Лев Рубинштейн - Честный Эйб
Но всё получалось не так. Семью Линкольнов отвезли в Капитолий по боковой улице. Они видели церемонию из окна: видели, как закапал дождик и зрители начали раскрывать зонтики; как папа подъехал в коляске с бывшим президентом Бьюкененом и поднялся на помост; как папа не знал, куда ему девать цилиндр, и наконец сунул его своему бывшему противнику Дугласу; как папа медленно читал речь, в которой он уверял, что не хочет войны, не хочет «разрывать узы старинной привязанности…».
Зрители ничем не показывали своего волнения. Зонтики неподвижно висели над толпой. Председатель верховного суда, дряхлый старик Тэ́ни, заклятый враг негров и друг рабовладельцев, поднёс папе большую библию, переплетённую в алый бархат. Папа положил на неё руку и произнёс присягу на верность конституции.
Ударили пушки. Салют потряс угрюмый, притаившийся город. Ни одного крика «ура», ни приветствий. Только скрип новых сапог марширующей пехоты.
— Мама, — сказал Вилли, — наконец мы в столице. Ты довольна?
Мама ничего не ответила и приложила платок к глазам. Тэд отошёл от окна на цыпочках, словно боялся помешать папе довести церемонию до конца. Вилли дёргал шнурок от оконной портьеры. Лицо у него было надутое.
— Ничего, Вилли, — проговорил Тэд, — мы их победим! Увидишь! Ведь папу не убили!
Вечером они были в Белом доме. Усталый Тэд заснул на диване, не дожидаясь, пока ему покажут его новую детскую. Во сне он звал козу и сердился, что коза не идёт к нему.
Так кончился путь Тэда в Вашингтон. Если б спрингфилдские мальчики спросили его в тот день, как ему понравилось на новом месте, он, вероятно, сказал бы искренне, что в этом Вашингтоне ничего хорошего нет.
Мальчик с Бродвея
«Южане обстреляли форт Са́мтер!»
Вокруг этого объявления, выставленного в окне здания газеты «Нью-Йорк Ге́ролд», волновалась большая толпа. Фонарщики зажигали огни на улицах. Нью-Йорк грохотал в апрельской сиреневой мгле. Прохожие, сидевшие на крышах омнибусов, читали экстренные выпуски газет. Мостовая была засыпана брошенной газетной бумагой. Всюду было слышно только одно слово «война».
— Вот, джентльмены, к чему привело избрание Авраама Линкольна! — ораторствовал на углу какой-то красноносый господин в цилиндре. — Наша страна не знала ещё такого позора! В Белом доме находится фермер! Подумайте, он не получил никакого образования и сам рубит дрова для печей!
— О, если бы я увидел его здесь, на Бродвее, — мечтательно сказал другой господин в жёлтых лайковых перчатках, — я бросил бы ему в лицо вот это!
И он выразительно помахал тростью с золотым набалдашником.
Тут произошло что-то неожиданное: раздался звонкий возглас «воу-воу» и с воинственного господина слетела шляпа, сбитая очень ловко запущенной сапожной щёткой.
— Полиция! — завизжал господин. — Сумасшедшие республиканцы нападают на прохожих в центре Нью-Йорка!
— Это чистильщики сапог, — успокоительно сказал оратор. — Вот они удирают вверх по Бродвею. Эй, полиция, полиция!
Полиция в этот час была занята. В Мэ́дисон-сквере происходил митинг. Щётку запустил Джу́джо, мальчик-мулат лет пятнадцати, который был «коноводом» целого отряда чистильщиков, наводивших блеск на ботинки прохожих в районе между Четвёртой и Четырнадцатой улицами.
В те времена был широко известен рисунок, изображавший «карьеру американского богача». Он состоял из четырёх периодов.
В первом периоде был нарисован босоногий оборванец лет семи-восьми, спящий под забором. Подпись была: «Есть время, но нет денег».
Во втором периоде мальчик лет четырнадцати-пятнадцати отчаянно орудовал двумя сапожными щётками, обрабатывая ботинки заказчика. Подпись: «Нет ни времени, ни денег».
В третьем периоде тот же юноша, но уже в возрасте двадцати пяти — тридцати лет работал в конторе, окружённый бухгалтерскими книгами, счётами и склянками чернил. Подпись: «Есть деньги, но нет времени».
В четвёртом периоде лысый старик отдыхал в качалке с сигарой в руках. Подпись: «Есть и время и деньги».
Джуджо находился во втором периоде. Были все основания думать, что он застрянет в этом периоде на всю жизнь, если только не вернётся в первый период.
Весь нижний Бродвей знал Джуджо. Не бывало такого события на бурлящей улице, которое прошло бы мимо этого быстроглазого, смуглого мальчишки. Прохожие называли его «дитя мостовой» и платили ему на цент больше, чем другим чистильщикам, за то, что он рассказывал нью-йоркские новости: про похороны, свадьбы, ограбления, забастовки, убийства, обогащения и разорения, удачи, провалы, пропажи, находки, ловкие биржевые мошенничества и дешёвый честный труд.
Его боевым кличем было «воу-воу!». Это бессмысленное восклицание недавно вошло в моду среди бродвейских мальчишек. Все они находились в периоде «нет ни времени, ни денег». У них не хватало денег даже на цирк, а времени даже на завтрак.
Некоторые мальчишки находят удовольствие в том, чтоб метать камешки из рогаток в витрины магазинов. Им нравится тонкий, длительный звон падающего на мостовую стёкла. Джуджо считал, что эта забава недостойна подлинного сына Бродвея. Это разбой. Это вроде тех страшных фигур в масках и на ходулях, которые неожиданно наскакивают на запоздалых прохожих в районе Пяти Углов — городские пираты с револьверами «тридцать восьмого калибра». Они интересуются в основном часами и бумажниками. Воу-воу!
А ежегодный парад членов общества по борьбе с пьянством? Они идут по Ба́уэри, разукрашенные красными лентами, поют гимны и несут плакаты с надписями: «Спаси себя и свою семью!» Пьяницы мечут в них бутылки и тухлые яйца из окон кабачков. Воу-воу! Какая прелесть!
А пожары на воде? Видели вы что-нибудь занимательнее, чем горящее судно, которое стараются отбуксировать на середину бухты и при этом поливают струями воды со спасательных пароходиков! Сирены воют во всех доках, а на берегу толпятся тысячи людей. Они тщательно обсуждают: сгорит или не сгорит, и при этом дают советы пожарным командам. Boy! Как интересно!
Пожертвовав сапожную щётку, чтобы сбить шляпу с джентльмена, Джуджо испустил отчаянный вопль: «Воу-воу, проклятый демократ!» — и устремился в бегство по Бродвею. Он собирался нырнуть в ворота знакомого ему дома и вышел бы проходным двором на Четвёртую авеню, если б не наткнулся возле подъезда музея Барнума на чистильщика из своей компании, юного итальянца, по имени Ни́но, который крикнул ему на бегу:
— В Мэдисон-сквере драка! Полицию бьют!
Пропустить такое зрелище Джуджо не мог. Он побежал в сквер.
Это был митинг противников рабства. Толпа напирала на цепь полиции с криками: «К чёрту тиранов! Смерть людоедам! Запомним форт Самтер!»
Полицейская цепь понемногу начала смыкаться вокруг возбуждённой толпы в парке. Серебряные пуговицы блестели при свете факелов, как волчьи глаза. Кто-то запел песню о Джоне Брауне, повешенном за правое дело два года назад. Тогда в воздухе замелькали полицейские дубинки.
Джуджо занял позицию на дереве. Уличные мальчишки пронзительно свистели и швыряли в полицию гравием. При каждом попадании Джуджо испускал зычное «воу». Полицейские его заметили.
— Брукер, кто этот фрукт на дереве? — спросил инспектор у своего подручного, который наводил порядок в цепи.
— Дитя мостовой, сэр. Работает в районе «Нью-Йорк Геролда». Зовут Джуджо. Мулат, сэр.
— Ах, мулат! — довольным голосом сказал инспектор. Снимите его. Пригодится для газетчиков — «цветные нападают на белых» или что-нибудь в этом роде…
Джуджо, который думал, что за патриотические песни нельзя попасть в тюрьму, был неприятно поражён, увидев, что трое полицейских начали трясти именно то дерево, на котором он сидел.
— Воу! — крикнул он. — Синие сморчки хватают детей! На помощь!
Нет более оскорбительного названия для нью-йоркского полисмена, чем «синий сморчок». Дюжие молодцы зарычали, как тигры, и навалились на дерево. Джуджо повис на суку и полетел бы вниз, если б опытный уличный боец Нино с помощниками не атаковал бы полицию с тыла.
Град камней был такой густой и стремительный, что рослые сержанты попятились и рассеялись. Они бросились в разные стороны вдогонку за улепётывающими «детьми мостовой». Джуджо спустился с дерева и попал прямо в объятия инспектора.
— Ах, сынок, — сказал инспектор, — придётся тебе переночевать в участке нижнего Бродвея. Там тебя воспитают.
— Я собирался воспитываться в другом районе, сэр, — вежливо отвечал Джуджо и укусил инспектора за ухо.
Инспектор отшатнулся, и это дало возможность Джуджо ударить противника головой в живот. Пока полицейский приходил в себя, Джуджо нырнул у него под локтем и понёсся по Бродвею.
Джуджо бежал со скоростью лошади, идущей крупно рысью. Но «сморчки» уже в те времена отличались большой хитростью: они вскочили на площадку вагона конки и не отставали от Джуджо ни на метр. При этом они свистели на всю улицу.
