Джин Уэбстер - Милый недруг
Я не знаю точно, что я сказала; я старалась обратить все в шутку. Он прислонился к столбу и настаивал на том, чтобы обсудить это все немедленно. Я знала, что он опоздает на поезд и что все окна у нас открыты. Мужчине никогда и на ум не придет, что кто-нибудь может подслушать; о приличиях всегда приходится думать женщине.
Я очень хотела избавиться от него и была, вероятно, изрядно резка и бестактна. Он начал сердиться, но тут, по какой-то роковой случайности, его взгляд упал на автомобиль. Он узнал его и стал насмехаться над доктором. Он обозвал его «старым хрычом», «заразой» и целым потоком самых ужасных, невоспитанных и глупых прозвищ.
Я принялась уверять его с убедительнейшей серьезностью, что доктор меня ни капельки не интересует, что я его считаю просто смешным и пр., и пр., как вдруг доктор вышел из автомобиля и подошел к нам.
В эту минуту я с восторгом провалилась бы сквозь землю! Доктор явно сердился, как и следовало ожидать после всего, что ему пришлось выслушать, но держался холодно и спокойно.
Гордон весь кипел от злости, я же была в ужасе от глупой и бессмысленной каши, которую сама так неожиданно заварила. Доктор с безукоризненной вежливостью попросил у меня прощения за то, что невольно подслушал наш разговор, а затем обратился к Гордону и холодно пригласил его сесть к нему в автомобиль и поехать на станцию.
Я умоляла его не ездить. Я не хотела, чтобы они ссорились из-за меня. Но они, не обращая на меня ни малейшего внимания, влезли в машину и укатили, оставив меня в полной растерянности на пороге дома.
Я вошла, легла в постель и часами лежала без сна, ожидая какого-нибудь – сама не знаю какого – взрыва. Теперь одиннадцать часов, и доктора все еще нет. Я и представить себе не могу, как я с ним встречусь, когда он приедет. Думаю, что спрячусь в платяной шкаф.
Никогда еще в жизни я не была в таком нелепом и глупом положении! По-видимому, я теперь поссорилась с Гордоном – хотя положительно не знаю, – и, конечно, мои отношения с доктором будут крайне натянутыми. Я наговорила о нем столько гадостей – ты ведь знаешь мою глупую манеру болтать всякую чепуху, которой на самом деле я вовсе не думаю.
Ах, если бы теперь было вчера утром! Я бы отправила Гордона в четыре.
Салли.
Воскресенье, после обеда.
Уважаемый доктор Мак-Рэй!
Какая это была ужасная, глупая, отвратительная история! Но Вы должны бы уже достаточно знать меня и понять, что я никогда не думаю тех глупостей, которые говорю. Язык у меня никак не связан с мозгом, он движется сам по себе. Я кажусь Вам, наверное, очень неблагодарной после всей той помощи, которую Вы мне оказали, и после терпения, которое Вы (иногда) выказывали.
Я глубоко сознаю, что никогда не могла бы управлять этим приютом одна, если бы у меня не было столь надежной и ценной поддержки. И хотя время от времени, как Вы сами должны понимать. Вы бывали нетерпеливым, вспыльчивым и непокладистым, все же я не ставила Вам это в вину, и, клянусь Вам, сама не верила всем тем грубым вещам, которые наговорила вчера вечером. Мне было бы очень больно лишиться Вашей дружбы. Ведь мы друзья, правда? Мне хочется в это верить.
С. Мак-Б.
Дорогая Джуди!
Право, я не знаю, помирились мы с доктором или нет. Я послала ему вежливую записку с просьбой простить меня, на которую он ответил молчанием. До сегодняшнего дня он не подходил к нам близко и не намекнул хотя бы движением век о нашем злополучном contretemps[37]. Мы беседовали исключительно об ихтиоловой мази, которая должна вылечить экзему на голове одного младенца. Ввиду присутствия Сэди Кэт разговор перешел на кошек. Оказывается, мальтийская кошка доктора принесла четверых котят, и Сэди Кэт не успокоится, пока не увидит их. Прежде чем я сообразила, что делаю, я условилась привести ее на следующий день в четыре часа, чтобы полюбоваться этими несчастными котятами.
После этого доктор, с безразлично вежливым поклоном, убрался. И это, по-видимому, конец.
Только что получила твою воскресную открытку; я в восторге, что вы сняли этот дом. Как хорошо жить с тобой по соседству такой долгий срок! Наши реформы двинутся усиленным темпом, когда ты и председатель под рукой. Но мне кажется, тебе следовало бы перебраться сюда раньше 7-го августа. Уверена ли ты, что город не вреден для тебя в настоящее время? Никогда не видела такой преданной жены.
Мое почтение председателю.
С. Мак-Б.
22-е июля.
Дорогая Джуди!
Послушай только, что я тебе расскажу!
В четыре часа я пошла с Сэди Кэт к доктору, чтобы посмотреть на котят. Но как раз за двадцать минут до этого Фредди Хоуланд свалился с лестницы, и доктор был у Хоуландов, занятый ключицей Фредди. Он отдал распоряжение, чтобы нас приняли и попросили подождать, так как он скоро вернется.
Миссис Мак-Гурк провела нас в кабинет, а потом, чтобы не оставить нас одних, вошла под предлогом чистки медных ручек. Не знаю, чего она боялась; должно быть, она думала, что мы сбежим с пеликаном.
Я уселась за статью в «Century» о положении в Китае, а Сэди Кэт принялась бродить по комнате, рассматривая все предметы с любопытством зверька.
Она начала с чучела фламинго и пожелала узнать, почему оно такое большое и такое красное. Всегда ли оно ест лягушек, и не повреждена ли у него вторая нога? Она задает вопросы с упорной регулярностью стенных часов.
Я погрузилась в свою статью и предоставила миссис Мак-Гурк возиться с Сэди. Наконец, изучив уже полкомнаты, Сэди добралась до портрета в кожаной рамке, занимающего центр письменного стола. На портрете – ребенок причудливой, как у эльфов, красоты, очень похожий на нашу маленькую Аллегру. Так могла бы выглядеть Аллегра лет через пять. Я обратила внимание на портрет в тот вечер, когда мы ужинали у доктора, и намеревалась спросить его, кого из его маленьких пациентов он изображает. К счастью, я этого не сделала.
– Кто это? – спросила Сэди Кэт, набросившись на портрет.
– Дочка доктора.
– Где она?
– Далеко отсюда, у бабушки.
– Откуда он взял ее?
– От своей жены.
Я вынырнула из-за газеты с быстротой электричества.
– Жены? – вскричала я.
И тут же обозлилась на себя, но я была захвачена врасплох. Миссис Мак-Гурк выпрямилась и сделалась сразу весьма разговорчивой.
– Разве он вам не говорил? Она сошла с ума шесть лет назад. Дошло до того, что стало опасно держать ее дома, ему пришлось ее убрать. Он чуть не умер. Кажется, за целый год ни разу не улыбнулся. Странно, что он вам не говорил, ведь вы с ним такие друзья!
– Естественно, что ему неприятно говорить на эту тему, – ответила я сухо и спросила, какую мазь она употребляет для чистки меди.
Мы с Сэди Кэт отправились в гараж, сами разыскали котят, и, к счастью, нам удалось уйти до прихода доктора.
Не можешь ли ты сказать мне, что это означает? Разве Джервис не знал, что он женат? Это самая странная вещь, какую мне приходилось слышать. Право, мне кажется, что миссис Мак-Гурк права – доктор мог бы как-нибудь при случае сообщить мне, что у него жена в сумасшедшем доме.
Конечно, это ужасная трагедия, и он, вероятно, не может говорить об этом. Теперь я понимаю, почему он так чувствителен к наследственности – он, наверное, боится за свою девочку. Страшно подумать, сколько боли я ему причинила всеми своими шутками, и я злюсь на себя и на него.
Чувствую, что мне никогда больше не захочется его видеть. Господи! Слыхала ты когда-нибудь, чтобы кто-то сел в такую лужу?
Твоя Салли.
P.S. Том Мак-Кум толкнул Мэми Проут в негашеную известь, заготовленную каменщиками. Она наполовину сварилась. Я послала за доктором.
24-е июля.
Милостивая государыня!
Должна довести до Вашего сведения весть об ужасном скандале с заведующей приютом Джона Грайера. Пожалуйста, не дайте этой истории проникнуть в газеты. Воображаю, какими пикантными деталями обрастет дело о «жестокости» заведующей, предшествовавшей ее смещению!
Я сидела на солнышке у раскрытого окна, читала прелестную книгу о фребелевской теории воспитания детей. – «Никогда не выходите из себя, будьте всегда ласковы с детьми. Если они и покажутся вам скверными, помните, это потому, что они плохо себя чувствуют, либо потому, что у них нет интересного занятия. Никогда не наказывайте. Просто отвлекайте их внимание». Я почувствовала огромный прилив любви и нежности ко всей этой юной жизни, окружающей меня, как вдруг мое внимание привлекли мальчишки под окном.
– Ах, Джон, не мучай ее!
– Отпусти!
– Убей ее поскорее!
Но все эти крики не могли заглушить душераздирающего визга. Я бросила Фребеля[38], помчалась вниз и нагрянула на них из боковой двери. При моем появлении они рассыпались во все стороны, и я увидела, что Джонни Коблен пытает маленькую мышку. Избавлю тебя от кошмарных деталей. Я подозвала одного мальчика и велела ему поскорее утопить ее. Джонни я схватила за шиворот и потащила к кухонной двери, (он большой, неуклюжий, тринадцатилетний мальчик). Он сопротивлялся, как молодой тигр, хватаясь на пути за столбы и дверные ручки. Вряд ли я смогла бы с ним справиться при обыкновенных обстоятельствах, но тут моя шестнадцатая часть ирландской крови взыграла и придала мне сверхъестественную силу. Мы ввалились в кухню, я поспешно огляделась, первой попалась мне на глаза скалка для раскатывания теста. Я схватила ее и принялась колотить Джонни изо всех сил, пока буйный маленький негодяй, каким он был четыре минуты назад, не превратился в хныкающего, запуганного мальчишку, просящего пощады.
