Игорь Ефимов - Таврический сад
«Эх, Косминский, — подумал Глеб, — ну что ты наделал! Ох, я тебе и дам же после урока».
В это время Косминский кончил, и Дина Борисовна сказала:
— Ну молодец, отлично. Только я немного не поняла, — кто же был полководцем гуситов?
Косминский удивленно посмотрел на нее, потом глаза у него вдруг начали расширяться — видно, он вспомнил — и заорал:
— Да нет же, нет! Это Ян Жижка, Дина Борисовна, Ян Жижка был полководцем!
— Ну хорошо, я так и поняла, что ты оговорился. Конечно, Ян Жижка.
Но Косминский никак не мог успокоиться и, садясь на место, все стукал себя по лбу и бормотал:
— Я же знал, что Ян Жижка, одноглазый такой, железный слепец.
Потом вызывали еще двоих, и они получили тоже пятерки. Дина Борисовна, видимо, немного успокоилась и новый материал начала вовремя. Она говорила медленно, стараясь не увлекаться, и, по правде сказать, это было не так интересно, как тогда, на первом уроке про Роджера Бэкона.
«Уж если тогда поставили пару, что же будет теперь», — подумал Глеб.
Он опять оглянулся на учительницу со значком, но ничего не мог понять по ее лицу. В классе было очень тихо, все внимательно слушали, только Косминский время от времени переживал и качал головой. Некоторые держали на парте открытые учебники, будто собирались подсказывать Дине Борисовне, если она что-нибудь забудет или неправильно назовет дату. Когда урок кончился, Татьяна Васильевна и незнакомая учительница сразу вышли из класса, а Дина Борисовна немного задержалась; но все почему-то испуганно молчали; и так она дошла до двери среди полного молчания — словно произошел несчастный случай или кто-то умер.
Глеб выглянул в коридор и увидел, как они все трое вошли в кабинет Сергияковлича.
— Кто со мной, айда! — закричал он и побежал вниз по лестнице, а за ним побежали еще несколько человек. Они выскочили на улицу и окружили телефонную будку, из которой звонили уже несколько раз, когда нужно было узнать, что происходит в кабинете.
— Слушаю, — сказал в трубке Сергияковлич.
— Не откажите в любезности, — сказал Глеб настоящим басом — ни у кого в классе так не получалось. — Попросите, пожалуйста, к телефону Андрея Афанасьевича.
Андрей Афанасьевич как раз должен был находиться в другом конце школы, и, пока его найдут, пока он дойдет до кабинета, трубка будет лежать рядом с телефоном — и все будет слышно.
— Хорошо, — сказал Сергияковлич. — Сейчас я кого-нибудь пошлю.
Трубка громко стукнулась о стекло на столе, и сразу же Глеб услышал голос Татьяны Васильевны.
— …И методически это было не совсем верно, — говорила она. — Я бы обязательно сделала в этом месте нажим, как вы думаете?
— Пожалуй, — сказала незнакомая учительница. — Но тут еще другое. Мне показалось, что дети у вас очень запуганные, — никто не перешептывался, не вертелся, и потом этот мальчик, как он испугался, когда ошибся. Не надо было их так запугивать.
— Во дает! — прошептал Глеб. — Говорит, что мы запуганные.
— Ну, а в общем-то как, в общем? — спросил Сергияковлич.
— По-моему, вполне можно поставить четверку, — сказала незнакомая учительница.
— Конечно, конечно четверку, никак не меньше.
Глеб поднял четыре пальца и тут же быстро прикрыл ладонью трубку, чтобы на том конце не услышали, как закричали и радостно засвистели около телефонной будки.
— Ну, поздравляю, поздравляю вас, — говорил Сергияковлич. — Я был уверен, что у вас все будет в порядке. Не надо только бояться. Вот и прекрасно, я очень рад за вас. А вы сами рады? Довольны?
— Да, конечно, — сказала Дина Борисовна, но голос у нее был не очень веселый. — Я вам очень благодарна, вы так за меня болели все время. Только знаете, сегодня я почувствовала одну неприятную вещь. Может, это покажется странным, но мне было стыдно ставить им отметки, — будто раздаешь какие-то призы.
— Да, это действительно странно Как же можно без отметок.
— Нет, я, конечно, понимаю, что без них, наверно, нельзя, но вот у меня было такое чувство. И потом, кажется, я не очень хорошо рассказывала.
— Нет, рассказывали вы неплохо. Только вот дети — они очень запуганные, — повторила учительница со значком.
— Да никакие мы не запуганные! — закричал Глеб.
— Что вы сказали? — спросил Сергияковлич, поднимая трубку. — А вот как раз и Андрей Афанасьевич.
— Не надо нам Андрея Афанасьевича. Никакие мы не запуганные.
— Ах… это вы.
— Да, это мы. Мы не запуганные! Мы исторические, вот какие! — крикнул Глеб своим настоящим голосом и повесил трубку.
Я хочу в Сиверскую
ПОЧЕМУ МЕНЯ НЕ ПУСТИЛИ В СИВЕРСКУЮ
Когда я вернулся из школы, мамы еще не было, и я сначала обрадовался, но не очень, потому что все равно ведь, подумал я, она скоро вернется и все узнает.
Мне было так плохо, что я даже забыл посмотреть из окна, как летит снег, вверх или вниз, а сел на стол и начал раскачиваться взад и вперед, хотя ничего такого уж страшного не произошло, и троек я получил меньше, чем Фимка, и по поведению тоже было хорошо, и даже были две пятерки — по истории и по географии. Некоторые прямо завидовали мне, но это, конечно, неважно, потому что мама скажет, что ей совершенно безразлично, как кончает четверть какой-то Фимка или всякий другой ученик нашей школы. Она возьмет табель, наденет очки и начнет водить ногтем по отметкам, а потом придет в ужас. Но не сразу за все, а будет приходить в ужас за каждую тройку в отдельности, а это будет гораздо дольше, чем если бы за все сразу и хуже всего, если под конец она скажет, что не пустит меня на каникулы к Вадику в Сиверскую. Это будет настоящая гибель. Уже три месяца я думал, как поеду в Сиверскую; а вчера еще от Вадика пришло письмо, и после письма мне уж просто невозможно до чего захотелось к нему поехать.
Я достал из-под книг это письмо и прочел его еще раз.
«Здравствуй, Саша! — писал Вадик. — Теперь уж ты обязательно к нам приезжай, потому что папа уехал на полгода и мы с Танькой остались совсем одни, как я давно мечтал, и тетя хотела жить у нас, а папа сказал: «Пусть поживут сами, а ты их покорми и больше не вмешивайся». То есть он не так сказал, а подлиннее, как они умеют, чтобы не было обидно, и тетя согласилась. Мы теперь все делаем сами, так что ты обязательно приезжай на каникулы. Я подметаю и колю дрова, и топлю тоже, хоть они такие сырые, что из них уже растут грибы, а Танька ходит в магазин и вообще все зашивает, но у нее еще не совсем получается, потому что она мне пришивала пуговицу и зашила карман, и теперь в него ничего не лезет. Я тебя поведу на один трамплин; с него все падают, и я тоже, а Кадыра один только не падает и страшно воображает, но мы ему еще покажем, так что ты приезжай.
В нашем доме теперь еще живет Володя-электрик. Он очень образованный, потому что каждый день ездит на работу в Ленинград два часа туда и два обратно, и всю дорогу в поезде читает, а это получается по четыре часа каждый день (кроме воскресенья). Мы обязательно к нему сходим, и он даст нам конденсатор для приемника, а остальное у меня уже есть. И он бы нам еще больше помог собрать приемник, только у него родилась дочка, и он теперь все время играет на гитаре, а как перестанет, дочка просыпается и плачет. Так что ты обязательно приезжай.
Жду ответа. Вадим».
Вот какое письмо.
Я еще больше стал раскачиваться, так мне захотелось в Сиверскую. Вадик — это такой гениальный человек, я даже иногда удивляюсь, чего он со мной дружит. Потому что он и на лыжах, и на коньках, и в лесу все знает, и приемник; и все мне объясняет, а я только слушаю, открыв рот, и больше ничего. Он, правда, говорит, что мне интересно рассказывать, но я ему не верю, потому что как же это может быть, что рассказывать интереснее, чем слушать.
Я хотел уже сесть писать ему ответ, но тут услышал, что пришла мама, и едва успел соскочить со стола.
— Ну, здравствуй, — сказала мама. — Как дела?
— Вот, — ответил я и протянул ей табель, чтобы уж поскорее все кончилось и решилось.
Мама открыла табель, потом взяла очки за дужку и потрясла, чтобы они открылись.
— Это что?! — вскрикнула она, когда дошла до первой тройки. У нее был такой испуганный голос, что я даже не понял, о чем это она, и спросил:
— Где?
— Вот, вот здесь. Будто не знаешь. Что это такое, я спрашиваю?
— Ничего, — ответил я осторожно. — У Фимки еще больше троек, и ничего.
Мне в этот раз ужасно не хотелось с ней ссориться, и я больше ничего не стал говорить.
— Меня не интересует твой Фимка, — сказала мама; и я загадал, что если она не хлопнет ладонью по столу, то все обойдется, но она, конечно, хлопнула.
«Конец, — подумал я тогда. — Теперь уже наверняка не пустят».
Мне сделалось так обидно, что я даже наступил себе на ногу незаметно.
