Сочинение на свободную тему - Виктор Михайлович Переладов
Примеры? Пожалуйста. Никто не мог поспорить с вами, Евгения Дмитриевна, а я вот поспорил. Кто бы осмелился прочитать Вийона на уроке, а я посмел. У кого бы хватило храбрости прыгнуть со второго этажа — Ланской прыгнул. Выговор объявили? Подумаешь! Я был исключением и потому всегда был доволен собой. На мнение других можно было махнуть рукой.
Но в новой школе с моей аксиомой стало происходить что-то непонятное. И началось это, как ни странно, в тот самый день, когда я совершил свой «подвиг» — выпрыгнул из окна.
Выпрыгнул и как раз угодил в лапы Чумы — кличка такая у моего бывшего кореша — и его «стаи». Я о нем уже писал. Во время «знакомства» компания эта выпотрошила мои карманы. Нет, если быть точным, не она выпотрошила, я сам отдал деньги, когда они на меня чуть давнули. Испугался и отдал. Потом Чума сказал «идем», и я пошел с ними и делал то, что делали они, и в тот вечер, и в другие вечера. Ну, не лично делал, но все же присутствовал при этом. Чума мне скидку делал, в знак особого расположения. Правда, недолго, пока желание у него такое было. А когда ему это надоело, пытался меня заставить поступать так, как ему хочется.
Сначала мне даже нравилось в «стае». Я был и здесь не таким, как все. Презирал их за хамство, за ограниченность мыслей и интересов, но ходил со «стаей».
Сейчас я знаю, почему так получилось. Я никогда и никому не сопротивлялся по-настоящему. Драка, всякие там непечатные выражения — удел мелкой шпаны. Бицепсы — не аргумент в споре. У нормально развитого человека должно быть иное оружие защиты — ирония, подчеркнутое равнодушие, презрение… Так я считал. А на деле как получалось? Меня толкали, а я не давал сдачи, просто на ногах старался удержаться, вот и все. Я презирал их, но ходил со «стаей», потому что, если бы я перестал ходить, они по приказу Чумы могли бы сделать со мной что угодно. Я боялся их. И, чтобы не совершилось зло против меня, сам совершал зло против других. Наверное, это и есть трусость, самая обыкновенная, как ни оправдывайся перед другими, от себя ведь не скроешь.
Рано или поздно, но я открыл это. Открытие больно ударило по моему исключительному «Я». Ходить я с ними еще продолжал. Только в один прекрасный день понял, что попал в настоящую беду, по самое горло, можно сказать, влез.
Когда понял это, появилась вдруг потребность кому-то рассказать, попросить совета, помощи. Такое со мной тоже случилось впервые. Легко было держаться особняком и посматривать на всех с улыбочкой. Удобная это штука — ирония. За ней от всего можно спрятаться: от упреков родителей и нравоучений учителей, от скучных мероприятий и всяких там проработок, от разных других неприятностей.
Правда, меня за это недолюбливали. Ну и что?! Огорчений я не испытывал, даже наоборот, это опять же выделяло меня среди других, еще больше подчеркивало мою исключительность.
И вдруг эта самая моя исключительность обернулась против меня. «У каждого в жизни должен быть свой человек», — говорит Юрик Неруш. Наверное, правильно говорит. Но у каждого ли он есть? У меня такого человека не было. Я не мог, как Юрик, пойти со своими неприятностями к отцу. С отцом у нас отношения на уровне нейтралитета. Раньше я считал, что так удобно и хорошо. Сейчас я думаю: кто же в этом виноват, он или я? Может, мы оба?
В школе, вы сами знаете, как все сложилось: Ланской не против всех, но и не со всеми.
Правда, есть у нас в классе один человек, но ему я тем более ничего не мог рассказать. Боялся, расскажешь — и он отвернется. А это для меня, оказывается, небезразлично. Странное состояние: вокруг тебя люди, а ты — один.
Этот человек говорит, что я на все смотрю через серый цвет и потому мне все кажется одинаково серым в жизни. Наверное… Я видел только плохие ваши стороны, если их не было, я их находил.
Тот же Неруш, например, не дал Сапрыкину списать, пошел с ним под лестницу «поговорить». Знал ведь, что достанется, а пошел. Дурная голова.
Почему так напориста во всех делах Нонна Щеглова? Ей больше всех надо.
Чего вдруг Томка Зяблова поднялась против Гуровой? Затюкает ее теперь Надежда.
Кольку Дроздова отец на весь класс опозорил, а он его еще и защищает. Чудик. Сдал бы в лечебницу, там бы его быстро в норму привели.
Всегда свой взгляд на все у Григорьева. Высказывает он свое мнение прямо в глаза. Настырничает — так я считал.
С первых дней у меня с Григорьевым нелады. Знает Валька и о том, что не без моей «помощи» у него исчезли, а потом «нашлись» часы. Презирать меня должен. Окажись я на его месте — так и было бы, презирал бы и ненавидел. Но вот сегодня, когда Чума вправлял мне мозги, случайно оказавшись рядом, Григорьев, не раздумывая, — какой это аргумент собственные кулаки, первый или презренный последний, — сразу бросился на выручку.
В общем, накручивать-то я на вас в сочинении накручивал, но концы с концами, если разобраться, сходились не всегда, на деле иногда получалось иначе, чем мне представлялось.
Может, это тоже, как вы, Евгения Дмитриевна, говорите, «противоречие элементарной логике»?
Я не понимал или не хотел понимать, а потому и не принимал ваши поступки. Не понимаешь — отрицай. Легко и просто, особенно, если, много требуя от других, сам себя вполне устраиваешь такой, какой ты есть.
«Утверждайтесь, юноша», — часто говорил мне один старый актер. И я утверждал. Все, что во мне было. А что, каждый себя утверждает, как может, — кто хорошими отметками, кто спортивными разрядами, кто острым языком. Чума, например, своими кулаками, тоже все просто.
Просто, да не так, как кажется.
Того же Чуму взять. Ну, есть у него сила и власть над «стаей». Но зачем ему эта сила и
