Кристине Нёстлингер - Ильза Янда, лет - четырнадцать

– Проводить тебя? – спросила советница.

– Спасибо, нет, я лучше пойду одна, – ответила мама.

– Это займет у нее полчаса, не меньше, – сказала советница, когда дверь за мамой захлопнулась.

Бабушка кивнула.

– Не меньше, – пробормотала она. Советница опять начала двигать постолу сигареты и спички. Я заметила, что она хочет что-то сказать. Она смахнула со стола крош­ки табака, сунула лежавшую на столе сига­рету обратно в пачку, поставила на пачку спичечную коробку и спросила:

– Вы мне можете все это объяснить?

– Я могу себе это представить, – сказала бабушка, – понимаете ли, нарисовать себе картину, но вот объяснить это вам я, вероятно, не сумею.

И тут советница разразилась длинной речью. Она говорила, что у нас есть все или по крайней мере значительно больше, чем у других детей. Она перечислила, что у нас есть: хорошая семья, хорошо поставленный дом, мать, которая о нас заботится, никаких материальных затруднений, доброе отно­шение, может быть, слишком доброе, пони­мание, внимание. Она перечислила еще много чего – я не смогла все запомнить.

Потом советница сказала, что, по ее мне­нию,такие безобразия, которые вытворяет Ильза, происходят только оттого, что ей слишком уж хорошо живется. И всегда слишком хорошо жилось. Она стала перечислять, что мама старалась привить Ильзе: требовательность к себе, послушание, умение подчиняться, скромность, пунктуальность и внутреннюю мораль. Она так и сказала – внутреннюю мораль. Затем она перечислила еще гораздо больше всяких вещей, которые Ильзе все же не привили, но их я не запом­нила, потому что ничего не могла себе пред­ставить, когда она произносила эти слова.

Бабушка, по-моему, тоже ничего не могла себе представить. Она массировала свою переносицу и в замешательстве смотрела на советницу. А Татьяна, сидевшая рядом с бабушкой, тоже ухватила себя за нос и повто­ряла все ее движения. А я все чихала и чиха­ла. А Оливер все стоял у дверей и спраши­вал, когда же вернется мама.

– Вы, судя по всему, не разделяете моего мнения, – сказала советница, обращаясь к бабушке. – А как вы рассматриваете этот случай?

Бабушка перестала тереть свой нос.

– Послушайте, – громко сказала она, – это ведь никакой не случай! Это ведь Ильза. Ильза, моя внучка! И я рассматриваю это так, что Ильзе жилось не слишком хорошо, а слишком плохо. Да, да, слишком плохо. И Эрике тоже. – Она указала на меня паль­цем, словно хотела проткнуть меня им насквозь. – Да, ей тоже живется слишком плохо, если уж вы меня спрашиваете. Но Эрика, она-то другая. Не все это могут вы­нести. Вот Ильза и не вынесла.

– А чего, позвольте спросить,– с досто­инством сказала советница, – чего, собствен­но, не хватало нашей милой Ильзе, кроме хорошей порции побоев? Хорошей трепки время от времени?

Бабушка покраснела. Я видела, что она просто взбешена. Она сделала глубокий вдох. И выложила все.

– Вы говорите так, будто у вас никогда не было детей! Будто вы вообще с луны сва­лились! Во-первых, Ильза получала от своей матери трепку, и даже слишком часто. Что вы подразумеваете под порцией побоев, я не знаю. Может, это были не побои, а пощечины. Но пощечин было больше чем достаточно! А во всем остальном у нее была нехватка. Ей не хватало как раз того, что вы здесь так старательно перечисляли.

Советница хотела перебить бабушку, но ей не удалось сказать ничего, кроме: «Но поз­вольте, позвольте...»

– Дайте мне, пожалуйста, договорить! – перебила ее бабушка. – Если ребенок еже­дневно получает обед, это еще не значит, что мать о нем заботится. И если в квартире, где он живет, шесть или семь комнат, это еще не значит, что у него есть семья и на­стоящий дом. И если в жизнь его не вникают, это еще нельзя назвать добрым отношением! И если мать покупает машину для мытья посуды, это еще не значит, что у детей нет материальных затруднений.

– Но позвольте... – выкрикнула совет­ница.

– Нет, не позволю! – сказала бабушка. – Ваша невестка и моя невестка, она ведь даже не замечает, кто рядом с ней живет! Что это за дети! – Бабушка немного помолчала. – О, разумеется, номер обуви, и размер одеж­ды, и вес – все это она знает. Но больше она не знает ровно ничего!

– Этого вы не можете утверждать, – возмущалась советница. – Это неправда!

– Нет, я могу это утверждать! – не уни­малась бабушка. – Сперва она выходит за­муж, рожает детей, потому что это обычное дело, когда выходят замуж. А потом появля­ются трудности, она их не выдерживает, и тогда она разводится. Хотят этого дети или не хотят – кто их об этом спрашивает? И вот дети попадают к бабушке и живут у нее больше двух лет. В один прекрасный день она является и говорит, что снова выходит замуж. А дети? Дети должны теперь уйти от бабушки. Она их забирает! И опять не спра­шивает, хотят они того или не хотят. И тут они получают новенького папу. Хотят они того или не хотят, об этом опять же никто не спрашивает. Нет, они должны держать язык за зубами и быть послушными. Вот и все. – Бабушка волновалась все сильнее.– Ну вот, они и были очень послушными. Все время были послушными! Как они все это пережили и переработали в себе, что они при этом думали, об этом их никто не спрашивает. А раз никто не спрашивает, значит, никто и не знает, что с ними происходит!

Теперь бабушка, как видно, исчерпала свой запас красноречия, и советнице удалось ее перебить.

– Ну хорошо, – сказала она. – Развод, вто­рой брак и все такое прочее – это дело известное. Тут есть свои сложности с детьми.

– Тут у детей свои сложности, – поправи­ла бабушка.

– Так вот, действительно, у детей свои сложности,–  продолжала советница. – Но это еще не причина убегать на край света с братом какого-то трактирщика.

– Во всяком случае, это лучше, чем по­кончить с собой. Как вы считаете? – сказала бабушка.

Советница поглядела на нее с испугом.

– Ну, об этом никто не говорит!

– Нет, – сказала бабушка. – Об этом во­обще не говорят. О таких вещах говорить не принято.

– Вы переворачиваете мои слова!

Советница снова обиженно поджала губы.

– Я и не думала переворачивать ваши слова, – сказала бабушка, – я только хотела вам объяснить, что...

– Что вы хотели мне объяснить?

– Что Ильза искала кого-нибудь, кто бы ее любил, кто бы к ней хорошо относился, интересовался ею, понимаете – кто любил бы ее.

– Ну, тогда она нашла как раз подходя­щего, – выкрикнула советница.

– Нет, она не нашла подходящего, – громко сказала бабушка. – Она и не могла его найти. В четырнадцать лет вообще трудно выбрать правильный путь. Да и как она мог­ла знать, кто настоящий. Был с ней кто-нибудь рядом, кого она могла бы спро­сить?

Я чихнула, а советница промолчала. Я чихала не переставая.

– У нее жар, – сказала советница.

– Температура немного повышена, – ска­зала бабушка, пощупав мой лоб.

Потом бабушка и советница стали вместе искать градусник.

По-моему, они были даже рады, что могут поговорить о чем-то другом – не об Ильзе. Они нашли градусник и сунули его мне под мышку. Когда бабушка расстегивала мне ворот, у меня опять вся кожа сделалась в мурашках.

Бабушка ошиблась. Температура у меня была не «немного повышена», а больше трид­цати девяти. Обе они сказали, чтобы я ложи­лась в постель. Я не хотела, но, когда совет­ница и бабушка выступают заодно, тут уж сопротивление бесполезно.

– Я подожду, пока вернется мама, – протестовала я.

Ты можешь ждать маму и в посте­ли, – сказали бабушка с советницей в один голос.

Они потащили меня в комнату и помогли мне раздеться. Советница снимала колготки с одной ноги, а бабушка с другой. Тут мне стало ясно, почему Татьяна всегда так ревет, когда ее раздевают и одевают.

Бабушка осталась со мной в комнате. Советница пошла на кухню готовить обед. Бабушка села ко мне на кровать и сказала:

– Мама наверняка скоро придет.

Мамы уже час как не было.

Я все чихала да еще и кашлять начала. Глаза у меня болели – прямо горели.

Советница принесла мне чашку препротив­ного чаю. Я не хотела его пить. Я сказала бабушке, чтобы она сама заварила мне чай. У нее получается гораздо вкуснее. Бабушка попробовала чай и сказала, что я дуреха. Этот чай, по ее мнению, был на вкус точно такой же, как и у нее. Если мне не нравится этот чай, значит, я вообще с предубежде­нием отношусь ко всему, что исходит от советницы.

– Потому что она просто ужасная, – сказала я тихо.

– По чаю этого незаметно, – сказала ба­бушка тоже шепотом.

Потом вернулась мама, и вместе с ней пришел Курт. Мама позвонила из трактира Курту в редакцию, и он приехал прямо туда. Мама с трактирщиком вообще, как видно, много куда звонили по телефону, потому что мама все рассказывала бабушке и совет­нице про разные телефонные звонки.

– Потом мы позвонили другу этого Эрвина в Венецию, и он дал нам номер телефона того человека во Флоренции.