Юрий Третьяков - Толстый мальчишка Глеб
КАК ГЛЕБ ПОССОРИЛСЯ С МИШАНЕЙ
Наутро Мишаня отнес последнюю резину Лаптяне, взял у него ломик и слегка потренировался: выломал у забора и у курятника несколько досок, прибил их назад, изломал на куски старую тележку, отодрал пару обручей у кадушки, а тут и Глеб с Колюнькой явились.
Колюнька волок много всякого добра, чтоб у Мишани жить: лопатку, ведерко, совок, ковырялки всякие… Одна мисочка в руках не поместилась, и он держал ее подбородком.
Он свалил все на землю и радостно объявил:
— Я пришел! Можно мне в смородину?
А между прочим, такого жильца нипочем нельзя было пускать в смородину, близко к мельничкову гнезду: он сразу начнет шнырять везде, лазить, пробираться, вмиг углядит гнездо и будет сто раз на дню птенцов проведывать а то и в руки их брать.
Мишаня отчаянно посмотрел на Глеба. Глеб понял и, подмигнув, сказал Колюныке:
— Туда нельзя… Там… лизень сидит…
Колюнька широко раскрыл глаза и уставился на Глеба.
— Да-а… — продолжал Глеб, подмигивая Мишане. — Вот ты туда полезешь, а он тебя так и оближет. И длинный же у него язык… мокрый!
Видно представив себе лиэнев язык, Колюнька вздрогнул и спросил:
— А он… живой?
— А как же!
— А… вас он уже лизал?
— Лизанул по разу, насилу убежали.
— А… зачем он так?
— Так ему нравится… Характер такой, — подхватил Мишаня.
Колюнька задумался. Потом спросил шепотом, озираясь на сад:
— А откуда он прилез?
— Наверно, из леса, — врал Глеб. — Откуда же еще! А может, из-под пола, мы там недавно уборку производили, спугнули… Или с чердака… Так что ты в смородину не ходи. Играй где-нибудь тут. А то оближет языком своим липким…
Колюнька постоял, подумал и решительно оказал:
— Его надо прогнать!
— Кто же его прогонит? — опросил Мишаня.
— Вы!
— Мы сами его боимся, — сказал Глеб. — Потому оттуда ушли. Он вообще-то на одном месте сидит, вылезти не может. Ног у него нету… далеко бегать не умеет… Ты только близко не подходи, а так он смирный.
Это немножко успокоило Колюньку, и он приступил к своим обычным занятиям: обозрел двор сквозь красное стеклышко, раздавил об лоб несколько надутых цветков повители, поговорил с поросенком на поросячьем языке и угостил его сорванной молочайной, но сам все время поглядывал в сторону сада.
Мишаня сразу приметил, что у Глеба совсем другое настроение, чем вчера: он похаживал горделиво, грудью и животом вперед, наподобие Петухана Курлыканыча, поджав губу, и вихор у него на затылке победоносно торчал вперед. Очевидно, он знал какую-нибудь важную новость и ему не терпелось рассказать ее Мишане, только возможности не было.
Сестра Верка то все сидела под крыльцом, шуршала там, чем-то стукала и звенела, наверно пересчитывая и перетирая свои пузырьки, а как пришел Глеб, сразу вылезла и принялась гулять поблизости, чтоб расслышать, о чем толкуют Мишаня и Глеб.
Но они сами были умные, поэтому вышли на улицу — поговорить там свободно, на просторе.
— Ходил? — спросил Мишаня.
Глеб самодовольно кивнул.
— И что?
Глеб приступил к рассказу:
— Тут много чего произошло… Я буду все по порядку рассказывать, чтоб тебе понятнее. Потому что тут тебя касается. И других тоже. Значит, так. Пошел я к шести часам, как уславливались. Ты думаешь — один? Нет! Ты думаешь — с кем? С Братцем Кроликом и Лаптяней! Я сначала не хотел их брать: неудобно ведь целой оравой заявляться, раз разговор секретный, правда? Но они пристали: возьми да возьми, мы так будем, не помешаем… Пришлось взять. Приходим на пост, они со мной не пошли, сели под забором. А в калитке уже стоит думаешь кто? Галин Петровна! Увидела меня и говорит: здравствуй, Глеб! Оказывается, она меня знает! И тебя знает! А где, говорит, твой друг Мишаня?
— Так и спросила? — не поверил Мишаня.
— Честное вот слово! Так и сказала: где, говорит, твой друг Мишаня? Я говорю: он дома, прийти не смог. Правильно я сказал? Она, по-моему, очень хорошая, эта Галин Петровна. Мы с ней поговорили.
— А Никол… Нинка где была?
— Про нее — потом. С ней все в порядке! Ты меня не перебивай, а то собьюсь. Значит, так. Потом она спрашивает: а эти мальчики с тобой пришли? Это она про Лаптяню с Братцем Кроликом. Я зову их! Они сначала стеснялись идти, потом заходят. Повела она всех нас в дом…
На улицу выскочил Колюнька и закричал:
— Мишаня! Глеб! Идите! Он убежал! Можете там сидеть!
— Кто?
— Да лизень же! Я его прогнал!
Чуя беду, Мишаня с Глебом наперегонки помчались в; сад, но опоздали: гнездо было пусто.
Где-то в кустах, в разных местах раздавался отчаянный писк, большие мельнички сумасшедше скакали по веткам и чокали.
Вдруг Психея метнулась из куста в куст с маленьким мельничком в зубах. В одном месте писк смолк…
Раздвинув траву в другом месте, Мишаня и Глеб увидели, как птенец, желторотый и куцый, куда-то изо всех сил скачет по земле, не умея взлететь. Мишаня начал его ловить, чтобы посадить обратно в гнездо.
Большие птички в это время притворялись, что падают в обморок: растопыривали крылья и валились с веточки на веточку — наземь… Глеб хотел подобрать одну, но она ковыляя, ловко ушмыгнула в куст. Глеб сунулся туда, а птичка кувыркалась уже в двух шагах.
Мишаня поймал-таки одного птенца и посадил в гнездо. Но глупый птенец опять выпрыгнул и ускакал сквозь изгородь прямо в Маринкин сад. Мишаня начал перелезать, но его увидела Маринка и заголосила:
— Бабушка-а! Они к нам лезут! Скорей!
Мишаня все равно перелез бы, ни на что не посмотрел бы, но серая спина Психеи мелькнула в картошке, и смолк мельничек.
Сколько потом Мишаня с Глебом ни прислушивались, ничего не услышали, кроме отчаянного чоканья больших мельничков. Да и кому тут было пищать! Кроме Психеи еще две незнакомые кошки уже оказались тут как тут, слушали: не пискнет ли где птенец? Будто для них, разбойниц кровожадных, мельнички приготовлены.
Хорошего камня под рукой не оказалось, запустил Мишаня палкой, да что от палки толку…
Хотел расправиться с Колюнькой, но сообразительный мальчишка уже очутился в Маринкином саду и опасливо выглядывал из-за спины Маринкиной бабушки, а потом и совсем скрылся. Свой гнев Мишаня сорвал на сестре Верке.
— Мишаня, у меня до тебя дело важное… — начала она, явившись в сад.
— Какое тут может быть дело! — завопил Мишаня. — «Дело, дело», а кошки всех мельничков поели!..
— Что за мельничков? — не поняла Верка.
— Что! Не знаешь что! Птицы такие! Распустили тут собачат, полон двор их набежало!
— Каких собачат?
— Каких! Колюнек всяких косопузых! Спасенья нет!
— Ты сам его пустил… А при чем тут мельнички?
Глеб коротко оказал ей о приключившейся с мельничками беде.
— Это я видела! — обрадованно воскликнула Верка. — И не знала.
— Не знала! — бесновался Мишаня. — Она не знает, а они всех переели!
— Он все возле смородины околачивался, я грядку полола, видела… — не обращая внимания на Мишанины вопли, рассказывала Верка Глебу. — Походит, походит, крикнет: «Эй ты!» Послушает, потом опять: «э!» Потом начал разговаривать с кем-то, грозиться: «Эй, лизень, слышишь? Уходи от нас! Ты зачем прилез?» Я думала, это он так играет.
— Думала! Ты б лучше не думала, а взяла хворостину хорошую, — никак не мог успокоиться Мишаня.
— Кидался туда комками, — не слушала Верка. — Потом кричит: «У нас есть ружье! Лучше тебе убежать! Пошел за ружьем! Кто хочет, пускай убегает…» Сходил во двор, принес лыжную палку. Спрашивает: «Ты еще тут?» И давай этой палкой в кусты ширять, тут птицы, или, как вы их зовете, мельнички, запищали…
— Не-ет, взять хворостину потолще… — начал опять Мишаня, Глеб вдруг заспорил:
— Зачем же его хворостиной? Он не виноват. Он же не знал, что там мельнички, он думал, лизень… Хотел его прогнать для нас. Этот Колюнька, наверное, будет какой-нибудь герой.
— Геро-ой? — снова завопил Мишаня. — Мельничков уже нету, а ты — «герой»? Сам его сюда приучил, лизня этого дурацкого выдумал, да еще герой! Никакого гнезда нигде не устроишь через вас, собак. Уходи из моего сада!
Глеб надулся, отвесил губу и сказал:
— Могу и уйти… и больше не приду…
И пошел по дорожке.
— И не приходи! — крикнул Мишаня, потом взялся за Верку: — И ты иди отсюдова, покуда я хворостину…
— Дурак… — И Верка, выставив подбородок, пошла вслед за Глебом.
— Я вам дам… — грозился Мишаня, уже остывая. — Я дам… мельничков есть!..
— Мы их, что ль, ели? — обернулась Верка.
— Через вас!
Они ничего не ответили.
Обойдясь столь сурово с лучшим другом и единственной сестрой, Мишаня особенно не горевал: по крайней мере, никто больше не будет надоедать, мешать и соваться не в свое дело.
И Мишаня решил посвятить свою жизнь искоренению на Гусиновке всех кошек, вплоть до самого маленького котёнка. Хватит им тут кишеть и ловить ни в чем не повинных птичек!
