Галина Галахова - Поющий тростник

"Книга Пини Глазова самая первая

Ох я учусь в первом классе ничего учусь почти на тройки иногда заболел Гончаров наш носорог зря поправился стоял у меня на ноге. Целую перемену было больно. Заболела Жирафа зря болела жалко. Миша Строев учится играть на рояле, а я пишу книгу. Алла Щукина плавает как щука и кусается как щука. Кусила меня. Она зевала на перемене во весь рот а я ей фантик положил в рот тут она меня и кусила а я пишу все равно книгу. Лена Травкина улетела невозможное горе раньше я этого не знал. Неужели навсегда улетела а Саня Иванов пока еще дурак а я на себя не похож. Пропал Вадик Васильев куда задевался никто не знает. Наталья Савельевна наша учительница она же нам кой чего обещала насчет кладбища а я боюсь. А у нас с папой Маруся родилась то есть мама ее родила в родильном доме. Туда всех сгоняют у кого живот большой и даже одного дядьку Афанасия. Он у нас в доме живет. Ждите кто хочет дальше нет уж не ждите мне некогда я больше не могу. Пиня Глазов ученик первого а класса сижу за первой партой".

Все, что кипело на сердце, выложил Пиня на бумагу и почувствовал себя еще более свободным, чем раньше. Ему петь захотелось, и он запел свою книгу, а она лежала, драгоценная, близко-близко, в его руках.

Он натянул снова ранец на плечи и, окрыленный, бросился бежать в школу, искать читателей бросился. Читатели, знавшие Пиню как простого смертного, сидели перед школой на ступеньках и скучали. Они, семиклассники, прогуливали урок литературы, который вела у них Лина Ивановна. У них с нею были принципиальные расхождения по части литературы. Она им все про Пушкина да про других говорила, а про Высоцкого ничего им не рассказывала, а они только про него знать хотели, они все его песни знали и пели их по вечерам у своих и чужих домов.

Это были те самые семиклассники, которые ко всему на свете относились с большим интересом, которым до всего было дело. Это они дали прозвище Жирафе, они приняли в свою хоккейную команду Носорога, они пугали Саню в уборной, ставили подножки Лене Травкиной, передразнивали Аллу, когда она зевала, учили курить Вадика и свистели, когда проходил мимо них Миша, обзывали его "маэстрой". Наконец, они млели от восторга, когда видели перед собой Пиню. Они обожали его до такой степени, что старались, завидя его, сыграть вместе с ним целый спектакль.

Пиня, прижимая тетрадь к боку, шел навстречу им и пел. Лицо его, некогда воинственное, размягчилось и вроде бы увеличилось в размерах – сплошное поющее лицо.

– Стоп! – преградил Пине дорогу Фаза, вытянув длинную, самую длинную в школе ногу, считая и десятиклассную и учительскую.

Пиня споткнулся о ту ногу и сел на нее, как на перекладину.

– Куда несетесь, господин Пиня? Уже второй урок!

Пиня был до того взволнован, что пропустил мимо ушей всегда смущавшие его слова, на которые он неизменно отвечал всегда одно и то же: "Я не господин! Я советский!"

Эти старшеклассники из компании Фазы приметили его ранней осенью, в первую неделю его школьной жизни. Они окружили его толпой, а Фаза опрокинул его вверх тормашками, поставил на голову и спросил:

"Как звать, товарищ промокашка?"

"Пиня звать, а по-полному – Пинелий", – ответил гордый своим именем Пиня, хотя и стоял вниз головой.

Фаза поставил его как надо и схватился за живот:

"Умираю!"

"Пинелий!" – заржали старшеклассники хором.

"И-го-го!" – неслось по коридору.

Сбегались на гогот остальные, наваливались друг на друга и спрашивали:

"А что? А что такое?"

"Его зовут Пинелий, он не иначе – грек, если не из Римской империи. Послушай, откуда ты к нам просочился, философ?" – теребили его старшеклассники, Устроившие возле него игру в испорченный телефон.

"Нет, – сказал Пиня, – я не философ, я совсем наоборот, я русский". Ему было приятно внимание больших мальчишек, и даже смех не обижал его. – Мой, отец придумал назвать меня так! А имя произошло от моей мамы, ее зовут Нелли, и числа одного, пи, ну которое весит три целых и четырнадцать сотых, как я, когда родился. Папа рассказывал это и еще рассказывал, что долго пробивал, чтобы назвать меня так, пробил все-таки".

Рассказ Пини облетел всю школу. На него приходили смотреть даже гордые десятиклассницы, которые по своей гордости обращают на первоклашек не больше внимания, чем на снежки, которые им бросают вслед все мальчишки школы от мала до велика.

Смотрели на Пиню, как на большую редкость, а он не загордился, по-прежнему был в обращении прост и всем желающим повторял свой рассказ.

– Знаете, ребята, я книгу написал, – не справлясь с дыханием, сказал Пиня. – Фаза, а чего нога у тебя тощая, сидеть больно? – заметил он тут же.

Фаза подкинул его на ноге вверх. Пиня растянулся, и тетрадка вывалилась у него из рук.

– Читайте! – разрешил Пиня, когда увидел тетрадку в руках у Фазы. – Может, переделать чего надо? Критикуйте меня, не бойтесь, я не обижусь, стерплю.

Можно было засмеяться. Смешной первоклассник Пиня, весь смешной, хорошо над ним подтрунивать, светло становится на душе! Но никто не засмеялся, стянуло им всем от зависти рты, губы засохли, не получалось обычного смеха.

"Книгу написал", – пронеслось у всех одновременно в голове. Такое им на ум не приходило, а ему пришло – силен бродяга! Им жить скучно, а выход, оказывается, есть – надо книгу писать! Уж им-то, во всяком случае, есть чего написать; побольше, чем Пиня, живут на свете. До чего же шустрый нынче первоклассник пошел! Один книгу написал, ведь только читать выучился, всего-то полгода ездит авторучкой по бумаге, другой, говорят, рояль чуть не ухлопал, как на нем играл! Надо же, во дают!

– Читай, Фаза, вслух!

Затихли. Тишина, какой в классе не бывает. Фаза прочитал.

– Да! – сказали старшеклассники. – Здорово! Главное, коротко, а сколько характеров отразил, судьбы людские начирикал, мороз по коже! Ты чей, Пиня, наследник, на ком воспитывался?

– Я знаю сам, что некультурный, никто меня сейчас не воспитывает, мама в больнице, а отец работает или переживает. Может, про Саню вычеркнуть, что он дурак, скажите, я доработаю.

– Ничего не надо дорабатывать! Изъять, конфисковать его произведение для истории и повесить под стеклом в вестибюле, пусть все его читают.

– Разрешите, мой молодой друг, товарищ писатель, взять у вас интервью для стенгазеты или для радиогазеты? – сказал подхалимским голосом Фаза и изогнулся перед Пиней в три погибели. И волосы его, длинные и прямые, упали на ступеньки.

– Чего? – испугался Пиня. – Больше взять у меня нечего, кроме тетрадки, да и то она по русскому! Не бери у меня ничего, Фаза!

Фаза брезгливо отстранился от испуганного Пини:

– Ничего материального мне не нужно! Расскажи те, что вы читаете, на чем выросли?

– Читаю? Недавно прочел сам "Курочку-рябу" и сказку "Три медведя". Это про Машу, как она к медведям завалилась. "Мойдодыр" читал, а сейчас пока читать некогда, по хозяйству всё, тарелки мою. Ну я пошел, а то совсем я опоздал, а тетрадку себе берите, я все помню!

Пиня отправился в школу, а они остались сидеть всё на тех же ступеньках лестницы и сочинять про себя свои книги. В уме у них хорошо получалось, но стоило им вечером дотронуться пером до бумаги, как мысли их превратились в тяжелые камни и чувство юмора, не покидавшее их никогда, вдруг изменило им. И они, сидя перед чистыми тетрадками, так ничего в них и не написали. Не пришло еще для них время, не зажегся в них огонь вдохновения, который зарождается в недрах души в момент сильного душевного переживания, как случилось с Пиней.

Пиня, признанный старшеклассниками как большой писатель, явился к концу второго урока. Без разрешения он сел за свою парту и начал разбирать ранец.

Наталья Савельевна лишилась на мгновение дара речи. Потом тихо спросила:

– Глазов, что случилось? Кто ты такой, чтобы входить так в класс?

– Я писатель, Наталья Савельевна. Я только что написал книгу. Ее отобрали у меня для истории старшеклассники, – не вставая, сказал усталым и осипшим голосом Пиня Глазов.

Наталья Савельевна, пораженная, совсем растерялась. Она помолчала, собираясь с мыслями, с духом, а потом, не обращая внимания на Пиню, сказала расшумевшемуся классу:

– Через два дня пойдем с вами на прогулку и посетим дорогое для всех нас, ленинградцев, место. Кто будет шуметь и отвлекаться на уроках, тот не пойдет. А кто опаздывать будет, тот наверняка не пойдет, несмотря на то что писатель!

– Не буду опаздывать, – сказал Пиня, – я совсем нечаянно!

Больше Пиня не опаздывал, больше не писалось ему в дороге, и он остался пока автором одной первой книги своей. А что дальше его ждет – не смогла предусмотреть Наталья Савельевна, не хватило у нее фантазии для Пини Глазова.

Тридцать шесть первоклассников, возглавляемых Натальей Савельевной, – шествие замыкала мать Маши Соколовой – вышли на улицу. Улица была весенняя, пахло дымом, кто-то жег мусор у дороги. Обычным мирным дымом пахло, а Наталье Савельевне вспомнился дым пожарищ, дым войны, вспомнился Ленинград – голодный, израненный, непобедимый. Даже позже – в сорок пятом, в апреле, когда тоже была весна и солнце, то же самое солнце, что и сейчас, деревьев было мало. Зато теперь, еще прозрачные и едва уловимо зеленые, деревья встречали людей на каждом шагу, соединяя, объединяя их со всей природой, от которой отстранял их город. А люди не хотели отстраняться, они хотели быть вместе и, где только можно, сажали деревья, сажали цветы и тем самым словно возвращались в леса, откуда когда-то вышли, пока не позабыли себя. Но навсегда об этом позабыть нельзя, как нельзя позабыть навсегда о войне, которая пронеслась над землей.