Людмила Раскина - Былое и думы собаки Диты
Мне стало смешно: ну как эта букашка может меня задавить? Я даже слушать такую ерунду не стала. Скорей бы пойти на улицу!
Кого как зовут
Я забыла сказать, что, когда я приехала домой, выяснилось, что у меня уже есть имя. На семейном совете Па сказал, что собачье имя должно быть короткое и резкое, чтобы меня можно было быстро позвать, и ни на что не похожее, чтоб я сразу расслышала.
Вот они и придумали — Дита.
Мне понравилось, но когда Па поехал в собачий клуб получать мои документы, оказалось, что по каким-то их правилам мое имя должно начинаться на букву «э». И Па записал меня Эдитой.
Ба обрадовалась, потому что так зовут ее любимую певицу, а Ма, наоборот, по той же причине расстроилась. Она сказала, что это имя для меня чересчур пышное и поэтому дурацкое: как будто я — опереточная артистка, и она, Ма, даже никогда не сможет громко позвать меня на улице.
В конце концов Па решил, что мы никому не скажем, что написано в документах. И правда, меня потом только два раза в жизни — на выставках — называли Эдитой, а так только Дита, Диточка, Дитуша.
А еще Па, который любит всем давать прозвища, как только меня не называет, и каждый раз по разному: как услышит какое-нибудь заковыристое слово или имя, так и зовет: то Джамахирия, то Эль Собах, а то даже Буонарроти, или полностью — Микеланджело Буонарроти.
Только Па выговаривает ласково: Буонаротик.
— Пойдем на балкон, Буонаротик!
Но чаще всего он зовет меня просто «песка». А вообще, у всех в нашей семье есть придуманные Па прозвища. Например, Ма он зовет Мугинштейн, хотя по-настоящему она — Мила. Это он из своей любимой книжки взял: там был такой человек — Мугинштейн, сын куриной торговки тети Песи, который жил «как птица на ветке», а умер «за пару пустяков». Непонятно, при чем тут Ма? Совершенно на нее не похоже. Но Па, когда разговаривает с Ма, часто в шутку спрашивает ее, как в той книжке:
— Ты понял меня, Мугинштейн?
И Ма обязательно должна ответить тоже как в книжке: «Понял!» Она уж и смеется, и сердится — не хочет говорить, а Па не отстает, пока она наконец не скажет с сердцем:
— Понял, понял! Отстань!
Па так вот шутил-шутил и в конце концов привык и стал все время звать ее Мугинштейн, или сокращенно — Минштейн, или еще короче — Миншток, или ласково — Миншточек, так что окружающие — соседи, например, или новые знакомые — думают, что это у Ма девичья фамилия такая.
Тем более что Па даже с улицы к нам на пятый этаж кричит:
— Минштейн, Минштейн! — например, если он в магазин пошел и забыл деньги взять. И Ма приходится на это имя отзываться, высовываться в окно, спрашивать, в чем дело, заворачивать деньги в бумажку и бросать ему.
А что делать? Не возвращаться же Па на наш пятый этаж без лифта.
А у Рыжуши имен даже больше, чем у меня. Когда она еще не родилась и сидела у Ма в животе, Па почему-то считал, что она будет рыжей, как Ма, и заранее называл ее: Рыж, Рыжик, Рыжуша. И тоже так они с Ма привыкли, что, когда оказалось, что Рыжуша — темноволосая, как Па, все равно продолжают так ее звать, хотя все остальные зовут ее Инна, Инночка.
Еще Ма днем часто называет Рыжушу — Чиж, а вечером, перед сном — Чижуля, Котеныш, а Па — Пузач, Пузачина, Колобочь и еще — Зяблик.
Зяблик — потому что Па и Ма услышали, как Рыжуша сочиняет вслух сказку про зяблика. Она часто так сама с собой играет, и ей даже ничего для этого не нужно — возьмет какие-нибудь палочки, карандашики — что под руку попадется, сочиняет и тут же разыгрывает целую пьесу. Вот Па ее и спросил, что такое зяблик. Он сразу понял, что Рыжуша это слово просто так где-то ухватила или по радио услыхала, а сама не знает, что это птичка такая.
И действительно, Рыжуша отвечает:
— Это такой забоязливый козлик.
Ну, после этого Па ее долго Зябликом звал и расписывал, как козлик сидит на дереве и песенки поет.
А по-моему, совсем не смешно: ЗАБоязливый козЛИК, ЗАБЛИК, ЗЯБЛИК, я бы тоже так подумала, и вообще я обиделась за Рыжушу — что же тут смешного? И гостям незачем рассказывать.
А то рассказывают всем, как Рыжушу послали в булочную за свежим хлебом. Она купила батон, а уже на улице обнаружила, что он черствый. Она вернулась в булочную и, как сама рассказывала, «исхитрилась» положить батон на место. Но денег-то у нее на другой хлеб не было, и она попросила у тетеньки «с добрым лицом» шестнадцать копеек. Рыжуша домой пришла очень радостная и довольная, потому что тетенька ей дала деньги и еще улыбнулась, и хлеб свежий она принесла.
Но все это увидела другая тетка, она знала Рыжушу потому, что ее внук ходил вместе с Рыжушей в детский сад. И эта тетка позвонила к нам домой и наябедничала Ба, что Рыжуша в булочной просит деньги. Ба отругала Рыжушу, а Па только посмеялся и назвал ее Осля Елупштейн. А за что? Рыжуша такая милая, добрая, доверчивая.
Строгой Ба, конечно, никаких прозвищ давать нельзя, и Па зовет ее по имени-отчеству: Белла Владимировна, но все-таки, когда он уверен, что она не слышит, говорит про нее коротко — «теща».
А самого Па все зовут одинаково: Гриша.
Школьный двор
Мне исполнилось два месяца, и мои лапы уже не разъезжаются на паркете. На улице стало тепло, и дверь на балкон часто бывает открытой. Среди уличного шума я научилась различать звонки в школе, а когда вслед за звонком на меня обрушивается ребячий гомон, я знаю — скоро вернется Рыжуша.
Иногда она сразу домой не идет, и тогда я слышу ее голос во дворе, и мне так хочется к ней, что я начинаю тихонько повизгивать.
Но вот однажды Ма пришла вечером домой и объявила Рыжуше:
— Дите пока нельзя надевать ошейник, у нее еще шейка слабенькая. Я купила шлейку, можешь завтра попробовать вывести Диту погулять. Только смотри, осторожно! Не выпускай поводок из рук!
На следующий день Рыжуша продела мои передние лапы в шлейку, и шлейка плотно подхватила меня под животиком. На спинке Рыжуша закрепила поводок, и мы пошли.
Ну, «пошли» — это легко сказать: ступеньки лестницы оказались такими высокими, что я сразу скатилась кубарем и повисла животом на шлейке. Как это Ма догадалась купить мне шлейку, а не ошейник? Хороша бы я была — висеть в ошейнике!
В конце концов Рыжуша взяла меня на руки и вынесла из подъезда. На улице светило яркое солнце, но я не узнала ничего из того, что видела с балкона. Как будто, пока мы спускались со своего пятого этажа, все вокруг вырастало: над нами нависали гигантские домища, огромные деревья доходили до неба, а по улице вместо симпатичных машинок-букашек мчались чудовищные звери с тупыми зубастыми мордами, и все это шумело, гудело, свистело так, что у меня снова стали разъезжаться лапы. Я прижалась к Рыжуше и заскулила.
Рыжуша снова взяла меня на руки, погладила, поласкала и опять опустила на землю:
— Иди на снежок, Дитуша! Смотри, здесь еще остался, тебе будет мягко.
Мягко? Не тут-то было! Там льдинки такие колючие понатыканы!
Спотыкаясь и переваливаясь, кашляя от незнакомых запахов, я плелась за Рыжушей. Так мы добрались до школьного двора, там был уже чистый асфальт, и идти стало легче.
На дворе меня сразу окружила орущая толпа ребят. Все хотели меня потрогать, погладить, каждый звал в свою сторону, и совсем меня затормошили, так что у меня опять голова закружилась. Но тут-то я сообразила, для чего еще нужна шлейка — чтоб Рыжуша у меня не потерялась. Я все время на нее оглядывалась, крепко ли она держится.
А вообще мне очень понравилось, что все мной любуются, восхищаются, и когда мы возвращались домой, я хоть и спотыкалась, но двигалась уже веселей, и хвостик у меня стоял торчком!
Рыжуша шла за мной на поводке и только иногда меня немножко дергала, потому что я еще не очень хорошо знала дорогу к дому.
Но я уже ничего не боялась!
И началась новая жизнь! Теперь утром, до школы, Рыжуша выносила меня на улицу. Правда, ненадолго, только на несколько минут, чтоб я приучалась не пачкать в доме пол. Зато после школы мы с ней гуляли подолгу.
Все вокруг удивлялись, как быстро я расту. Я и сама заметила, что лапы у меня стали крепкие и быстрые, и скоро с меня сняли эту детскую шлейку, и Па купил мне ошейник. Как у всех собак. Только еще лучше — красный, с металлическими звездочками, очень красивый!
Со мной познакомились все ребята на школьном дворе и приняли в свои игры — и в салочки, и в прятки. Мы играли всегда во дворе перед школой, потому что на стадионе позади школы днем проходили уроки физкультуры и туда ходить не разрешалось. Но однажды это случилось…
Я бегала, бегала и случайно завернула за угол школы, взглянула и… обомлела: мальчишки гоняли мяч, а он от них отскакивал, уворачивался, удирал. Мне даже жарко стало: вот это игра так игра! Это игра по мне, уж от меня он не уйдет! И я опрометью кинулась на стадион, врезалась в самую гущу ребят, перехватила мяч и ткнула его носом. Мяч полетел по траве, ребята за ним. Но я неслась впереди всех, я вела мяч, и никто не мог у меня его отнять.
