Сергей Григорьев - Мальчий бунт

— А по что ты, мой желанный, в Москву-то припер? Своих друзей в какой опасности покинул. Испугался что ли, милый?

— Что я, маленький, пугаться. Мне с деятелями посоветоваться надо. Да вот, не найду людей…

— А на что лучше наш барин, — вступился в разговор дворник — уж чего — деятель, он у нас профессор кислых щей. В университете учит.

— В котором? В старом или в новом?

— В обоих.

— А как он до нашего брата?

— Да если в добрых духах, ничего, Андрей Петрович ничего — доступен… Он бабушку твою обожает по случаю кушанья — бабушка тебе в полном виде к нему протекцию составит. Вот отдохнет после обеда, ты смело к нему иди. Конечно, надо сначала доложить…

5. Таракан

Анисимыча ввели в кабинет Андрея Петровича. Высокая, со сводом комната — должно быть, дом казенный — до верху и кругом украшена книжными полками. И на стол с, крытом зеленым сукном с золотою бахромою — горою книги. Анисимычу был приятен еще с Петербурга чуть затхлый и пыльный запах книжных полок — и на пальцах от корешка, когда берешь с полки — чуть-чуть пахнет сапогом.

Андрей Петрович в синем фраке с голубыми бархатными лацканами и золотыми пуговицами с орлами собрался на комиссию и нетерпелив:

— Ну-с?

Он стоял у окна, заложив назад руки и играя хвостиками фрака. Анисимыч сказал, что ему нужно.

Андрей Петрович, изумленный, приподнялся на носках; засмеялся, и чтоб скрыть смех, побежал шариком вокруг комнаты и, посматривая на корешки книг, трогая иные из них рукою, заговорил:

— Бредни, сударь мой, бредни! По ста-ти-сти-чес-ким дан-ным: Россия есть страна земледельческая. Промышленные рабочие в России, су-дарь мой, — нет, я не скажу ноль, но некоторый «икс», нечто неизвестное.

Ткач увидал, что профессор написал пальцем по пыли на переплете книги большую букву X.

— Итак вы «икс». Почему же вы требуете к себе внимания, по какому праву? Сударь мой, если вы, то-есть вы и вообще рабочие в России по ста-ти-сти-чес-ким дан-ным есть величина неизвестная, то, чтоб приобрести влияние на умы, вы должны стать величиной определенной.

Оробев немного, Анисимыч сказал:

— Вот я и хотел бы деятелям показаться.

— Что-с?

— Деятелям, — смущенно пояснил Анисимыч, — то-есть светлым личностям.

— Хо-хо-хо! Вы ищете деятелей? Светлых личностей? Сударь мой! Не те времена, не те времена, говорю я вам, сударь мой!.. Наше время, сударь мой, не время великих задач… Самое большое, на что, сударь мой, способна нынче светлая личность — это скушать таракана. Да-с, да-с!.. Конечно, с просветительной целью, сударь мой. Вы, может быть, читали у господина Чернышевского, как его герой Рахметов спал на гвоздях? «Что делать» изволили читать?

— Читал.

— Ну, а теперь пошли геройства другие. Скушать таракана, например… Да. Я вам расскажу — хотите?

— Что же, рассказывайте…

— Ага! Жил-был в Петербурге один деятель, светлая личность из тех, кого вы разыскиваете, и жила была дама. Дама, натурально, боялась тараканов. Так?

— Так-с!

— Деятель ей сказал: «Вы напрасно боитесь тараканов, их не следует бояться». И тут же приказал горничной принести с кухни живого таракана. Горничная визжит, но принесла. Деятель взял живого таракана и, на глазах дамы, проглотил. «Какого они вкуса?» — спросила в ужасе дама. «Почти без вкуса», — ответил деятель. Это была светлая личность. Если бы вы спросили у меня совета, я бы вам, сударь мой, так сказал: в наше время нет деятелей, а, есть дельцы. А потому помните о таракане, отправляйтесь домой, определите, чему равен «икс». Когда по ста-ти-сти-чес-ким дан-ным окажется, что «икс» равен, там скажем, ноль, ноль, ноль чего-нибудь — милости просим, мы будем с вами говорить. Помните про таракана.

Анисимыч вернулся от профессора задумчивый и сейчас начал собираться в дорогу…

Лежа на жесткой лавочке в вагоне, ткач, настраиваясь на смиренный лад, гордо говорил себе:

— Зачем всем страдать, коль я один виновен. Явлюсь и скажу: судите меня, я один всему виною.

В Дрезне Анисимыч сошел с поезда, чтоб в Ликине, до явки, проститься с Лукой, племянницей и братом.

Было темно, когда ткач вошел в улицу.

— Кто идет? Стой!

— Свой, — ответил Анисимыч, подходя к кучке людей.

— А, это вы, Петр Анисимович. Здравствуйте:

— Здравствуйте. Как дела?

— Да вот, мы уж которую ночь тебя караулим. Приказано, как увидим тебя, сейчас арестовать.

— За чем же дело стало: арестуйте.

— Ну, что ты, иди в село к куму, пережди. А мы тебя не видали.

— Нет, друзья мои, я никуда не пойду. Все равно мне не избежать того, что раз решено. Прошу вас об одном, — дозвольте мне сходить на квартиру — проститься со своими.

— Мы и на это согласны.

Анисимыч пошел на квартиру. Дома одна Танюшка. Увидала дядю — заревела.

— Ты чего? Не плачь.

— Как же мне не плакать. Дядю Гришу арестовали. Луку тоже. Все письма твои забрали.

— Ничего. Не плачь. Их подержат маленько да выпустят.

— Да, выпустят: у Морозова всех арестовали: кого в Покров, кого в Москву, кого во Владимир. Не то, что мужиков, баб, девушек и мальчиков побрали всех.

— А как фабрика-то стоит у Саввушки?

— Пошла на мои черствые именины. Тебя тоже ищут.

— Нашли уж, не плачь. Дай-ка мне лучше чего-нибудь поесть.

— Хочешь соленых рыжиков с квасом?

— Хочу.

Танюша накрошила в чашку грибков, луку, залила кваском и дала дяде ломоть хлеба. Хлебая квас, Анисимыч говорил:

— А я в Москве был. У одного деятеля на приглашенном обеде.

— Да, ну? Чем тебя там потчивали?

— Перво-наперво котлеты с зеленым горошком.

— А потом?

— Потом подали рябчиков с брусничным вареньем.

— А потом?

— Осетринку с морковкой разварную.

— А потом?

— Таракана натурального.

— Ну, уж!

— Верно. Нынче деятели в столице тараканами питаются. Только я в таракане вкуса не нашел.

Анисимыч хитро подмигнул Танюше.

В избу вошел десятский, снял шапку, помолился в угол:

— Здравствуйте. Хлеб да соль, Петр Анисимыч.

— Здравствуй, Семен. За мной?

— За вами, Петр Анисимыч. Староста вас на въезжей квартире ждет.

— Идем.

— Да вы кушайте на доброе здоровье. Я погожу.

— Сыт. Спасибо, Танюша. Не горюй. Про платок-то гарусный помнишь?

Танюша заревела снова:

— Помню.

— Вот выпустят из тюрьмы — принесу. Будь здорова. Идем, Семен.

— Дяденька, дяденька, — ухватилась за его руку Танюша, — это ты верно, про таракана? Ел ты таракана?

— Нет. Я посмеялся. Тараканов господа едят.

Словарь непонятных слов

Банкобросницы — работницы на крутильных станках.

Батан — часть ткацкого станка, прибивающая бёрдом к опушке сотканной материи вновь прокинутую челноком нить.

Близна — браковщики миткаля обозначают порчу в куске первой буквой слова, означающего недостаток: близна (буква «б») — пробел вдоль ткани от оборванной нити основы, что было не замечено ткачом. Буква «к» указывает, что кромка выработана плохо.

Брансбой — бранспойт, наконечник пожарного шланга, из которого бьет струя воды.

Вальян — вал в станке, отводящий сотканную материю.

Вентиль — колесцо для завертывания винтового крана на трубе.

«Вестник Европы» — либеральный ежемесячный журнал, издавался с 1865 г. по 1917 г.

Газгольдер — вместилище для светильного газа, откуда газ расходится по подземным трубам.

Гроденапль — род материи.

Демикотон — род материи.

Забоина — когда местами в ткани поперечные нити лежат очень близко.

«Комансе» — начинайте.

Кардная лента — в Жакардовой машине заменяет карты с пробитыми на них отверстиями для автоматической выработки узора ткани.

Карты — из тонкого картона или в более новых станках ленты из бумаги для Жакардовой машины. От пробитых в картах дырочек машина меняет переплетенье нитей, отчего на ткани получается узор.

Комнаунд — машина с двумя паровыми цилиндрами: высокого и низкого давления.

Ксивый — учтивый.

Манометр — указывает давление пара в котле.

Машина Жакарда — ткацкий станок для узорчатых тканей.

Мордан — красочный раствор для ткани.

Недосека — редина в поперечных нитях.

Основа — продольные нити в ткани.

Подчередка — слабый раствор краски для материи в красильном кубе (чане).

Початок — шпуля с намотанными на ней ровницей или пряжей.