Кристине Нёстлингер - Ильза Янда, лет - четырнадцать

– Она скажет, что я ей все испортила, – сказала я. – Что я ее продала.

– Если она посмеет так сказать, – ответи­ла советница, поправляя мое одеяло, – зна­чит, она еще глупее и бесхарактерней, чем я думала. – Я хотела возразить ей, но совет­ница не дала мне раскрыть рта. – Но она так не скажет. Она вообще будет помалкивать и делать выводы из этого урока. – Я выразила сомнение, но советница продолжала: – Бу­дем надеяться, она станет разумнее. Никог­да нельзя терять надежды.

Но слова советницы прозвучали так, как будто она уже давным-давно потеряла вся­кую надежду. Как будто у нее вообще ни­когда не было никаких надежд. Во всяком случае, в отношении Ильзы. Мне хотелось защитить мою сестру. Но мне ничего не при­ходило в голову. Поэтому я сказала:

– Я люблю Ильзу.

– Это естественно, что сестры любят друг друга, – сказала советница. Она поставила пустой стакан на тарелку и, с достоинством кивнув мне, вышла из комнаты.

Я повернулась к стене и стала разгляды­вать грязно-серое пятно на розовом фоне, размышляя о том, когда могут вернуться мама и Курт с Ильзой. Я знаю, что до гра­ницы с Италией ехать не меньше пяти ча­сов. А сколько оттуда до Флоренции – я не знаю. Во всяком случае, они вернутся не раньше, чем завтра в полдень. Советница – я слышала, как она говорила об этом с Оли­вером, – считает даже, что мама вернется только завтра к вечеру, а может, и послезавт­ра.

– И то лишь в том случае, если все пой­дет гладко, – сказала она Оливеру.

Вот и полдень. Температура у меня упала, только чуть-чуть повышена. И чихать я не чихаю. Я сижу в кровати и читаю де­тектив.

Вчера поздно вечером Курт, мама и Ильза вернулись домой. Ильза лежит в своей посте­ли. Она спит. Когда я смотрю на нее, я вижу пальцы ее ног. Они высунулись из-под одея­ла. У нее педикюр фиолетового цвета. А мо­жет быть, Ильза вовсе и не спит. Может, она притворяется.

Мама и Курт пошли в полицию. Они обя­заны сообщить о возвращении Ильзы. Оба они очень нервничали, когда собирались туда идти. Мама – я отчетливо это слыша­ла – сказала Курту, что она боится – ведь настоящий разворот событий начнется только сейчас. Курт в ответ вздохнул.

– «Добрый день, господин комиссар, – сказал он, – дочь вернулась. Разорвите, пожалуйста, наше заявление и закройте дело!» Нет, это не пройдет! Этого им недостаточно! Будет процесс, сказал он. Молодой чело­век в белом замшевом пальто попадет на скамью подсудимых, поскольку Ильза несовершеннолетняя. И все это будет крайне неприятно. Мама стала причитать, что она бы убила этого типа. Сперва он привязывает­ся к ее дочери, а потом вообще пытается улизнуть. «Подонок!» – кричала она. Дело в том, что этот тип в самом деле хотел улизнуть. После того как трактирщик позвонил ему и он узнал, что Ильза еще такая малень­кая и что она ему все наврала, он довез ее до границы и оставил там одну в ресторане. Очевидно, он не хотел встречаться с Куртом и с мамой.

Прежде чем пойти в полицию, мама и Курт говорили еще про то, отправлять ли Ильзу в приют для трудновоспитуемых. Курт был против. А мама – за. Курт обвинял маму, что она просто хочет уйти от ответственности. А мама утверждала, что она тут вообще не име­ет права решать, потому что опекун Ильзы – папа. Он и должен это решать. Тут Курт зло рассмеялся и сказал, что это просто анекдот – человек, который меньше всех озабочен судьбою Ильзы, которому нет до нее вооб­ще никакого дела, – он ее опекун! Мама от­ветила, что это не ее вина, тут виноват закон.

Пальцы с фиолетовыми ногтями зашеве­лились. Я тихонько позвала:

– Ильза!

Но она не двигалась.

Наверно, она все-таки спит, наверно, она устала. Сегодня ночью она говорила со мной очень долго, до рассвета. Она хотела мне все объяснить. Брат трактирщика, объясняла она,– это кузен Амрай, и она уже правда вместе с Амрай ехала в Лондон, но по дороге они потеряли билеты, и потому Амрай позво­нила своему кузену. И тогда кузен за ними заехал. И он подыскал им даже гораздо лучшее место, чем место воспитательницы двоих детей в какой-то английской семье. В Риме. У одного графа. Во дворце. Его жена художник-модельер.

Я сделала вид, что всему этому верю. Тогда Ильза стала рассказывать дальше. Во Флоренции она познакомилась с одним человеком, он кинорежиссер, снимает фильмы. И он был просто в восторге от нее и от Амрай. Вот скоро он приедет в Вену и тут же начнет пробные съемки. Если пробные съемки будут удачные, она получит главную роль в фильме, а Амрай – небольшую роль в эпизоде.

Я и в ответ на это одобрительно кив­нула.

И даже дала честное слово, что никому ничего не буду рассказывать.

Начало уже светать. И только тогда Ильза перестала рассказывать свои истории про «директора цирка».

– Ну а теперь ты останешься тут? – спро­сила я. – Теперь ты ведь больше не убежишь, правда?

Она села на кровати и сказала:

– Сейчас пока нет. Но когда мы начнем снимать фильм, меня ничто – ничто! – боль­ше здесь не удержит. Тогда я уеду – на­всегда!

Если бы только я знала, что мне делать.

Теперь фиолетовые ногти исчезли под одеялом.

Я боюсь. Не только за Ильзу. Я боюсь за всех нас.