Ханс-Георг Ноак - По эскалатору вниз
— Но ты мне сейчас нужен.
— Это все твои фантазии, Йоген. Ты ни в чем не нуждаешься. О тебе заботятся. Тебе не нравится в этом заведении? Вполне допускаю. Но ты же там не навек поселился. Тебя освободят, обязательно. Пока же надо держаться. В жизни всегда так. Не все идет по твоему желанию. Сначала наделаешь ошибок — кто их не делает! — а потом приходится расхлебывать кашу, которую сам заварил. Этого никто не минует. Одни понимают это раньше, другие позже. Вот повзрослеешь немного и тоже поймешь.
«Опять эта муть зеленая!» — думал Йоген. Хоть бы он не говорил всего того, что постоянно долдонит им Шмель. Да еще теми же словами!
— Поэтому-то я и считаю: ты совершил ошибку, что удрал. Но с ошибками дело обстоит так: на некоторых можно поставить крест и забыть, а иных уже не исправишь никогда. То, что сделал ты, поправимо. Тебе надо вернуться, Йоген. И это единственный выход из положения. Если будешь хорошо вести себя, если чуточку постараешься, то все очень скоро кончится. Ты должен выдержать! Ты же хочешь стать мужчиной?!
— Но я больше там не могу.
— Ты просто вбил это себе в голову. Вот увидишь, все обойдется. Мы сходим с тобой в комиссию по делам несовершеннолетних, и они доставят тебя обратно. Может, ты на меня сейчас обижаешься, Йоген. Я даже готов это понять. Но потом ты убедишься, что я был прав.
Он достал бумажник.
— Держи, это тебе от меня. Вдруг какая-нибудь вещица приглянется?
Купюра в пятьдесят марок!
— Я хочу лишь одного: не возвращаться!
— Бывают желания, которые человек не может осуществить. И это тоже никого из нас не минует. Очень даже неплохо уяснить это, пока молод.
Продолжать разговор с отцом было бесполезно. После того как они отправились в комиссию по делам несовершеннолетних, все помыслы Йогена были направлены на одно: улучить момент. Случай представился на остановке трамвая. Когда вагон уже подходил, Йоген шмыгнул прямо перед ним на другую сторону улицы — отец не успел и пошевелиться, — помчался дальше, свернул за угол, влетел в ближайший магазин, увидел, что ему повезло: в магазине был запасный выход. Отец, наверное, бросился за ним, проискал какое-то время, а потом махнул рукой. А может, и искать не стал, обрадовался, что избавился от дальнейших хлопот. Йогену это было все равно. Только бы поскорее выбраться из Штутгарта. И постараться избежать неприятных сюрпризов. Пятьдесят марок — таких сумм у него сроду не было. На этом можно продержаться не один день.
В первый день стояла чудесная погода. Автобус привез Йогена в соседний городишко. Там он посмотрел кино, побродил по улицам, ближе к вечеру купил себе книжку, чтоб было чем занять себя, стал подумывать о ночлеге. Деньги у него были. Номер в гостинице стоил наверняка очень дорого, да еще вопрос — пустили бы в нее четырнадцатилетнего парня без документов? На молодежных турбазах тоже удостоверение личности спрашивают, а то, что он без всякого багажа, лишь вызовет подозрение. На городской окраине Йоген набрел на сарай, в котором очень неплохо спалось.
На второй день он потратил целый час, чтобы очистить шевелюру и пиджак от соломы, после чего ему пришлось купить расческу и кусок мыла. Стрелки на брюках исчезли, костюм выглядел слегка помятым. Наверное, лучше в следующий раз снять его перед сном; однако ночи были холодными.
Когда не знаешь, куда тебе надо, то и вперед двигаешься не слишком быстро.
На третий день Йоген украл велосипед, проехал тридцать километров и бросил его на каком-то переезде. На другом велосипеде одолел еще двадцать километров.
Четвертый день накрыл его ливнем, когда Йоген находился на шоссе и укрыться было негде. В витринах следующего городка он увидел, что в костюме больше щеголять не стоило. Иначе оглядываться начнут. Лучше держаться от людей подальше. Ночью передвигаться гораздо проще — не ловишь на себе любопытных взглядов.
На пятый день у него оставалось всего пять марок.
На шестой день Йоген впервые подумал, что лучше сдаться.
На седьмое утро он проснулся опять в каком-то сарае. Все тело у него ныло. Солнце не появлялось. Деньги кончились, и он толком не знал, где он и в каком направлении шел и ехал все предыдущие дни. Это, собственно, было уже неважно. Но куда ему двигаться дальше? Без денег все еще больше усложнялось. Надо было что-то есть и пить, а просить милостыню тяжелее, чем воровать. Но воровать Йоген больше не хотел. Что же оставалось?
Он просидел в сарае, пока, судя по солнцу, не настал полдень. Потом поднялся, вышел на шоссе и решительно зашагал в ближайшее селенье.
Недалеко от указателя с названием местечка играли дети. Они увидели Йогена и так и застыли с раскрытыми ртами.
«Видик у меня как у бродяги, — подумал Йоген. — Я и есть бродяга».
Под вывеской «Полиция» он постоял с минуту в нерешительности, потом толкнул дверь и с порога выпалил:
— Я Юрген-Йоахим Йегер. Я убежал из специнтерната. Отвезите меня, пожалуйста, назад.
12
То, что у господина Катца не осталось и намека на доброжелательность, которую он излучал последнее время, Йогена не удивило. Он не сдержал данного слова, а своим побегом доставил еще дополнительные хлопоты. Господину Катцу от всего этого, естественно, было мало радости.
Спокойно отнесся он и к тому, что первые три дня ему пришлось провести в карцере. В общем-то, это даже к лучшему: он боялся момента, когда придется снова увидеть ребят из группы и терпеливо сносить их участливость, за которой — плохо маскируемое злорадство. Да и мысль о господине Шаумеле не особенно грела его.
Поначалу в карцере было вполне сносно. Никто не трогал, еда, как и у всех остальных, целый день наедине с самим собой. Одно плохо: книг не давали. Это в первый же день подпортило удовольствие от одиночества. На другое утро тишина в каморке уже действовала угнетающе. Заняться было нечем. Его оставили один на один со своими мыслями, которые надвигались нескончаемой чередой и вскоре стали непереносимы. Что же будет дальше?
Сдаваться непросто, и тем не менее Йоген сдался. Он добровольно прервал побег, потому что тот не привел его ни к какой цели, да ее и не было. Специнтернат, в этом Йоген больше не сомневался, все-таки лучше, чем одинокие скитания по поселкам, игра в прятки с полицией, ночевки на сеновалах, чувство неприкаянности. Свобода бродяжничества оказалась мнимой. Но, сдавшись, он получил взамен другую несвободу. Он снова попал в плен однообразия этой жизни, опять должен был подстраиваться под ритм, ему не подвластный, вынужден был с утра до вечера каждое свое действие согласовывать с чужой волей. В чем еще ему надо будет уступать, чтобы наконец освободиться? Подчиниться планам господина Мёллера, уповая на то, что через месяц-другой он сможет выйти отсюда, получить место ученика у знакомого, поселиться в общежитии и ждать, пока мать и отчим сочтут возможным взять его обратно в дом? Но это все произойдет не раньше чем через три года, когда он кончит обучение. А там, глядишь, опять загребут. Уже в армию. А потом… Но это было такой дикой бессмыслицей — рисовать себе картины какого-то мифического будущего. Кто не может распоряжаться своей жизнью даже в ничтожных мелочах, тому незачем строить какие бы то ни было планы, тот не имеет права по-настоящему надеяться.
Однажды заглянула сестра Мария — чтобы осмотреть Йогена. Но и по ее поведению и по выражению лица было видно, что она лишь исполняла свой долг: проверяла, не занес ли беглец по возвращении каких-либо вредных насекомых. Она все проделала быстро, деловито и снова исчезла, как и появилась, в полном молчании.
На третий день господин Катц сам принес карандаш с бумагой и велел Йогену написать полный рассказ о своем побеге. В мельчайших подробностях описать все, что с ним произошло за время отсутствия. Йоген выполнил это, опустив только факты кражи велосипедов, которые он всякий раз бросал на дороге.
Спал он плохо. Кровать, конечно, лучше, чем солома в насквозь продуваемых сараях, но поскольку целыми днями он не двигался, то и усталости не чувствовал. А когда темнело, он не мог отделаться от неотступных мыслей.
Хорошо все-таки, что через три дня его выпустили. В спальне все было по-прежнему. Шкафчик не освобождали, белье на кровати не сменили. Опыт показывал, что беглые воспитанники вскоре появлялись. Большинство задерживала полиция, кого-то приводили обратно родители, некоторые, пусть и немногие, возвращались по своей воле.
Господин Шаумель вручил Йогену письмо — от Свена. Ему все очень нравилось, работать в садоводстве одно удовольствие. Он часто вспоминает Йогена, и было бы здорово как-нибудь вскорости повидаться. Приветы ребятам, им он желал скорейшего освобождения.
Письмо зачитал господин Шаумель.
— «Скорейшего освобождения», — повторил он, — в твоем случае об этом до поры, до времени речи быть не может. Из-за побега ты заработал у меня кучу минусов, и тебе придется изрядно попотеть, чтобы когда-нибудь ликвидировать их.
