Сестра Груня - Валентина Васильевна Путилина
— Алла! Алла! — кричали турки.
Русские продолжали лежать под всё усиливающимся огнём, не в силах возобновить атаку. Поражение казалось неминуемым, турки предвкушали лёгкую победу.
— Алла! Алла!
И тогда командир полка Панютин выхватил у знамёнщика боевое знамя и ринулся вперёд.
— За мной, братцы! Смелее! Ура!
Барабанщик Бартелев — о нём потом напишут в книге подвигов — поднялся во весь рост.
— Ребята! — крикнул он. — Мы присягали. Неужто теперь откажемся? Вперёд! Ура!
И забил наступление.
— Ура-а-а! — подхватили дружно солдаты и ополченцы и бросились в атаку. Уже ничто теперь не могло остановить их.
И тут вновь увидела Груня художника Верещагина. Он сидел на своём раскладном табурете и спокойно рисовал под огнём.
Но вот через горы перевалила кавалерия. Началась новая атака Угличского полка. Верещагин не выдержал, вскочил на коня и помчался вместе с кавалеристами туда, где развернулась самая жаркая схватка.
— Аман! Аман! — послышалось вокруг — турки запросили пощады, поднимая руки вверх. И вскоре Вессель-паша выкинул белый флаг.
Крики «ура!» сотрясали Казанлыкскую долину и поднимались к вершинам Балкан. Летели вверх шапки. Ещё одна крупная победа.
Потом через многие годы в честь победы над турками болгары назовут самую высокую точку Шипки именем генерала Столетова. А в честь погибших русских воинов воздвигнут памятник-мавзолей. У подножия памятника встанет бронзовый лев, охраняющий вечный сон тех, кто пал в бою. На каменной стене будет сделана надпись: «Болгарин! Обнажи голову и благоговейно преклони колени на этом священном месте! Здесь русские войска и болгарские ополченцы с неслыханной доблестью отстаивали нашу свободу. Их томила лютая жажда, они коченели от холода среди грозных метелей, их косили пули, шрапнель и гранаты, но своей грудью, беззаветным своим мужеством, пламенным патриотизмом остановили они бешеный напор врага».
Памятнику этому жить вечно.
СОРОК ВОСЬМОЙ ВОЕННЫЙ ГОСПИТАЛЬ
Груня привыкла работать в трудных условиях, но Сорок восьмой военный госпиталь, куда она прибыла два дня тому назад, вверг её в отчаянье.
Он располагался в старинном местечке Бяле, где не было крупных зданий. Раненых размещали в сделанных на живую руку мазанках, в сараях, едва укрытых от холода, в кибитках. Многих укладывали прямо на полу, на соломенных подстилках, так как не было свободных коек. От холода и сырости — на улице стоял январь — хуже заживали раны.
Сердобольные сёстры как могли облегчали страдания раненым. Отдавали на бинты платья; своими одеялами укрывали дрожащих от холода людей, делились с ними скудной едой. И просто для каждого у них находилось доброе слово — оно тоже лечит.
В Бяле порой собиралось много раненых. Это было место, откуда их переправляли в город Яссы, и дальше — в Россию. Но самые слабые задерживались в Бяле на леченье, иногда на длительное время. Все они лежали в просторной палате, под которую был отведён опустевший дом. В эту палату ухаживать за тяжелоранеными и назначили Груню. Она считалась опытной сестрой.
Работа привычная, Груня легко с ней управляется. Сделать перевязку, снять бинты, дать лекарство, помочь поудобней лечь, накормить тех, кто сам не в состоянии ни приподнять голову, ни шевельнуть рукой. Да и мало ли ещё других забот! Ими заполнен до предела весь рабочий день сестры милосердия. Не то что поесть или выпить чая, некогда на миг остановиться, некогда подумать о себе.
Кончился обход врачей. Раненые, кто полегче, оживились. Вот он, подступил момент, которого все с нетерпением ждали. Теперь можно написать письма домой, в Россию.
— Сестрица, — доносится до Груни из угла голос солдата, — ты напишешь письмо? Моя очередь подошла.
У Груни заблаговременно приготовлены карандаш и бумага. Она садится рядом и ждёт, пока раненый начнёт диктовать.
— Пиши, — просит он и произносит первые слова: — Здравствуйте, дорогая матушка Анна Фёдоровна и дорогой батюшка Иван Петрович, тётушка Татьяна Фёдоровна. Низкий поклон вам всем. А также поклон жене Насте, тётке Дуне, деткам — Ванятке, Гришане, Манюшке…
На лице солдата улыбка. Ему дорого называть по именам всех своих родных. Он снова чувствует себя сильным, знает, с каким нетерпеньем ждут дома его слова, и он находит самое нужное.
Груня подхватывает мысли солдата на лету, облекает их в понятные слова. Она пишет крупными буквами, чтобы там, в деревне, без труда прочитали письмо.
— Не утомил я тебя, сестрица? — спрашивает он смущённо.
Но Груня с ещё большим усердием выводит буквы. Сама подсказывает, что дальше написать. Надо упомянуть добрую весть: мол, не тревожьтесь, дело идёт на поправку.
— Да, да, — подхватывает солдат. — Пропиши, что сделали операцию. Был тут сам доктор Пирогов, он делал. Руки, ноги целы. Вот отлежусь и вернусь домой, стану пахать и косить. Да спроси, всё ли там у них ладно. Как управляются без меня?
И заканчивает, как принято в письмах: «Низкий поклон вам от сырой матушки-земли до высокого неба».
— Спасибо, сестрица, — благодарит он Груню, когда та перечитала письмо. — Складно. Будто повидался со своими, поговорил. — И улыбнулся умиротворённо.
— Пить! Пить! — донеслось вдруг до Груни с конца палаты.
Груня поспешила на голос, с трудом пробираясь между койками и лежащими на полу людьми, дала пить…
— Плохо моё дело, сестрица, — с тоской говорит солдат. — Одолел страх, не могу справиться. Что со мной будет?
— Вылечат тебя, не бойся, — успокаивает его Груня. — Доктор у нас хороший. Ещё каким молодцом будешь.
Она поговорила с ним, постояла рядом, и солдат стал успокаиваться.
— Вроде и поздоровел от твоих слов, — улыбнулся он. — Авось и правда выживу.
— Спи, солдатик, всё заживёт, — говорит Груня.
Она уже заметила, как в ответ на заботу и ласковое слово преображается раненый солдат. В нём открывается самое лучшее: терпение, мягкость, стойкость в страдании. И слова находятся особенные, каких в обычной жизни он никогда не произносит, возможно, даже не подозревает, что знает их: «Сестрица, голубушка, побудь с нами, не уходи». Груня постоянно слышит такие слова и всем сердцем отзывается на них.
Раненые уснули. Ей вдруг тоже страшно захотелось спать. После трудных дорог, которыми она добиралась до Бялы из-под Плевны на санитарной повозке, усталость валит с ног. Превозмогая дремоту, она прислушивается, не зовёт ли её кто.
