Владимир Кобликов - Берестяга

Наступила долгая томительная ночь. Возле бабки Груни дежурили соседи, Наталья Александровна. По совету фельдшера, ноги ей обложили бутылками с горячей водою… Лекарств она не принимала. Когда ее пытались уговорить выпить хотя бы простой валерьянки, она молча стискивала зубы и отворачивалась к бревенчатой стенке.

Дед Игнат сидел на лавке, уткнувшись в ладони, и раскачивался из стороны в сторону, как заклинатель.

Было гнетуще тихо. Даже шепот здесь казался очень громким и нелепым.

Трунов весь вечер пытался дозвониться до Лыковского хутора. Наконец ему ответили. Заспанный женский голос спросил в трубку:

— Чего надо?

— Лесничество?

— Ну, лесничество. Чего надо?

— У вас там работают ученики из Ягодного…

— Работают, — перебила женщина. — Что дальше скажешь?

— Все ли там у вас в порядке?

— Приезжай, узнаешь.

— Я Трунов. Председатель Ягодновского колхоза.

— Чай, в трубку кем хочешь назваться можно.

— Вот чудачка, — стал злиться Трунов. — Я же у тебя никаких тайн не выведываю. Ты мне только скажи, жив ли Прохор Берестняков?

— Кто ж его знат? Пуля насквозь прошила мальчонку… Звони в район. Туда его повезли.

…Трунов дозвонился до районной больницы. Ему ответили, что Берестняков в больницу не поступал.

Василий Николаевич провел ладонью по лицу, точно смывая усталость и мрачные мысли.

— Что же будем делать, Трунов? — сам себя спросил Василий Николаевич и стал сворачивать на колене самокрутку. — Что же будем делать? — повторил он вопрос. И будто кому-то еще, а не самому себе ответил: — Утром надо ехать в Богородск.

Трунов, произнеся слово Богородск, почему-то сразу вспомнил ремонтный завод, лица рабочих, с которыми разговаривал после митинга, а после Василий Николаевич припомнил первый свой приезд в районный центр, встречу с Макаровым, колхозное собрание…

«Макаров? — спохватился Трунов. — Что же я о нем раньше-то не вспомнил?.. Вот кому надо позвонить! Он все разузнает… Может, сейчас? Поздно? Ничего. Не какой-нибудь там пустяк…»

Он долго крутил ручку аппарата. Телефонистка недовольно проворчала что-то вроде: «Не спится людям». Василий Николаевич пропустил замечание усталой женщины мимо ушей и решительно потребовал:

— Соедините меня с Макаровым.

— Кабинет Макарова не отвечает, — сообщила с каким-то оттенком торжества телефонистка.

— Позвоните на квартиру, — упрямо потребовал Трунов.

— Слушаю вас, — очень официально и, как показалось Василию Николаевичу, раздраженно, произнес первую фразу Макаров.

Трунову стало неловко. Он знал, что предрику нет покоя ни днем, ни ночью, поэтому замешкался с ответом.

— Ну, кто там? Алло! Слушаю вас.

— Прошу прощения за беспокойство… Разбудил Михаил Сергеевич?

— Раз разбудил, так хоть скажи, кто разбудил?

— Трунов.

— Трунов! Здравствуй, дорогой. Кстати позвонил. Я тебя только что вспоминал. О Берестнякове беспокоишься?

— Из-за него звоню.

— Отличный паренек…

— Так он что, живой? — крикнул в трубку Трунов.

— Оглушил… А вы что же, похоронили его уже?

— Ох, — вздохнул Василий Николаевич. — А тут такое творится! Бабка Берестнякова почти при смерти лежит. И дед Игнат еле дышит. Хоть расскажи, что случилось?

— Разве ничего не знаешь?

— В том-то и дело. Проезжал какой-то тип мимо Ягодного и пустил слух, что Прохор Берестняков убит.

— Вот идиотизм! Сходи, успокой стариков. Скажи, что пустяковая царапина у внука, а не рана. На самом деле ранен он тяжело, но не смертельно. Парня уже оперировали в госпитале.

— Да что случилось-то? Откуда рана?

— Твои ягодновские орлы диверсантов поймали. Одного в лесу прикончили, а второго в Богородск доставили. Важная птаха, хоть и кличку имеет Ворон… Завтра Скирлы Проворотов в Ягодное вернется и все-все вам расскажет… Ну, Скирлы! Ну, старик. Такой тут тарарам устроил! Всех на ноги поставил… Он ведь и спас Прохора… Ну, спокойной ночи.

— Спасибо, Михаил Сергеевич. Спокойной ночи.

— Да! К старикам Берестняковым сегодня сходи. А через недельку привози их сюда, к внуку. Счастливо.

Почти всю дорогу от правления до берестняковского дома председатель бежал. Изредка только останавливался, чтобы отмахнуться от собак. Они словно специально поджидали сегодня Трунова и подло нападали с тыла.

…В деревнях не запирают дверей, когда в доме горе, чтобы в дом могли войти добрые и сердечные люди. И у Берестняковых двери не были заперты.

В первой хате никого не было. Одиноко и тускло горела «увернутая» лампа. Трунов прошел в горницу и остановился у порога. Снял шапку.

Дед Игнат безразлично посмотрел на председателя и скорбно покачал головой: мол, спасибо тебе, добрая душа, что не забыл в горе и не взыщи, что нет для тебя ласковых гостеприимных слов, не до ласковых слов сейчас.

Наталья Александровна вскинула глаза на Василия Николаевича и отвернулась, чтобы не расплакаться.

А бабка Груня даже не заметила вошедшего.

Кто-то еще сидел подле стола, на лавке, но Трунов не разобрал кто именно. Ему вдруг стало жутко, когда он увидел глаза старика Берестнякова.

Надо было скорее сообщить этим людям, что внук их жив, но Трунов боялся сказать об этом: и радость иногда убивает, особенно слабых. Трунов растерялся и очень громко, нелепо громко, сказал:

— Здравствуйте!

Он знал, что надо чем-то отвлечь их, прежде чем сказать о Прохоре, и поэтому задал очень глупый вопрос:

— Чего в темноте сидите? — Трунов подошел к лампе и вывернул фитиль. В горнице стало необычно светло.

Дед Игнат заслонился от света ладонью. Даже бабка Груня с каким-то испуганным любопытством поглядела на председателя. Трунов заметил это и понял, что пора.

— Кто распустил этот нелепый слух? — строго спросил он.

— Какой слух? — спросил машинально хозяин дома. — Нам, родимый, сейчас не до слухов. Горе у нас… Ты не того?..

— Не того, отец, не того… Трезвый я. А вот вас словно кто опоил зельем. Всяким слухам верите! Нехорошо!

— Да не мучай ты нас! Каким таким слухам мы верим?

— А по какому случаю убиваетесь?

— Грех тебе так шутить, милый человек, — возмущенно зашептала бабка Груня. — Грех!

— А живого отпевать не грех?

— Как так отпевать живого?! Кого живого? — старуха даже привстала на постели. — О чем это ты, родимый?

— А о том, что внук ваш Прохор… жив!

— О-о-ох! — вскрикнула Берестнякова и забилась в истерике.

Наталья Александровна обняла старуху за плечи и всхлипнула.

Дед Игнат уставился на Трунова. Потом шагнул к нему. Ноги у старика стали ватными. Он оступился. Василий Николаевич вовремя поддержал его…

И вдруг за столом кто-то громко зарыдал. Трунов обернулся на плач и увидел Таню Самарину.

Прохора вез домой шофер директора ремонтного завода Николай Абраменко. Шоферу за сорок, а выглядел он так моложаво, что все звали его просто Колей. На ремонтный завод Абраменко попал после тяжелого ранения, но на нем не написано, что отвоевал свое. И часто солдаты, инвалиды, усталые женщины обзывали его, розовощекого, некурящего Колю Абраменко, «тыловой крысой», а то и похуже.

Коля очень переживал такую несправедливость. По первости горячился, перед каждым старался оправдаться, доказывал, нередко на кулаках, что он бывший фронтовик. А после пообвык, начал сторониться людей, сделался замкнутым, нелюдимым. И с Прохором, как отъехали от Богородска, не разговаривал. А Прохору что! Он сам молчуном был.

С неделю, как Берестнякова выписали из госпиталя, а отпечаток больничный еще остался: лицо бледное, глаза воспаленные, движения осторожные. И руки белые.

В машине тепло. И Прохор стал подремывать… Николай тоже «клюнул» носом, тут же встрепенулся и, чтобы не заснуть, спросил Прохора:

— Спишь, герой?

— Не сплю, — откликнулся Прохор. — И никакой я не герой.

— Конечно герой. Говорят, тебя к награде представили: медаль «За отвагу» собираются дать… Слыхал?

— Слыхал.

— Теперь от девчонок отбоя не будет.

— Как-нибудь отобьюсь, — мрачно проговорил Берестяга и отвернулся.

— Ты, Проша, не обижайся. — Абраменко миролюбиво похлопал его по плечу. — Я ведь без подковырок… Если хочешь знать, я завидую тебе. Будь я верховным главнокомандующим, каждому бы, кто получил ранение в бою, давал бы либо орден, либо медаль. Ну, смотря там, за какое ранение… Мне вот не дали никакой награды, потому что ранен при отступлении. А герои, Проша, и при отступлении были. Да еще сколько их было!..

Тускло-белая (еще с зимы не сменили маскировочный цвет) «эмка» въехала в лес… Абраменко опустил стекло. В машину стали залетать с ветром запахи талой земли, запах поздних ручьев, прошлогодних листьев, первой зелени и ранних цветов. Эти запахи настоялись на солнце, перепутались и были густыми, дурманными.