Дина Бродская - Марийкино детство
Не раздеваясь, она понесла в комнаты корзину, чтобы показать Елене Матвеевне селёдки.
Марийка сидела ни жива ни мертва. Через минуту Поля вбежала в кухню. Платок у неё съехал набок, она была красная и тяжело дышала.
— Ах ты паршивка!.. Грубости говоришь! С места из-за тебя гонют…
Марийка молчала. Она стиснула зубы, закрыла глаза и стойко переносила сыпавшиеся на неё оплеухи. Потом Поля, как была в жакетке, присела к столу и заплакала.
Марийка стояла позади и исподлобья смотрела на широкие вздрагивающие плечи матери.
— Мам, — сказала она, подойдя к Поле, и погладила её по волосам, — мам, ну чего ты плачешь?…
Поля вдруг обняла Марийку, положила ей на плечо свою большую голову, и они обе заплакали вместе.
Целый день Поля ждала, что на кухню придёт Елена Матвеевна и даст ей расчёт. Наконец, поздно вечером, докторша позвала Полю в спальню и сказала, что она пока не станет отказывать ей от места, но Марийке строго запрещает входить в комнаты и разговаривать с Лорой.
Ордер
Марийка долго не могла привыкнуть к тому, что теперь ей нельзя входить в комнаты. То ей понадобится взять в буфете уксус — она добежит до дверей столовой, вспомнит, что ей нельзя туда входить, и медленно пойдёт обратно; то, услышав в коридоре Лорины шаги, бросится к ней навстречу, а потом увидит надутое лицо Лоры и побежит в ванную, будто бы ей надо умыться.
Да и в кухне Марийка теперь уже не чувствовала себя так свободно, как раньше. Мать ходила все дни злая, гремела кастрюлями и ругалась с Катериной.
Катерина шипела на Марийку — всё было не по ней: и ножи плохо вычищены, и снегу Марийка натаскала в кухню, и башмаками она так стучит, что слышно в кабинете у доктора.
Поджав тонкие губы, вокруг которых уже появились морщины, она посматривала на Марийку, качала головой и ворчала себе под нос:
— Вырастили на свою голову грубиянку бесстыжую…
— Да хватит тебе шипеть! У-у, змея подколодная! — кричала Поля. — А ты что тут, Марийка, топчешься? Беги гулять!..
Получив от матери затрещину, Марийка раздетая выскакивала во двор и бежала к Стэлле или к Вере. У Стэллы она сидела недолго, потому что стеснялась Патапуфа. Цирк сейчас был закрыт, и Патапуф целые дни читал, лёжа на кровати, или играл на флейте.
В подвале у печника было накурено и шумно. К председателю домкома Полуцыгану приходили жильцы за какими-то справками, ругались, о чём-то спорили, обсуждали, кого из подвальных весной будут переселять в верхние этажи.
Каждый раз Марийка узнавала в подвале какую-нибудь интересную новость. Рассказывали, что забрали у Тараканихи её переплётную и писчебумажный магазин, и теперь переплётной заведует Лука Ефимович Тюфяков. Ещё говорили, что ночью кто-то видел полковника Шамборското, переодетого простым мужиком.
Один раз Сенька рассказал, что он слышал, будто большевики будут раздавать рабочим ребятам все игрушки из игрушечных магазинов.
Назавтра чуть свет Марийка, Машка и Вера побежали на Казачью улицу, или улицу Свободы, как она теперь называлась. Они долго стояли возле запертых дверей магазина «Детский рай». Окно было закрыто железной шторой, а дверь на замке. Девочки простояли около часу возле магазина и вернулись ни с чем, ругая Сеньку, который их обманул.
Так шли дни за днями. Поля уже начала успокаиваться и думала, что докторша скоро простит Марийку и позволит ей ходить в комнаты.
Но вот в один из январских дней, после большой стирки, доктор вошёл в кухню, завешанную мокрым бельём. Он сказал Поле, что, к сожалению, не может больше держать двух служанок, и протянул ей листок, где было написано: «Пелагея Ивановна Внукова честно и добросовестно прослужила у доктора Мануйлова в кухарках пять лет и ни в чём дурном не замечена».
Всю ночь Поля не могла заснуть. Она вздыхала, ворочалась на кровати, несколько раз вставала и пила воду из-под крана.
Марийке тоже плохо спалось. Она всё думала о том, куда они теперь с матерью поступят и какая им попадётся хозяйка.
Утром Поля сложила в сундук все свои фартуки и юбки, а сверху привязала одеяло и подушку.
— Никуда не уходи, береги вещи, — сказала она Марийке, — я схожу к Максимовне узнать насчёт места.
Марийка оделась и собралась было, как всегда, чистить хозяйские ботинки, но их почему-то с вечера не выставили. Тогда она взяла синий стеклянный кувшин, который не влезал в сундук, и принялась, от нечего делать, мыть его.
Пришла Катерина, растопила плиту и начала жарить на завтрак оладьи.
Марийка хотела было помочь ей натаскать дров, но Катерина так сердито посмотрела на неё и так ехидно поджала губы, что Марийке даже страшно стало. Она села на сундук с вещами и просидела на нём с кувшином в руках до самого прихода Поли.
Вечером Поля с Марийкой перенесли к Максимовне свой сундук и остались у ней ночевать — Шамборщиха с Вандой куда-то уехали, и в квартире, кроме Максимовны, не было ни души.
Марийка на цыпочках прошлась по пустым комнатам и заглянула в гостиную. Ей сразу вспомнились именины Ванды. Вон у того стола ей пришлось сказать Шамборскому: «комман ву портрет». Теперь в гостиной было холодно, тихо. Люстры и картины были завешены марлей.
В кухне Максимовна угощала Полю чаем с коржиками, жаренными на конопляном масле.
— Ох, нелегко тебе будет, Пелагея, сыскать место! — говорила она, покачивая головой. — Время тяжёлое, голодное, кто теперь прислугу возьмёт, да ещё с девчонкой. Самим жрать нечего…
— Схожу завтра к Саше, — сказала Поля, — может, он что посоветует.
— Что ж, сходи. Он парень толковый, да и в силу теперь вошёл. У большевиков в Совете, говорят, служит.
Переночевав у Максимовны, Поля с Марийкой отправились к Саше-переплётчику. Больше они не знали никого, к кому можно было бы сходить посоветоваться.
— Ох ты, горечко! — вздыхала Поля. — Откуда такая напасть!
Ещё только вчера она спокойно стояла у плиты и жарила доктору блинчики, а сегодня даже неизвестно, где ей с Марийкой придётся ночевать.
Совет помещался в особняке богатого караима Шабада.
Каменный светло-коричневый дом был украшен лепными гирляндами цветов и фруктов. Две каменные женщины с толстыми шеями поддерживали затылками балкон. На балконе теперь стоял часовой с винтовкой в руках.
Поля потянула тяжёлую резную дверь. У входа, возле перил широкой мраморной лестницы, стоял огромный медведь. В вытянутых передних лапах он держал поднос.
— Мама, медведь… — зашептала Марийка. — Он, верно, учёный…
— Это чучело, — сказала Поля.
Они поднялись по ступенькам, застланным ковром, и вошли в коридор. В конце коридора, заваленного ящиками и мешками, на кожаном диване сидело несколько красногвардейцев. Они читали какую-то записку и смеялись. Из соседней комнаты доносились цоканье пишущей машинки, и чей-то хриплый голос, надрываясь, орал: «Алло! Станция Пятихатки! Алло!»
— Вам кого нужно? — спросил один из красногвардейцев у Поли.
Поля сказала.
— Он здесь, сейчас поищу.
Красногвардеец пошёл в глубь коридора.
Через минуту вышел Саша. На нём была надета старая солдатская шинель, через плечо висел наган.
— Вот не ждал гостей! — сказал Саша. — Здравствуйте, Пелагея Ивановна. Кучерявая, здравствуй…
— Мы на минутку забежали, — сказала Поля.
— А что случилось?
— От места отказали.
— Ну, а где же вы теперь будете жить?
— Сегодня у Максимовны ещё переночуем, а завтра хоть на улицу иди. Максимовна ведь тоже у чужих людей живёт. Вот и пришла я к тебе, Сашенька, за советом. Сам знаешь, у нас, кроме тебя, никого нет… Печник Полуцыган вчера рассказывал, будто рабочих с Культяповки переселяют в барские дома. Может, и нам с Марийкой хоть чуланчик какой-нибудь дали бы?…
— Зачем же чуланчик? — сказал Саша. — Дадут вам хорошую комнату. Поступите, Пелагея Ивановна, на работу и заживёте с Марийкой по-новому. Верно говорю, кучерявая?
— Верно, — вздохнула Марийка.
— Ну, идём.
Саша повёл их куда-то по коридору.
— Товарищ Пахоменко, можно тебя на минутку? — остановил он какого-то парня с забинтованной головой.
Тот оглянулся и, сдвинув с уха повязку, внимательно выслушал Сашу.
Поля с Марийкой стояли молча и ждали. Пахоменко повернулся к Поле:
— А где вы раньше жили, гражданка?
— У людей жила. Пять лет без одного месяца у доктора Мануйлова прослужила, а вчера выгнали нас с дочкой прямо на улицу. Пришли вас просить, может, дадите нам хоть каморочку какую-нибудь.
— А вот сейчас посмотрим, — сказал Пахоменко, — идёмте.
Они вошли в комнату, где цокала пишущая машинка. Там толпилось множество народу, входили и выходили красногвардейцы, какая-то старуха в бархатной шубе и в валенках плакала и топталась у всех под ногами. В углу сидела женщина в тулупе. Она развешивала на маленьких весах пайки и тут же раздавала их красногвардейцам, которые рассовывали сахар и табак по карманам.
