Любовь Воронкова - Где твой дом?
— Может быть, — еле слышно сказала она.
— Так я пойду. Не уснешь здесь?
Женя энергично затрясла головой:
— Нет, нет. Ни за что не поддамся.
— Смотри не поддавайся. Сейчас особенно глядеть надо. Слышала, что у Веры-то?
Женя встрепенулась, испугалась:
— Что? Что?
— Лисица приходила. Не успели оглянуться — четыре утки лежат с перегрызенным горлом. А пятую унесла. У самой изгородки так и лежат рядком.
— Ой! Когда же?
— Прошлой ночью. Так что — поглядывай.
Женя схватилась за виски — жест, бессознательно перенятый у матери.
— Да если я, проклятый сурок, дам себе уснуть, да если что-нибудь такое… Тогда меня, сонную тетерю, убить будет мало.
Сегодня отцовская лодочка ждала Руфу. Руфа взяла весло, привычным движением оттолкнулась от берега, помахала Жене рукой на прощание. Лодочка вошла в туман, и Руфа исчезла, словно ночное видение. Нет никого, только Женя да березы, да звезда над головой, да еще утки под навесом.
Утки услышали всплеск воды и тотчас откликнулись тревожным лепетом — проснулись.
— Спите, спите, — сказала им Женя, — я здесь, не бойтесь. Вот еще бояки какие.
Женя нарочно говорила вслух, звук ласкового человеческого голоса успокаивает эту нежную, чуткую птицу. Да и самой как-то веселее, когда разговариваешь или напеваешь…
Запад погас. Ночные шорохи ожили в затаенной тьме островка, словно кто-то проснулся там и смотрит на Женю из-за кустов и неслышными шагами подходит все ближе и ближе к берегу, а может быть, уже и спускается в воду. Вон что-то плеснуло в камышах, чуть слышно булькнуло и затихло…
Женя вся напряглась, затаила дух. Ночь, и озеро, и деревья, казалось, тоже затаили дыхание и ждут, что будет дальше. Безотчетный страх холодком пробежал по спине. Еще минута — и Женя вскрикнет и убежит без оглядки от почерневшего ночного озера, от его тяжкого и недоброго очарования.
И вдруг в эту жуткую минуту утки проснулись и заговорили, залепетали, зашевелились под навесом. От их голосов, таких домашних и таких привычных, сразу исчезли все наваждения.
— Иду, иду! — откликнулась Женя. — Кто вас тут потревожил?
Женя побежала к навесу, а в голове уже метались испуганные мысли — лиса? Утащила? Уже лежат белые уточки у изгороди с перегрызенным горлом?
Мимо навесов, по влажному, прибитому волной песку, важно шла серая кошка. Женя остановилась и засмеялась.
— Ну и зверь! Ох, и чуткие же вы у меня. Уж кто ходит тише кошки? И ту услышали.
Женя старалась говорить громко, чтобы утки слышали ее и чтобы «те», которые притаились в камышах и шуршат листвой на островке, прячась в тумане, отступили, убрались подальше, скрылись туда, откуда вылезли было вместе с туманом и тьмой, — здесь люди, здесь человеческий голос, которого боятся и звери и ночные видения. И, чтобы подольше звучал человеческий голос, Женя принялась читать пришедшие на память стихи:
Летний день кончается,Теплится звезда.В озере качаетсяСонная вода…
Медленно проходила ночь, но не было часа, похожего один на другой. Все время что-то таинственно менялось вокруг. Потянуло ветерком, проснулись камыши, зашуршали жестким шелестом. Потемнело небо, и яркими стали звезды, серебряный ковш Медведицы зачерпнул ночную синеву, маленьким белым костром замерцали Стожары… Незаметно, словно украдкой, ветер стащил с озера покрывало тумана, и в черной воде оказалось полно звезд.
Сразу вспомнился тот Саша-Миша, которому захотелось поплавать среди звезд. Какой это был, видно, интересный парнишка, фантазер и отважный человек, какое богатство воображения таилось в его мальчишеской голове! А его выгнали из лагеря… Начальник не терпел нарушений дисциплины. Вот так!
«И этот человек был бы со мной рядом, всегда, всю жизнь! И так же рассказывал бы мне о своих успехах… О!»
Женя передернула плечами. Она медленно шла по берегу, прислушиваясь к тишине, к хрусту песка под ногами, а думы текли своим чередом, ничем не прерываемые. Она перебирала в памяти все эти маленькие, но такие важные в ее жизни события последних дней, разговоры, споры, скандалы дома… Недоумение, обида сгущались в ее душе. Мысли опять вернулись к отцу, к Пожарову.
«Ну, я не поняла этого человека сразу. А отец? С мамы спрашивать нечего. Но отец? Значит, ему все равно, за кого мне выйти? Лишь бы выйти?»
Да ведь нет же, нет. Этот человек ему нравится! Они «хорошо сработались». Но как же так? Пожаров раскрылся перед Женей так ясно и просто, как стекло, которое притворяется алмазом, а потом повернется какой-то гранью, и ты отчетливо видишь, что это стекляшка. Женя видит это, а отец?.. Неужели он, такой умный, такой проницательный человек, ничего этого не видит? Быть не может! Но если видит — почему принимает его, почему держит около себя, почему даже свою единственную дочь хотел бы отдать ему?.. Ему с Пожаровым удобно? Пожаров никогда не уличит его в беспринципности? Не уличит. А почему? Потому что сам такой же…
Женя отмахнулась от этих мыслей. Страшно было додумать все до конца.
«А если бы к отцу пришел тот… — Женя грустно покачала головой. — Я знаю, что он никогда не придет, я это знаю. Но, если бы… Что сказал бы отец?»
Подумала, представила себе эту встречу… Нет, ничего не вышло бы. Отец всегда отзывался о нем с пренебрежением. Он даже не хотел утверждать Арсеньева на работе. Женя помнила, как жестко, с каменным лицом сказал он тогда: «Мне этот человек не внушает доверия — болтлив и развязен». Женя узнала после, что Арсеньев выступил на собрании и обвинил отца в бесхозяйственности. Это ее-то отца, который считался лучшим хозяином в районе…
«Клуб ему, видите ли, не понравился, — раздраженно рассказывал отец, — не клуб, а забегаловка. Так и сказал. Директор — то есть я, — видите ли, малограмотный, не понимает, какое значение имеет клуб в селе. Это, видите ли, и политическая ошибка, и хозяйственная!»
Как тогда негодовала Женя на этого зазнайку Арсеньева. Кто он такой, что посмел так говорить об ее отце? А теперь? Как самого большого праздника теперь ждет она встречи с Арсеньевым…
В камышах что-то сильно плеснуло. Женя вскинула голову, прислушалась. «Не выдра ли?»
Недавно Никанор Васильевич рассказал, как однажды на озере появилась выдра. Ухватила утку за ногу и тянет под воду. Утка кричит, бьет по воде крыльями, а вырваться не может. Птичница, как была в платье, бросилась в воду, отняла утку. А то ищи потом, куда девалась утка? Утку отняли, выдру застрелили.
Но может, эта выдра на озере не одна?
Женя долго стояла на берегу, напряженно прислушивалась.
Вода по-прежнему была тихой и неподвижной, и затонувшие звезды дрожали и переливались в ней.
Тревога прошла. И Женя со страхом почувствовала, что ей хочется спать, что голова тяжелеет и клонится вниз и что веки сами собой опускаются на глаза. Если бы только сесть и посидеть немножко на разбитой колоде, прислонясь спиной к стволу старой ивы… Ведь Женя не собирается пойти в кладовую и улечься там на мешках, как бывало. Ах, и хорошо же спалось тогда!
«Я тебе дам — в кладовую! — пригрозила сама себе Женя. — Я тебе сяду на колоду! Я тебя знаю, тебе только прислониться к чему-нибудь — и прощай до утра! И что же это за сон такой у меня? У людей вон бессонницы бывают, а тут прямо валит с ног, да и все! Прямо болезнь какая-то. Прочь, прочь, не хочу спать, не буду спать!»
Женя принялась махать руками, прыгать на одной ноге, делать гимнастику… Немножко разогнав сон, отправилась в кладовую составлять корм.
Здесь, при сумеречном свете маленькой электрической лампочки, среди теплых запахов жмыха, соломы и привядшей рубленой зелени, сон снова подкрался к ней, начал одолевать.
Руки стали какие-то чужие, на плечах повисла тяжесть, в глазах начало что-то мелькать, что-то грезиться…
— Нет, врешь, не одолеешь, — прошептала Женя, еле шевеля непослушными губами. — И не сплю я вовсе… А тут сразу сны… Это нечестно, чтобы сны… когда глаза открыты. У меня же глаза открыты.
Женя привалилась к тугому мешку с комбикормом, но сейчас же отпрянула от него, будто обожглась.
«Спать, сонная тетеря? А если лиса? А если енот?»
В совхозе много рассказов ходило об этом странном звере. Сам, как собака, уши круглые. А встретишься — не испугается. Идет прямо на человека, и все. А не убежишь — начнет кусать.
И тут опять закричали утки.
Женя бросила мерку, в которую уже зачерпнула костяной муки, и в два прыжка вылетела из кладовки. Утки вышли из-под навеса, они тревожно сбивались в кучки, пытались куда-то бежать и кричали, кричали… Увидев Женю, бросились к ней, хлопая крыльями, — словно белая метель поднялась в загоне. Отовсюду — из-под навесов, из-под кустов — тысячи уток бежали и бежали к Жене, кричали, что им страшно, звали Женю на помощь, требовали ее защиты!
