Мария Халаши - На последней парте
— У тебя есть настольные игры? — спросила она.
— А что это? — с тоской спросила Кати.
— Так ты и этого не знаешь? — скривила губы Аги. — Ну, как тебе объяснить… Кидают кубик и играют…
— Послушай, Феттер, — сказала вдруг Кати сурово, — зачем ты, собственно, ко мне пришла?
— То есть… то есть как… — забормотала Аги растерянно. — Ну, просто мы тебя поделили. Ведь почти весь класс ходит… А я ведь звеньевая — значит, тоже должна была прийти. Но если тебе не нравится, пожалуйста, могу уйти!
— Ну и убирайся! И больше не приходи, никогда не приходи, обезьяна несчастная! Слышишь?!
Как только Кати выложила все Феттер, ей сразу стало легче. Даже злость пропала. Теперь она уже и не сердилась бы, если б Аги осталась.
Но Аги вскочила разъяренная. Все ее веснушки так и пылали от возмущения. Ее выгоняют! И кто? Лакатош! Когда ее даже старшеклассники приглашают! Она и у Эмё Табори была даже! А ведь Эмё Табори в пятом учится, и потом она артистка. Настоящая артистка, в театре выступает! Папа у нее дирижер, и когда искали для какой-то пьесы девочку, он привел Эмё. И с тех пор она каждый вечер играет в этой пьесе. Там рассказывается, как папа хочет уехать из дому и покинуть семью, но из-за ребенка — из-за Эмё то есть — все же остается. Как странно, что у самих Табори все наоборот! Их папа все-таки уехал; Эмё так и не сумела задержать своего настоящего отца! Они уже не жили вместе, когда Аги была у них.
Во всяком случае, даже Табори радовалась, когда она пришла, только этой Лакатош не угодила! А ведь если бы ее мама знала, ох и попало бы ей! Но все-таки Аги пришла. Да и как было не прийти, что бы тогда сказали в классе!..
Вспомнив об этом, Аги повернула от дверей обратно. Кати не поверила своим глазам, когда Аги, только что красная как рак, вдруг сказала:
— Ну ладно, ну их, настольные игры, давай лучше еще примерчик решим.
Гнев у Кати уже как рукой сняло, а покладистость Аги ее так растрогала, что она, не задумываясь, вытащила из шкафа, с самого низу, плитку молочного шоколада с орехом. Честно говоря, Кати еще ни разу в жизни не ела шоколада в плитках, только шоколадные конфеты, да и те наперечет. Плитку принес ей как-то вечером папа. Кати спрятала ее — нельзя же просто так, ни с того ни с сего, есть плиточный шоколад! Он ведь, наверное, совсем особенный, не такой, как маленькие шоколадки. Вот в воскресенье — другое дело. Или когда поправится, или, может, праздник какой подоспеет.
Аги радостно схватила плитку.
— Это мой любимый, — заявила она, — молочный, с орехами! Папа мне всегда такой покупает!
Она сунула его к себе в портфель и пообещала Кати обязательно еще как-нибудь зайти и позаниматься.
Больше она не пришла, но на сборе отряда сделала такой гладкий и такой великолепный отчет о своем посещении больной Кати, что ребята единодушно присудили ей одну из трех книг, которые они купили за сданную макулатуру. А в отрядном дневнике записали: «За действенную помощь больному товарищу». О слове «действенная», правда, немного поспорили, Кертес сперва предложила просто «за хорошую помощь», но Шашади сказала, что это ничего не значит и надо написать «действенная». На том и порешили. А две оставшиеся книги отдали пока тете Дёрди, чтобы она спрятала в шкаф…
Кати между тем звонила к доктору Шошу. Дверь открыла ей тетя Аннуш. На ней был белый, ослепительно чистый крахмальный передник. Кати хотела быть великодушной — пусть тетя Аннуш не думает, что Кати сердится на нее и сейчас все расскажет дяде доктору, — поэтому она сказала:
— Ой, тетя Аннуш, насколько же вам лучше в этом чистеньком переднике, чем в том грязном халате, который вы обычно надеваете!
Но тетя Аннуш неправильно поняла намерение Кати. Во всяком случае, не высунь доктор Шош в это время голову из своего кабинета, тетя Аннуш захлопнула бы перед ней дверь.
— Ну, раздевайся, — сказал доктор, — а я тем временем оденусь, ведь как-никак ты тоже пациент! — И он надел белый халат.
Кати стояла в трусиках, скрестив руки на груди. Доктор Шош вынул трубку, два конца засунул себе в уши, а третий, круглый и холодный, прижал Кати к спине. Кати некоторое время подышала, как просил доктор, потом оделась.
— Скажите, пожалуйста, я — кто? — спросила она беспокойно.
— То есть как это — кто?
— Ну, вот когда вы надевали халат, так что-то такое сказали про меня…
— Что ты пациент?
— Да, да, — закивала Кати. — Что это такое?
— Так называют больных, которые приходят к доктору. Это от латинского слова… Ты знаешь, что такое латынь?
— Нет.
— Это язык. Ну, как немецкий или русский. Только тот народ, который говорил на нем, уже вымер. Но для медицины это исключительно важный язык, потому что болезни обычно называются по-латыни. Ну, довольно с тебя?
— Да, только скажите, пожалуйста, будьте так добры, если я захочу быть доктором, мне тоже придется латынь учить?
— Уж не хочешь ли ты и впрямь быть доктором? — засмеялся доктор Шош.
— А почему бы нет? — обиженно передернула плечами Кати. — Я уже почти что была доктором в одной пьесе, но потом произошла одна вещь и помешала…
Что произошло, Кати не стала рассказывать, потому что доктор уже отошел к письменному столу и уселся писать рецепт.
— И потом, вообще ведь я уже и переписку веду, — повысила Кати голос, так что доктор Шош вскинул голову. — Вот, посмотрите! — И она вынула из кармана большой белый конверт. — Письмо, — пояснила она, словно доктор мог принять его случайно за котенка. — Мне его бабушка написала, потому что и я ей писала. И теперь мы с ней переписываемся.
Но с какой бы гордостью ни произнесла Кати эти слова, доктор не сумел оценить случившееся по достоинству. Да и как бы он мог оценить, если понятия не имел о том, что всему этому предшествовало.
Ведь в то утро, когда Руди на кирпичном заводе велел ей уйти и ждать конца смены, Кати уселась на тротуаре и сильно задумалась, даже голова у нее закружилась. Наконец она придумала: самое лучшее — написать про всю эту историю с ролью бабушке. Бабушка очень умная женщина, об этом знает вся Сажная улица. Когда Дешке, старший брат Мари Лакатош, собрал в узел свои вещички, сел на коня и собрался уезжать, Мари прибежала не к кому-нибудь, а к бабушке. Бабушка взяла тогда лошадь за уздечку и спросила Дешке:
— Куда собрался?
— В Вац, к родственникам, — нехотя сказал ей Дешке. — Здесь я уже пожил, теперь там поживу.
— И здесь тебе было плохо, — сказала бабушка, — а там будет еще хуже, потому что нет у тебя ничего за душой. Слезай-ка ты сейчас с лошади, отведи ее завтра на ярмарку, продай, купи на эти деньги чего нужно, да построй ты себе дом приличный. Тогда-то уж пойдет за тебя Пири Добо, — знаю ведь, это твое горе!
А через три дня у Дешке и Пири была свадьба.
Вот какая бабушка умная! А если так, то кто же, как не она, поможет Кати в беде!
Кати открыла портфель, достала из хрестоматии писчую бумагу, подаренную еще тетей Бёшке. Правда, Кати потом обменяла ее у Хромого дяди на желтую розу, но дядя опять отдал листочек Кати, сказав, что нет у него никого во всем свете, кому бы он мог написать письмо. Кати положила на колени хрестоматию (у нее была твердая обложка), на хрестоматию — бумагу-путешественницу и красным карандашом — все остальные карандаши оказались сломанными — нацарапала письмо. Вот оно:
«Дорогая, любимая бабушка!
Этот гадкий Руди забрал мою роль и уже не живет с нами. Если сегодня не отдаст, не знаю, что делать. Что? Здесь на улице много телег и с лошадьми, так как и дома, только лошади здесь побольше и совсем не лоснятся. В четыре Руди выйдет из завода. Целую руки твоя внучка Кати».
Бабушка написала ответ такими буквами, что три строчки сразу заняли целую страницу. Смысл строчек был в том, что она всегда знала: из Руди толку не выйдет, потому что он такой же, как его дед, а Кати ей очень недостает, и она каждую ночь видит ее во сне.
Доктор Шош только кивнул, увидев письмо, и продолжал писать.
— Я прописал тебе витамины, — сказал он, протягивая Кати рецепт. — Принимай по две таблетки три раза в день. В понедельник можешь идти в школу.
Кати стояла посреди кабинета и смотрела на доктора Шоша.
— Отдай это отцу, он купит в аптеке.
Кати не шевельнулась.
— У вас денег нет? Дать?
Кати потрясла головой и опять замерла.
— Ты ведь знаешь, что такое рецепт, не так ли?
Кати кивнула, но продолжала стоять.
— Ты еще чего-нибудь хочешь?
— Лиса…
— Что?
— Пожалуйста, позвольте мне поглядеть на лису! — умоляюще проговорила Кати. — Я и не дотронусь до нее, только посмотрю!
— Какая лиса?
— Ну, ваша, ваша лиса, дяденька доктор, миленький!..
— Нет у нас, детка, никакой лисы.
Кати не решилась настаивать. С тяжелым сердцем поплелась она прочь. И чего они так боятся за эту лису? Не съела бы ее Кати, в самом деле!
