Герман Матвеев - Семнадцатилетние
— Это я знаю!
— А если знаете, то зачем же спрашиваете?
— Я знаю, но не понимаю. Такая мера больше походит на поощрение.
— Она и есть поощрение. Девочка способная…
— Константин Семенович, не будем играть в жмурки, — сердито остановила его Софья Борисовна. — Я совсем не расположена шутить.
Тон плохого следователя, каким разговаривала секретарь, возмутил Константина Семеновича, и он набрал уже полную грудь воздуха, чтобы одним духом высказать все, что думает по этому поводу, но сдержался.
— А я и не шучу, — холодно сказал он. — Рисунок Кравченко имеет отношение ко мне. И только ко мне… Ничего оскорбительного в мой адрес я там не нашел. Остальных учителей карикатура совсем не касается. Вас тоже. Дальше?
Софья Борисовна почувствовала, что учитель обиделся, и уже более сдержанно спросила:
— Четвертый вопрос относительно стенгазеты. Говорят, вы ее отменили?
— Наоборот! Стенгазета будет выходить еженедельно, но называться она будет сводкой.
— «За красоту»? — не без ехидства спросила Софья Борисовна.
— Это сокращенное название… Называется она «Будем красиво учиться», — пояснил учитель. — Некоторые считают, что за таким названием кроется что-то мещанское, мелкобуржуазное…
— А вы как считаете?
— Как я считаю, — это будет видно дальше!
И снова Константину Семеновичу пришлось сдержать свой гнев.
— Есть вещи, которые я отказываюсь обсуждать, если не понимаю позиции собеседника, — отрывисто, почти по-военному, сказал он, — и когда к тому же собеседник настроен предубежденно.
— Нет, вы ошибаетесь. Я хочу только уточнить некоторые неясности. Никакого предубеждения у меня нет, — возразила секретарь. — Я хотела еще спросить вас относительно «Обещания». Среди учителей существует мнение, что оно идет вразрез с указанием министерства относительно соревнований в школе, всяких досок и тому подобного…
— Обещание дано по инициативе девочек… — начал Константин Семенович, но его перебила директор.
— Относительно «Обещания» мы уже с вами все выяснили, Софья Борисовна, и не стоит об этом говорить. И не ссылайтесь, пожалуйста, на других. Мало ли кто и что говорит…
— Хорошо, — торопливо согласилась Софья Борисовна. — Сегодня… — она взглянула на часы. — Сейчас назначена дискуссия на тему о счастье женщины…
— В чем счастье человека! — поправил ее Константин Семенович.
— Это безразлично. Меня интересует, почему такая дискуссия устраивается без всякой подготовки, без выделенных докладчиков, без предварительного ознакомления с тезисами? И затем… почему такая тема?
Константина Семеновича удивила осведомленность секретаря. В душе появилось неприятное чувство, какое испытывает честный человек, когда видит, что его подозревают в чем-то нехорошем.
— Почему такая тема? Потому, что она волнует их больше, чем другая. Потому, что эта тема содержит в себе все самое важное. Почему без тезисов, без докладчиков? Потому, что меня интересует их оригинальное мнение, их подлинные мысли, непосредственные суждения, а не вычитанные из книг. Чужие мысли я и сам знаю.
— Но они вам наговорят такого хлама… Тоже вычитанного из книг… из Чарской, например.
— Вот мы и посмотрим. Я не понимаю, что вас пугает?
— Меня не пугает, но беспокоит то, что будут высказываться глупые, вредные мысли… — начала секретарь, но Константин Семенович ее перебил:
— Иными словами, вы не доверяете работе своих товарищей? Вы считаете, что за десять лет учителя не сумели дать им прочных знаний, не научили отличать плохое от хорошего, вредное от полезного? Вы думаете, что у семнадцатилетних девушек нет убеждений?
— Убеждения у них, вероятно, есть, но вопрос — какие?
— Что значит — какие? Какие могут быть убеждения у девушек, которые родились и выросли в советской стране?
— Вы меня не поняли, Константин Семенович. Я говорю не о политических убеждениях.
— Нет уж… — остановил ее учитель. — Давайте внесем ясность в этот-вопрос. Я не могу выделять и раскладывать по полочкам всякие убеждения… Дискуссия есть дискуссия. Мы с вами обязаны заботиться о том, чтобы наши ученики научились мыслить самостоятельно. Так? Или вы предпочитаете другое? Пускай думают, как угодно, пускай даже неправильно, лишь бы высказывались правильно. Так, что ли?
Он замолчал и, видя, что Софья Борисовна не намерена отвечать на его вопрос, взглянул на директора.
— Так получается, Наталья Захаровна?
— К сожалению, для таких выводов есть снование, — подтвердила директор.
Софья Борисовна хмуро посмотрела на обоих и опять отметила что-то в блокноте.
— И, наконец, последний вопрос, — со вздохом сказала она, — относительно травли Беловой. Надеюсь, вы, как воспитатель, знаете об этом?
Только сейчас Константин Семенович понял, откуда черпаются все эти сведения. Источник — Белова!
— О какой травле вы говорите? — с плохо скрываемым возмущением сказал он. — Белова не подписала «Обещание» и противопоставила себя всему коллективу.
— Это лучшая наша ученица, — возразила секретарь.
— Тем хуже для нас. Эта ученица, на мой взгляд, избалована, эгоистична, своенравна, с большим самомнением… Девочки поставили перед классом хорошую задачу, они повысили к себе требования, и сейчас начинается борьба… В этой борьбе сколачивается и будет расти коллектив. Белова себя противопоставила коллективу, и, безусловно, коллектив ее сломит. «Обещание» уже дало результаты. Успеваемость заметно поднялась. Правда, это первые дни, но моя задача-то как раз и заключается в том, чтобы эта борьба не ослабела. Успеваемость должна подниматься до возможного предела, а вместе с этим — вернее, вокруг этого — будет проходить воспитательская работа.
— Слушайте, товарищ Горюнов, неужели вы не понимаете, что школа не место для подобных безответственных экспериментов? Может быть, вы мне назовете какой-нибудь партийный документ или инструкцию министерства, которые рекомендовали бы подобные методы общения воспитателя со своими воспитуемыми. Я утверждаю, что подобные методы чужды нашей советской школе. Необходимо сейчас же принять меры…
— Да. Меры я приму, Софья Борисовна, но эти меры будут совсем не такие, какие вам хочется, — уже не сдерживаясь резко заговорил Константин Семенович. — Я отвечаю за класс и отвечаю не перед вами, а перед партией, перед государством. Допустите на секунду, что у меня своя манера воспитательской работы. Она вам не нравится? Чем? Вы не согласны? Почему? Вы видите ошибки? Какие? Укажите, и мы поговорим. Поговорим как коммунисты. Мне, например, совсем не нравится сегодняшний наш разговор, уважаемая Софья Борисовна, и я с трудом сдерживался, чтобы выслушать вас до конца. С кем вы разговариваете? О чем вы разговариваете? Где вы набрали столько сплетен? Ведь вы как-никак партийный руководитель в масштабах нашей школы. Кто же вам дал право так говорить с учителем? Следователь так не разговаривает с пойманным жуликом… Я пришел в родную школу после фронта…
— Сейчас в школе другие установки, Константин Семенович, — успела вставить Софья Борисовна, пока учитель поднимался с кресла.
— Никаких других установок нет и быть не может, товарищ секретарь. Установка у нас одна. Она дана была Лениным, подтверждена всей программой партии еще тогда, когда мы с вами только за букварь сели. Мы обязаны вырастить и воспитать новое поколение активных строителей коммунизма! Вот и вся установка!
— Зачем же горячиться, Константин Семенович? — примирительно сказала Софья Борисовна.
Она не ожидала такой вспышки от сдержанного и всегда невозмутимого учителя.
— Я не горячусь. Я просто заявляю вам, что если вы хотите со мной работать, то бросьте играть в начальника…
В этот момент приоткрылась дверь и заглянувшая Фенечка степенно сказала:
— Софья Борисовна, вас из райкома инструктор ждет в учительской… Тот самый, что всегда ходит…
— Да, да… сейчас! — ответила секретарь и вопросительно взглянула на директора.
— Ну что ж, идите… а мы еще немного побеседуем, — сказала Наталья Захаровна.
Софья Борисовна торопливо сунула блокнот в портфель и, не прощаясь, вышла из кабинета. Константин Семенович с нескрываемым любопытством посмотрел на директора.
— Это ничего… Я рада, что вы поговорили откровенно, — усмехнувшись, сказала Наталья Захаровна. — Софья Борисовна любит разговаривать директивным тоном, и, признаюсь, я умышленно не вмешивалась. Но горячились вы напрасно…
— Она собрала столько сплетен, Наталья Захаровна, что я не мог сдержаться. И откуда?
— А чему удивляетесь? Вы человек новый, заводите в своем классе какие-то не совсем обычные порядки, вот вам и перемывают косточки, — полушутя пояснила она. — Не скрою, что и меня тоже заинтересовала ваша, как вы выразились, манера воспитательской работы. Хотелось бы отчетливо понять ее, так сказать, зерно, сущность…
