Анатолий Домбровский - Мальчишки из Васильков. Повести.
— Здравствуйте, — сказал Степка и остановился шагах в пяти он них.
— Здравствуй, здравствуй, — ответил на приветствие Кузьма Петрович.
Лена промолчала. Лицо ее не выражало ни удивления, ни ехидства — оно было презрительно спокойным.
— Что скажешь? — спросил Кузьма Петрович.
— Вот... — замялся Степка. — Пришел к вам. Я тогда... опоздал к шести... Будильник у нас... Поздно лег, читал... Простите.
Кузьма Петрович кашлянул, воткнул в песок окурок, придавил ногой, посмотрел на Степку исподлобья, тихонько раскачиваясь всем корпусом, будто кто-то подталкивал его в спину.
— Вплавь добирался? — спросил наконец он.
— Да.
— А почему сухой? Успел высушить?
— Я вот в этом, — Степка вынул из кармана целлофановый пакет.
— Сообразительный. Молодец. Ну и что будем делать дальше?
Степка дернул плечами.
— Записку родителям оставил?
«Какую?» — хотел было спросить Степка и потупил глаза.
— Так оставил или не оставил? — повысил голос Кузьма Петрович. — Только без вранья!
— Оставил, — ответил Степка, не поднимая глаз.
— То-то же! — сердито заговорил Кузьма Петрович, почесывая коротко подстриженные усы. — «Простите, опоздал, будильник...» Ты это брось! За такие штучки я тебя под ружьем домой доставлю. Дипломат! — он встал, взял из рук Лены кружку, выплеснул из нее воду и пошел в сторожку. Лена по-прежнему увлеченно грызла сухарь и не замечала Степку.
— Выпей воды, — сказал Кузьма Петрович, появляясь в дверях с кружкой в руке. — Да подойди же, не укушу. Вон губы как запеклись.
Степке показалось, что Кузьма Петрович улыбнулся — вздрогнули морщинки возле уголков слегка прищуренных глаз.
Степка подошел, взял кружку, отпил несколько глотков.
— Надо было сразу сказать: «Родители не отпустили, а я удрал и оставил записку». Оставил или не оставил? — снова спросил Кузьма Петрович.
— Оставил. Честное слово.
— И правильно сделал, — он взял из рук Степки кружку и протянул ее Лене. — Макай свою кость... Да, хотел я тебя отругать как следует, — заговорил Кузьма Петрович снова со Степкой, — но не мастер я. Да что с вас взять — дети! Хотя — как рассудить... Короче — разговор на эту тему прекращаем. Располагайся, как удобнее, и живи. Если, конечно, за тобой отец не приплывет.
Степка улыбнулся.
— Думаешь, не приплывет? — спросил Кузьма Петрович.
— Он плавать не умеет.
— Вот человек. Живет у моря, а плавать не умеет. Однако не мне его судить. Отец — это во! — Кузьма Петрович поднял кверху указательный палец. — Понял?
— Понял, — кивнул Степка.
— Есть хочешь? — спросила Лена.
Степка поглядел на нее повеселевшими глазами: во-первых, потому что с Кузьмой Петровичем все было улажено, а во-вторых, потому что Лена наконец заговорила с ним.
— Она еще спрашивает! — возмутился Кузьма Петрович. — Человек два километра по воде да три по песку отмахал! Корми его да посытнее. А я пойду на кефаль побалуюсь. Правда, ветер посвежел, может, заштормит... Увидим. — Он перекинул через плечо сеть с круглыми свинцовыми грузилками — такую сеть мечут на стайку кефали прямо с берега — и не торопясь пошел к морю.
— А знаешь, я рада, что ты пришел, — сказала Лена. — Испугался, когда отец спросил про записку?
— Испугался, — признался Степка. — Как он догадался?
— По глазам. У тебя глаза были виноватые и бегали туда сюда... А потом вот еще что: он решил, раз никто из твоих родителей не пришел вчера, значит, тебя не пустили. Иначе бы мать прибежала, стала бы про все расспрашивать: какую одежду взять, сколько сахару, сколько масла... Разве не так?
— Так. Действительно. Как я не подумал об этом? Твой отец — психолог, да?
— И хороший повар. Сейчас убедишься. Пойдем, я тебя жареной камбалой накормлю.
***Алешке тоже хотелось есть. Но вернуться домой он не мог. Вообще-то мог, но поесть ему все равно не дали бы. Не в прямом смысле, конечно. Просто из-за разговоров, которые там пойдут, как только он явится, ему кусок в горло не полезет. Эх, Петюнчик, Петюнчик!.. Впрочем, Алешка сам во всем виноват. На Петюнчика валить нечего — дурачок он еще.
Вот теперь уже точно — все против него: мать, отец, Лена, Петюнчик... И конечно Степка. Удрал все-таки на острова! Ну ничего, Алешка доберется до него...
***Ночью разыгрался ветер. Налетел вместе с дождем, гудел над крышей, стучал в дощатые стены дождевыми каплями. Обитатели сторожки проснулись, пошептались, дескать, какой сумасшедший ветер, и снова уснули крепче прежнего: под шум ветра и дождя хорошо спится, сладко.
Спали на лавках: Степка и Кузьма Петрович по бокам от двери, Лена у глухой стены. У Степки над головой было окно. От ветра в нем дребезжало стекло. Кузьма Петрович встал, зажег спичку, сунул между стеклом и рамой щепку, и дребезжание прекратилось.
— Так-то лучше, — сказал он ложась. — Тоже мне сверчок нашелся...
«Каждый сверчок знай свой шесток, — вспомнилась Степке пословица. В песок воткнуты в ряд спички, и на каждой спичке сидит сверчок, черный певец ночи — пригрезилась ему картинка. С этим он и уснул.
***К утру дождь перестал. Но небо было хмурое, все в низких рваных тучах. Море у берегов заилилось, стало грязно-желтым, кипело. Проголодавшиеся за ночь птенцы не бродили по берегу, а сидели, прижавшись у кочек, пищали, если ветер заламывал им бесперые крылья. Но когда появлялась редкая чайка с рыбешкой в клюве, они вдруг все срывались с мест, мчались к ней, и тогда ветер переворачивал их как хотел.
Едва Степан и Лена появились на берегу, птенцы устремились к ним.
— Садись, — сказала Лена Степке, — а то лапки оттопчем.
Степка завернулся в длинный плащ Кузьмы Петровича и сел на сырой песок. Лена опустилась на корточки рядом и принялась кормить птенцов из котелка размоченными сухарями. Серо-зеленые птенцы хватали хлеб прямо из рук, глотали, болтая головами, теснили друг друга, опрокидываясь то на грудь, то на хвост, просительно пищали. Вскоре их собралось десятка три. Это были птенцы крупной морской чайки-хохотуньи, прожорливые и бесстрашные. Они щипали Степана за пальцы, дергали за полы плаща, а один настойчиво старался выдернуть шнурок из ботинка, приняв его бог весть за что.
— Не дети, а хулиганы, — весело проговорил Степан.
— И вовсе мы не хулиганы, — возразила Лена. — Мы очень хорошие хохотушки. Правда? — она взяла одного птенца в ладони, и тот сразу же попытался оторвать белую пуговицу на блузке. — Это невкусно, — сказала Лена. — Но вам все интересно, да? — Она опустила птенца и выплеснула из котелка воду с оставшимися крошками. — Все, хохотушки! Больше ничего нет. Пусть вас теперь чайки-мамки кормят. Кричите погромче!
Большой мартын стоял поодаль, чистил клювом перья и время от времени поглядывал ни Степку и Лену, словно следил, не позволяют ли себе люди плохо обходиться с птенцами.
— Я его знаю, — сказала Лена, — у него на лапках два кольца. Одно наше — на правой, а на левой — чужое. Видишь, широкое? Мы с Колей Ивановичем рассматривали его в бинокль, но ничего не прочли. Может мартына окольцевали в другой стране... Он ужасно ленивый, все время бродит по берегу. Мы дали ему имя Чаймор — чайка морская. Просто?
— Очень.
— Я придумала. Чаймор! — крикнула Лена. — Иди к нам, Чаймор!
Чаймор взлетел и, отдав себя на волю ветра, понесся над островами.
— Холодно, — сказала Лена, — как осенью. Пойдем к озеру? Там за камышами не так дует. Посидим в затишке, и ты мне что-нибудь расскажешь. Покажу тебе цаплю, если она там.
— Как хочешь, — ответил Степка и побрел за Леной.
— Цапли нет, — сказала Лена, когда они пробрались через тростники к озеру.
Степка и сам это видел: плавали лишь две утки с утятами. Да и те, завидев Степку и Лену, юркнули в камыши, посеяв панику среди тонконогих куличков, бродивших на отмели у противоположного берега. Кулички снялись и улетели, обиженно крича.
— Нравится тебе здесь? — спросила Лена. Ей нравилось. Серый, как морская галька, овал озера обрамляли высокие зеленые тростники. В их чаще стоял звенящий шелест, что-то постукивало, посвистывало. И птицы любили это место. Не только ведь из-за пищи, наверное? В зарослях устраивали гнезда утки и цапли. Солнцу и луне, наверное, очень нравилось повисать над озером и глядеться в него, как в зеркальце. Кокетливые чайки, увидев в нем свое отражение, спускались к самой воде и, описывая круг за кругом, весело посмеивались.
Цапля опустилась на противоположном берегу. Вытянув шею, повела крыльями, укладывая их поудобнее, вошла в воду.
— Кочерга? — оживился Степка.
— Позови ее, — предложила Лена. — Спорим, что она на твой голос даже головы не повернет.
— На что спорим?
— Просто так.
— Ладно, — согласился Степка. — Как ты ее зовешь?
