Джин Уэбстер - Милый недруг
– Погодите, мисс Мак-Ги, – сказал он. – Я предпочитаю видеть ее в обычной обстановке. Я пойду с вами в игральную комнату, или в загон, или где вы там держите своих малышей.
И вот я повела его в детскую, где тринадцать или четырнадцать крошек в синем ситце кувыркались на полу, на матрасах. Одна Софи, в блеске жестких юбок, сидела на руках у скучающей сиротки. Она извивалась и билась, чтобы сойти на пол, и юбки крепко обвились вокруг ее шеи. Я взяла ее на руки, пригладила ей платьице, утерла нос и попросила ее взглянуть на дядю.
Вся ее будущность зависела от этих пяти минут, и вместо того, чтобы улыбнуться, она ЗАХНЫКАЛА!
Мистер Бретланд с большой осторожностью взял ее ручку и свистнул, точно маленькому щенку. Софи не обратила на него ни малейшего внимания, повернулась к нему спиной и спрятала мордочку на моем плече. Он пожал плечами и высказал предположение, что мог бы взять ее на пробу. Может быть, она подойдет для его жены; сам он все равно не желает никакого ребенка. И мы повернулись, чтобы уйти.
И вдруг – кто пересек нам дорогу, как не наш маленький солнечный луч, Аллегра! Перед самым его носом она споткнулась, завертела ручками, точно ветряная мельница, и хлопнулась на четвереньки. Он очень ловко отскочил в сторону, чтобы не наступить на нее, а потом поднял ее и поставил на ножки. Она ухватила его ногу своими ручонками, посмотрела на него, звонко рассмеявшись, и залепетала:
– Папочка! Подбйёсь дочку!
Он – первый мужчина, кроме доктора, которого она видит в приюте, и, очевидно, он немного похож на ее почти забытого отца.
Дж. Ф. Бретланд поднял ее и подбросил в воздух так ловко, точно это самое привычное для него занятие, а она завизжала от восторга. Когда он хотел отпустить ее, она схватила его за нос и за одно ухо и стала ножками отбивать дробь на его животе. Никто не может упрекнуть Аллегру в отсутствии жизнерадостности.
Дж. Ф. Бретланд высвободился из ее объятий, взъерошенный, но с твердой решимостью на лице. Он поставил ее на ноги, но не выпустил ее кулачка из своей руки.
– Вот эта малютка для меня, – сказал он. – Думаю, мне дальше искать нечего.
Я объяснила, что мы не можем отделить маленькую Аллегру от ее братьев; но чем больше я протестовала, тем упорнее становилось выражение его лица. Мы вернулись в мой кабинет и полчаса разбирали этот вопрос.
Ему нравится ее наследственность, ему нравится ее вид, ему нравится ее дух, ему нравится ОНА. Уж раз ему навязывают дочку, он хочет такую, в которой есть хоть немножко перцу. На кой черт ему та хнычущая девица! Это просто дико. А вот если я дам ему Аллегру, он будет воспитывать ее, как собственного ребенка, и обеспечит на всю жизнь. Вправе ли я отнять от нее все это из-за каких-то сантиментов? Семья все равно разрушена; лучшее, что я могла бы теперь сделать для них, это пристроить каждого в отдельности.
– Возьмите всех троих, – нахально предложила я.
Нет, об этом он и думать не может. Его жена все время болеет, больше, чем с одним ей не справиться.
Я была в ужасном затруднении. Для Аллегры представлялся такой необыкновенный случай, а в то же время жестоко разлучить ее с обожающими братишками. Я знала, если Бретланды легально усыновят ее, то они постараются порвать все ее связи с прошлым, а ребенок настолько еще мал, что позабудет своих братьев так же быстро, как забыл отца.
Потом я вспомнила о тебе, Джуди, как ты горько возмущалась, что приют тебя не отпустил, когда какая-то семья захотела усыновить тебя. Ты всегда говорила, что у тебя мог быть родной дом, как у других детей, но миссис Липпет похитила его. Может быть, и я похищаю семью у маленькой Аллегры? С обоими мальчиками дело обстоит иначе – им можно дать образование и выпустить их в мир, предоставив собственным заботам. Но для девочки семья – это все. С тех пор как Аллегра приехала к нам, мне все время кажется, что она именно такой ребенок, каким была маленькая Джуди. У нее есть способности и характер. Не хватает благоприятных условий. Ведь и на ее долю отведена частица красоты и счастья – такая частица, какую она по природе своей в состоянии оценить. А может ли приют это дать? Я стояла в раздумье, а мистер Бретланд нетерпеливо шагал взад и вперед по комнате.
– Пошлите за мальчиками и дайте мне поговорить с ними, – потребовал мистер Бретланд. – Если в них есть хоть искра великодушия, они будут рады отпустить ее.
Я послала за ними, но мое сердце превратилось в кусок свинца. Они тоскуют по отцу, и я считала безжалостным оторвать от них еще и любимую сестренку.
Они пришли, держась за руки, крепкие, бодрые, чудесные мальчуганы, и торжественно остановились в ожидании, устремив большие удивленные глаза на чужого мужчину.
– Подите сюда, мальчики, – сказал он. – Я хочу поговорить с вами. – Он взял каждого за руку. – В моем доме нет малютки, и вот моя жена и я решили приехать сюда, где так много маленьких девочек без отца и матери, и взять одну из них с собой, чтобы она была нашей. У нее будет красивый дом и много игрушек, и она будет счастливой всю свою жизнь, гораздо счастливее, чем здесь. Я знаю, вы будете очень рады, что я выбрал вашу сестренку.
– И мы ее больше никогда не увидим? – спросил Клиффорд.
– Нет, почему же, вы будете ее навещать.
Клиффорд взглянул на меня, потом на мистера Бретланда, и две крупные слезы потекли по его лицу. Он вырвал руку, подбежал ко мне и бросился в мои объятия.
– Не отдавайте ее! Пожалуйста! Пожалуйста! Пусть он уйдет!
– Возьмите их всех! – попросила я снова. Но он человек упорный.
– Я приехал не за целым приютом, – отрезал он.
К этому времени Дон тоже рыдал с другой стороны. И в эту минуту кто же должен вмешаться во всю эту кутерьму, как не доктор Мак-Рэй с малюткой Аллегрой на руках?
Я познакомила их и объяснила, в чем дело. Мистер Бретланд потянулся за девочкой, но доктор крепко держал ее.
– Совершенно невозможно, – решительно сказал он, – мисс Мак-Брайд скажет вам, что одно из правил этого приюта – никогда не разъединять семьи.
– Мисс Мак-Брайд уже решила, – сухо ответил Дж. Ф. Бретланд. – Мы всесторонне обсудили этот вопрос.
– Должно быть, вы ошибаетесь, – сказал доктор, становясь сверхшотландцем, и, поворачиваясь ко мне, прибавил: – Ведь не может быть, что вы собирались совершить такую жестокость?
Вот тебе Соломонов суд – два самых упорных человека, каких создал Бог, разрывают на части бедную маленькую Аллегру.
Я отправила всех трех цыплят обратно в детскую и вернулась на поле битвы. Мы спорили громко и горячо, пока Дж. Ф. Бретланд, словно эхо, не повторил мой вопрос, который я часто задаю за последние пять месяцев: «Кто глава этого приюта, заведующая или врач?»
Я была безумно зла на доктора, что он поставил меня в такое глупое положение, но не могла же я ссориться с ним публично; и в конце концов мне пришлось заявить мистеру Бретланду, окончательно и бесповоротно, что вопрос об Аллегре исключается. Не переменит ли он своего решения насчет Софи?
Нет, о Софи он и думать не хочет. Аллегра или никто! Видимо, я пойму, что, по слабоволию, погубила всю будущность этого ребенка. С этим прощальным укором он направился к двери. «Мисс Мак-Рэй, доктор Мак-Брайд!» Он отвесил два поклона и удалился.
Как только дверь за ним закрылась, мы сцепились с доктором. Он заявил, что человек, претендующий на современные гуманные взгляды, постыдился бы допустить хоть на секунду мысль о разрыве такой семьи. Я же обвинила его в том, что он не хочет отпустить ребенка из чисто эгоистических соображений; и это, я думаю, правда. У нас был форменный поединок, и в конце концов доктор раскланялся с такой преувеличенной вежливостью и с таким оскорбленным достоинством, что превзошел самого Дж. Ф. Бретланда.
После этого двойного сражения я чувствую себя такой разбитой, точно меня только что прокатили нашей новой бельевой каталкой. А потом вернулась Бетси и выругала меня за то, что я упустила из рук самую отборную семью, какую нам удавалось откопать.
Таков конец нашей бурной недели, и все же обе, – и Софи, и Аллегра – так и остались приютскими детьми. Ради Бога, уберите доктора и пришлите мне взамен немца, француза, китайца – кого хотите, только не шотландца!
Твоя растерзанная
Салли.
P.S. Думаю, что и доктор проводит вечер за письмом, где просит убрать меня. Я не буду протестовать, если вы согласитесь. Мне надоели приюты.
Милый Гордон!
Вы противный, придирчивый, претенциозный, привередливый, пренесносный человек. Почему бы мне не побыть шотландкой, если мне хочется? Ведь в моей фамилии есть частица «Мак».
Конечно, приют Джона Грайера с восторгом будет приветствовать Вас на будущей неделе – не только из-за ослика, но и из-за Вас. Собиралась написать Вам письмо в милю длиной, чтобы вознаградить за свои прошлые грехи, но к чему это? Ведь я увижу Вас послезавтра, – и как я этому рада!
А за мой шотландизм прошу не сердиться, мои предки жили в шотландских горах.
