывая через плечо на залитую огнями арену, взмахивал палочкой капельмейстер.
— А что это у тебя в руках так аккуратно завернуто? — спросил Савва, имея в виду нечто, укрытое со всех сторон плотной бумагой.
И Петя ответил как ни в чем не бывало:
— Цветы…
— Ах, ты не представляешь, как это кстати! — воскликнул Савва. — Это черт знает, как кстати! Как ты догадался? Ведь у нас с тобой первый ряд! Дрессировщица во втором отделении, но они не завянут и не замерзнут, ведь в цирке тепло!
Нет, еще не поздно было сказать: «Савва, ты не обижайся, но цветы предназначены совсем другому человеку, совсем другому, ты понимаешь?…»
Но Петя уже не был безучастен к тому, как сохранить цветы до конца второго отделения, и он сказал:
— А мы попросим их в воду поставить.
Вот с этой минуты все и было кончено.
То есть нет, с другой стороны все только начиналось: толчея у входа, проверка билетов, очередь в гардеробную и наконец вспыхнувшая вдруг алым ковром арена. Но если иметь в виду Петино душевное равновесие, то в тот миг, когда он предложил поставить цветы в воду, оно кончилось и началось сплошное терзание.
Правда, Петя об этом еще не подозревал, потому что, сидя вместе с Саввой в первом ряду, весь млел от страха и удовольствия, наблюдая за работой эквилибристов.
Он все ладоши отхлопал, когда по замкнутому кругу арены мчался, стоя в седле, всадник с красным полотнищем.
Он хохотал до слез, когда у незадачливого пианиста клавиши все вылетали да вылетали — и вдруг взорвался рояль! Какое уж тут терзание…
Мог ли он предположить, что именно в тот момент, когда он подталкивал Савву и, смеясь и корчась от смеха и умирая от хохота, только и в силах был выдавить из себя: «Вот здорово!.. Ой, не могу!.. Мне худо!..» — мог ли он предположить, что именно в этот момент его мама звонит по телефону и, улыбаясь от удовольствия, говорит:
— Алиса, милая, поздравляю тебя с днем рождения! Расти большая, красивая, умная! Тебе понравились цветы?
— Какие цветы? — тихо спрашивает Алиса.
— Которые принес Петя. Это и от меня, и от папы нашего, разве он не сказал?
— Вы извините, — после молчания отвечает Алиса, — но тут какое-то недоразумение… Мы ждали Петю, но его у нас нет.
— Как нет? Он же ушел часа полтора назад… И цветы понес. Ничего не понимаю. Ах, уж не случилось ли с ним чего-нибудь?…
Да, именно в этот момент с Петей случилось то, что он, изнемогая от смеха, чуть не вывалился с кресла на арену, хорошо, что его поддержал сосед.
Все, что было дальше, нет необходимости пересказывать, так как и без того ясно, что ничего хорошего не было.
И вот последнее напоминание: «в циркуляторах не нуждаемся». Как точка в конце предложения. Как печальный итог.
И тогда Петя послал еще одну записку — Леше Копейкину:
«Совершенно секретно! Прочитать и уничтожить! Двенадцать часов пополудни. Циркуляр серия 2 номер 12/21. Сидящей впереди вас воображуле дать тычка. О выполнении доложить».
Пожалуйте в кабинет!
Петя не заметил, как дверь класса открылась и вошел директор школы Аким Макарыч. Извинившись перед Варварой Петровной, он сказал:
— Мне бы Петю ненадолго.
— А, очень кстати, — ответила Варвара Петровна. — Он все равно ничего не слушает. Третью записку Леше Копейкину передает.
— Пожалуйте в кабинет! — поклонился Пете Аким Макарыч.
Петя встал под взглядами всего класса, стыдясь прежде всего за свою вину перед Варварой Петровной. Но потом, когда он шел по коридору рядом с Акимом Макарычем, им овладел еще больший страх. Зачем он понадобился в середине урока? Что случилось? В чем он еще виноват?
Аким Макарыч молчал вплоть до самого кабинета. Может быть, он даже умышленно молчал, чтобы дать Пете поразмышлять. Петя и размышлял, но ничего такого в голову ему не приходило.
И тогда он вспомнил, что бывали такие случаи, он даже где-то читал, что вызывать-то в кабинет вызывали, но вовсе не для того, чтобы ругать, вовсе и не для этого, а, наоборот, чтобы похвалить, поблагодарить, сказать: «Вот молодец, все бы так!»
Петя все в голове перебрал, но и хвалить-то его, вроде бы, было не за что. Ни хвалить, ни ругать. Ни ругать, ни хвалить. Но что-то все-таки было, иначе бы не вели.
— Давай-ка, — строго сказал Аким Макарыч, когда они уселись друг против друга, — рассказывай. — И снял очки.
Петя даже удивился.
— Про что рассказывать?…
— Ну, для начала расскажи про то, про что Варвара Петровна рассказывала.
— Сибирь — обширная часть территории нашей страны, — начал Петя. — Она занимает северную часть Азии. По своим природным особенностям она делится на две части: Западную от Урала до реки Енисей и Восточную…
— Хорошо, хорошо, — перебил его Аким Макарыч. — Ладно, допустим. Вот видишь, память у тебя не такая плохая. Ну, а как ты думаешь, Африка-то здесь при чем?
— Ни при чем здесь Африка. Не-ет, Аким Макарыч, Африка к Сибири не имеет никакого отношения…
— Думаешь, не имеет? А я вот полагаю, что Африка к твоему нахождению здесь имеет самое непосредственное отношение. Ну-ка, поразмышляй.
— Африка, Африка… — бормотал Петя. — Бананы и лимоны… Ах, Аким Макарыч, с какими неграми я на днях познакомился! Одного зовут Андерс, другого Мишель! Они на врачей учатся, один будет пятым врачом в своей республике, другой шестым!.. Я их в школу пригласил, они придут! Представляете, Аким Макарыч, ни одного врача в государстве! Это надо ж!..
Аким Макарыч барабанил пальцами по столу. И тут Петю будто током пронзило от жуткого воспоминания.
— Это надо ж!.. — повторил он. — Какой же сегодня день?…
— Вчера была среда, сегодня четверг.
— Вчера была среда, сегодня четверг, — бормотал Петя, — а до этого был вторник, среда, четверг, вторник, нет, вторник среда, четверг…
— Ну, хватит тебе бормотать, — сказал Аким Макарыч. — Назначал?
— Да! Назначал, назначал!.. — закивал Петя.
— На какой день?
— На среду, на шесть часов вечера…
Новое несчастье свалилось на Петю. Он сидел красный, взмокший, растерянный и ничего, ничего не говорил.
— Ну, и голова у тебя, — сказал Аким Макарыч. — Представляешь, вчера в полшестого приходят в школу два негра, один чуть не под потолок. Улыбаются, спрашивают: «Где Петя?» Я отвечаю: «Нет Пети!» А что я мог еще ответить? «Понимаете, нет! Пети нет и не будет». Они спрашивают: «Может быть, его ребята есть? Пионеры называются…» Я говорю: «Правильно, они называются пионеры, но их никого в школе нет». А их и правда нет! Один Аким Макарыч в школе. Ну, говорил я с неграми, кофейком угостил, но дело ж не в этом! Петя где? Пионеры где? А Петя, оказывается, все перепутал. Ай-яй-яй!..
«Неверный я, неверный, — думал Петя, уткнувшись взглядом в свои ботинки. — Как теперь жить?»
— Ведь вот как получается, — мягко говорил Аким Макарыч, явно сочувствуя Пете, один человек обманет другого, другой подведет третьего, третий — слегка одурачит четвертого, четвертый забудет про пятого, пятый не очень внимательно выслушает шестого, шестой…
— Шестой скажет седьмому «задрыга», а седьмой шестому — «головастик», — грустно добавил Петя.
— И ты думаешь, это все?… Не-ет, это не все. Самое зло только начинается. Если седьмой шестому сказал «головастика», то он и восьмому скажет что-нибудь, может, еще похлеще «головастика», а восьмой девятого еще и ударит, а девятый десятому, может, трах-тара-рах!: — не знаю что сделает!..
— А десятый одиннадцатого? — спросил Петя, уже не понимая, когда же это все кончится.
— А одиннадцатый — это будешь ты сам, вот, Петя! — воскликнул Аким Макарыч. — Потому что, если человек сделает недобро, то оно всегда к нему и возвращается, но в виде увеличенном, безобразном и ужасном!
