Нина Раковская - Мальчик из Ленинграда
— А ты с кем соревнуешься? — ехидно спросил Славка. — Сам с собой? Или с Гришей своим?.. Кто друг друга перерастёт, ты или начальник?
Ребята смеялись. Я обиделся. Как они меня встретили, а явился Славка — испортил всё!
— Славка, — сказала Иргашой, — ты в Узбекистане живёшь! А мы гостеприимные. Зачем ты Юльку расстраиваешь? Он наш гость.
— Нежности какие! — заорал Славка.
— Ты, Юлька, не обращай на него внимания! — вступился Партизан. — На него даже Садыков махнул рукой. Сказал: «К нему надо принимать особые меры». Мало ли что Юлька ни с кем не соревнуется. Зато на гору не каждого пустят. Только проверенного.
— Он проверенный! — издевался Славка.
— Конечно! — сказала Зорька. — Если он за воротами следить не будет, не пустит воду, вся наша долина засохнет. Всё пропадёт.
Я радовался, что они меня так горячо защищают. Значит, любят. Я ведь тоже по ним здорово соскучился!
— У нас к воде прежде самых старых узбеков приставляли, — сказала Иргашой. — Они воду делили. Их мирабами — водяными старостами — называли. Они важные, бородатые были. Им первым все кланялись.
— Он мираб? — расхохотался Славка.
— А то кто же? — сказал я.
— А мирабское удостоверение есть?
— Есть! Я даже… зарплату получаю! Понял?
Я никак не ожидал, что это произведёт на всех такое впечатление. Славка с изумлением смотрел на меня.
— Сколько? — спросил он присмирев.
Я замялся. Ребята смотрели на меня с таким интересом, что мне стало неловко. Не надо было мне врать!
— Ладно, не отниму! Говори, сколько? — приставал Славка.
— Настоящую зарплату? — сказала Зорька и даже зажмурилась от удовольствия.
В это время из дома вышел Осип Петрович. Он уже снял перевязь с руки, видно, рана зажила. Я обрадовался и бросился к нему. Осип Петрович тоже очень обрадовался, обнял меня и прижал к себе.
— Юлька! — ласково сказал он. — Я по тебе соскучился! Ты совсем к нам пришёл? Или только переночуешь у нас?
И тут я спохватился. Сколько же я тут проторчал?
— Нет, я сейчас уйду. Гриша в Шураб уехал. Может, он задержится, мне самому воду придётся пускать.
— А там сейчас никого нет? — спросил Осип Петрович.
Мне показалось, что он неодобрительно посмотрел на меня.
— Никого!
— Жаль, что на короткое время заявился, — сказал Осип Петрович. — Как там работаете, отшельники?
— Хорошо, Осип Петрович! Приходите к нам. Мы для вас дыни на бахче растим.
— Непременно придём! Я сам к тебе собирался. В воскресенье жди нас обязательно.
— А письмо мне не пришло? — спросил я.
— Пока ещё нет, Юлька, — сказал Осип Петрович. — Как получим, сейчас же тебе сигнал дадим…
Ребята с Осипом Петровичем пошли провожать меня. Я боялся, что по дороге кто-нибудь опять заговорит о моей зарплате. Осип Петрович сразу догадается, что я прихвастнул.
Но всё обошлось благополучно. Осип Петрович так ничего и не узнал. Мы шли вдоль гряд. Ребята кричали хором:
— Юлька, это моя гряда! У нас теперь у каждого по своей гряде. Смотри, какая хорошая.
— Мы уже два раза овощи в Коканд возили, раненым отправляли. Скоро ещё повезём!
У поворота мы расстались, и тут я припустился бежать.
Банковский билет
Солнце было совсем низко. Наступало то время, когда мы с Гришей открывали ворота. Я бежал не останавливаясь мимо полей с кукурузой, с тыквами, с помидорами, но гора словно отодвигалась от меня.
Неужели Гриша вернулся, ждёт меня? Может, один там камни на берег выкидывает…
Солнце стало спускаться за гору. Я знал, что темнота тут наступает сразу.
Только скрылось солнце, и долина вся почернела. На моё счастье, тут же вышла луна, круглая, белая, как облако, и всё кругом начало светлеть. Серебристо-молочными отблесками светились скалы. Будто серебряной пылью покрылись поля, дорога. Воздух и тот стал серебряный.
«Ночь наступила! — испугался я. — В это время уже вся долина бывала водой залита. Значит, ещё не пришёл Гриша. А если пришёл и сам воду пускает, ещё хуже».
Когда я добрался до подножия горы — увидал, что дно главного арыка пустое. Может, без меня на горе случилось несчастье? А я всему виной буду…
От беспокойства я даже страха не чувствовал, забыл, что один ночью иду по горе. А вдруг обвал в горах случился и жёлоб запрудил?
Я задыхался, сердце билось часто. Но я, почти не отдыхая, поднимался в гору по тропке вверх.
Наконец-то я дома!
Огляделся — Гриши нет. На двери по-прежнему торчит засов. Я как бешеный помчался к плотине, влез в воду, стал выбрасывать камни из бухты. Ух, как я торопился!.. Вылез на берег, раскрыл ворота, привязал их к столбу.
И сел на землю. В груди у меня иголками кололо, я не мог отдышаться. А отдышавшись, огляделся. Хоть и светло как днем от луны, а всё-таки сейчас ночь. Неужели Гриша не вернётся? И тут напал на меня такой страх, что волосы на голове зашевелились. Правда зашевелились.
Я побежал к дому, но войти не решился. Сел на порог и глаза поднять боюсь. Передо мной вместо знакомого розового утёса — лохматая голова с одним рогом. Не дерево рядом растёт, а птица на гору прилетела с огромными когтями… Сейчас набросится на меня. А вместо реки тигры в ущелье ревут. Я прижал руки к груди. Ну, думаю, сейчас сердце от страха разорвётся!
Прижался я к двери дома. Лунный свет меня всего залил, прямо в глаза луна светит. Нет, лучше уйду отсюда, в тень спрячусь. Тут меня слишком хорошо видно. Встал я… И вижу — внизу по дороге, которая ведёт в Шураб, залитый лунным светом, торопится ослик. А рядом идёт Гриша. Вот когда я возликовал! Через десять минут Гриша с осликом, нагруженным мешками, въезжал на площадку.
— Что ж так поздно! — бросился я к нему.
— Ага, струсил? — сказал Гриша. — А ещё на фронт собираешься!
От радости я повис на шее у Гриши.
— Как ты думаешь, что это за голова? — показывал я на утёс. — А что это за дерево? Это же хищная птица из доисторических времён. Тут тигры в долине ревут!
— Ты думаешь, я не торопился? Знал, что ты от страха помираешь, — объяснял Гриша. — Меня в конторе в Шурабе задержали. Я тебя, как настоящего работника, там оформил. Ты теперь зарплату будешь получать. И паёк сухой на твою долю выдали.
Он вынул бумажник, достал оттуда серенькую хрустящую бумажку и протянул её мне.
— Что это? — спросил я.
— Твоя зарплата.
При лунном свете я прочёл на бумажке крупные буквы: «Пять червонцев». Я бросился опять к Грише на шею. Он схватил меня под мышки, покрутил в воздухе и сказал:
— Ладно, пользуйся моей добротой!
Мы стали распаковывать продукты, которые Гриша привёз в двух мешках на ослике из Шураба. Тут были зелёный узбекский чай, хлопковое масло в бутылках, рис, вяленая баранина, лепёшки, изюм. Я вынимал продукты, уносил их в дом, ставил на полки, вешал на гвозди в маленьких сенях.
Утром я всё же покаялся Грише, сказал, что был в долине. Но Гриша не очень ругал меня.
— Хорошо, что тигры тебя по дороге не съели и вовремя долину полил, — пошутил он.
Но я работал старательнее обычного. Я проверил берега канала и, когда спускался к подножию горы, решил отдохнуть на своём любимом валуне.
В кармане у меня лежали мои деньги. При Грише я стеснялся разглядеть их как следует. Я вынул их, прочитал: «Пять червонцев». Посмотрел на свет. Радужные какие! Внизу была мелкая бисерная надпись:
«Банковские билеты обеспечиваются золотом, драгоценными металлами и прочими активами государственного банка».
У меня и до этого бывали деньги. Мама иногда давала, дядя Женя прислал как-то. В Ленинграде даже копилка осталась — глиняный домик с собакой. В ней, кажется, несколько рублей было. Собирался беговые коньки на них купить.
Но теперь мне казалось, что все мои прежние деньги были как будто игрушечные. А вот эти — настоящие.
Пусть теперь Славка придёт! «Бездельники»! За безделье зарплату не выдают.
Я встал с камня, повернулся в ту сторону, где лежал внизу лагерь, и помахал своей ассигнацией. «И как это Гриша мне зарплату выхлопотал? А может, из своих дал?» — испугался я. Но мне так хотелось верить, что эти деньги заработанные, что я тут же забыл свои сомнения. Сложил их, спрятал в карман. Может, я их ещё на новый самолёт или танк внесу!
Гонец
Прошло ещё несколько дней.
Мы с Гришей были очень заняты — кончали съёмку горы, — но про лагерь часто вспоминали, всё ждали оттуда гостей. Выбрали самую крупную дыню и оставили её дозревать на бахче к приходу гостей, но они всё не являлись.
«Забыли, что ли, про нас?» — думал я с обидой.
Как-то утром я забежал на бахчу и увидал, что дыня моя треснула — переспела. Хотел сорвать её, да раздумал. Решил пока оставить. Если ребята завтра не придут, я отпрошусь у Гриши, сам отнесу её в лагерь.
