Евгения Яхнина - Шарло Бантар
— Значит, тем более необходимо сосредоточить все силы на внешних укреплениях, чтобы не пропустить врага в город, — сказала Елизавета.
— Поздно! Вы же видели, в каком состоянии находится крепостной вал. Все прикрытия превращены в развалины… Теперь борьба перейдёт на улицы Парижа. Это неизбежно. Разумеется, мы будем держаться здесь, пока возможно.
После небольшой паузы Домбровский добавил:
— Но уже нельзя сохранить жизнь Коммуне…
Оба с минуту молчали.
— А когда восстание началось, — заговорила вновь Дмитриева, — были вы уверены в победе?
— Восстание возникло стихийно, его никто не подготовлял, — ответил Домбровский, не замечая, что они перешли на русскую речь. — Я примкнул к нему без всяких колебаний, не зная, чем оно может кончиться. Но никогда я не сомневался в его плодотворности. Восемнадцатого марта народ победил, и вот уже два месяца — впервые в истории человечества! — власть в Париже находится в руках рабочих. Разве это не великая победа революции? Для меня борьба за Париж — продолжение борьбы за освобождение Польши…
— …которое придёт вместе с русской революцией! — сказала Елизавета. — Не случайно поляк Домбровский и русская Дмитриева оказались рядом на парижских баррикадах…
— …как не случайно и то, что в одном из военных штабов Парижа в эти дни ведётся беседа на русском языке, — с улыбкой продолжил Домбровский мысль собеседницы, протягивая ей на прощание руку. — Я убеждён, что народы всего мира вздохнут свободно, когда рухнет царское самодержавие и свободная, могучая Россия станет вдохновительницей угнетённых народов в их борьбе за своё раскрепощение. Свобода Польши придёт вместе со свободой России!
Глава десятая
Двадцать первое мая
Чудесный, безоблачный день выдался в воскресенье 21 мая.
Толпы народа собрались на большой концерт, Устроенный в парке Тюильри в пользу вдов и сирот Коммуны. Тенистые, напоённые ароматом аллеи парка едва вмещали всех желающих присутствовать на праздничном гулянье. Уже с двенадцати часов дня народ вливался непрерывным потоком во все ворота парка.
На ветвях деревьев и кустов, окаймлявших посыпанные жёлтым песком дорожки, висели разноцветные фонарики для вечернего освещения парка. Красные лампионы окружали также и цветочные клумбы.
На эстраде, задрапированной полотнищами пунцовой материи, музыканты исполняли патриотически песни вперемежку с отрывками из популярных опер.
Под аккомпанемент оркестров гуляющие запевал в одиночку или хором песни борьбы, пришедшие на смену «Марсельезе». То тут, то там слышались слова:
Горнист рожком зовёт солдата,А нам петух сигнал даёт, —Зовёт нас нищенская платаЕщё до света на завод.Вся наша жизнь — борьба сплошная,Все силы мы пускаем в ход,Преклонных лет не ограждаяОт неизбежных непогод.Любя друг друга, вкруговую,Когда сойтись нам суждено,Мы за свободу мировуюПьём вино![48]
Мари и Кри-Кри расхаживали среди публики с плетёными корзинками, наполненными синими, жёлтыми, красными и фиолетовыми букетиками. Мари был мастерицей на затейливые сочетания цветов, а сегодня, когда продавала букеты не для себя, а в пользы Коммуны, она вложила в составление букетов всё своё умение и любовь к цветам. На её сияющем лице отражалось сознание важности порученного ей дела.
Алая ленточка украшала рукав Кри-Кри. Искусно завязанный бант того же алого цвета красовался на груди Мари. Оба живо отозвались на приглашение устроителей концерта и теперь стремились поскорее опустошить свои корзинки. Их звонкие голоса выкрикивал наперебой: «Купите букетик! Вся выручка — сиротам Коммуны!»
Веселящаяся публика охотно откликалась на их призыв: цветы быстро разбирали, и на дне корзинок всё росла кучка серебряных и медных монет.
Праздничное оживление возрастало с каждым часом. Женщины в пёстрых нарядах весело перебрасывались шутками со своими спутниками. Гремели трубы военных оркестров, как бы подчёркивая пренебрежение коммунаров к разрывам версальских гранат, которые в этот день падали всё чаще и ближе к Тюильри. Ещё с утра снаряды залетали на площадь Согласия. Купол Национального цирка, где вечером должен был состояться ещё один благотворительный концерт, был окутан дымом от артиллерийской перестрелки.
Но гуляющие в парке редко беседовали о яростной атаке врага. Разве кто-нибудь перекинется вдруг с соседом острым словом насчёт версальцев и снова отдастся беспечному осмотру всяких диковинок, какими устроители гулянья старались развлечь гостей.
Многих из них наутро ждёт жаркая схватка с врагом, иные уже к вечеру должны вернуться к своим ружьям и пушкам. Но сейчас можно отдохнуть и повеселиться!
Когда объявили о начале концерта, Мари и Кри-Кри не пошли во дворец. Они не хотели удаляться от главных ворот: сюда каждую минуту мог прийти Гастон.
Место встречи — Тюильри — было избрано как нельзя лучше. Наконец-то они, дети пролетариев, вошли в этот роскошный дворец, предназначавшийся до сих пор для королей и королев, в этот дворец, о великолепии которого они так много слышали!
На решётке парка ещё сохранился плакат, гласивший: «Посторонним вход воспрещён!» Внизу чья-то рука добавила красным карандашом: «До поры до времени». Думал ли прозорливый автор этой приписки, что время, о котором он мечтал, наступит так скоро!..
Кри-Кри и Мари то и дело посматривали на часы. Стрелка приближалась к трём, а Гастона всё не было.
Между тем антракт кончился, и публика вновь устремилась в зал, где ожидалось выступление любимицы парижского народа — певицы Розалии Борда.
— Ступай в зал, послушаешь хоть ты, а я подожду Гастона, — предложила Мари.
— Лучше я побуду здесь, — возразил Кри-Кри.
— Нет-нет, одна я не пойду. Ты мне потом всё расскажешь… Иди, прошу тебя!
Когда Кри-Кри вошёл во дворец, занавес ещё не был поднят. Шум голосов не утихал, пока на сцене не появился молодой рабочий. Он сделал знак, чтобы публика успокоилась, и, когда всё затихло, объявил:
— Завтра в «Клубе пролетариев», который помещается в церкви Святой Маргариты, в семь часов вечера состоится собрание членов профессионального союза рабочих газовых заводов. В порядке дня важный вопрос: об уничтожении эксплуатации рабочих хозяевами.
В публике вновь зашумели, загудели, заспорили.
Наконец поднялся занавес и на сцене появилась высокая полная женщина в белом платье с длинным шлейфом. Вокруг её талии яркой полосой обвивался широкий красный пояс.
Неистовые рукоплескания и возгласы восторга приветствовали артистку революции — Розалию Борда. Долго ей не давали начать. Со всех сторон неслись крики, просьбы, требования: «Чернь»! «Чернь»![49] Это была популярная во всём Париже песня, принёсшая громкую славу её исполнительнице.
Певица раскланялась, посылая публике приветливые улыбки, и начала низким голосом:
Есть в городе французском старомСтальное племя. Но леглаПечная гарь густым загаромНа мускулистые тела.Такой родится на рогоже,Как роскошь — доски чердаков…
Когда певица окончила куплет, весь зал хором подхватил знакомый припев:
Вот чернь! Ну что же,И я таков!
Артистка продолжала:
Поэт голодный и гонимыйСлагает песню где-нибудь.Он хочет, грезя о любимой,Желудок сердцем обмануть.Он должен каждой толстой роже,Квартирный иск ему готов.Вот чернь! Ну что же,И я таков!
Посреди песни певица вдруг сделала знак кому-то за кулисами. Оттуда появился федерат, держащий в руках обёрнутое вокруг древка красное знамя. Запевая последние куплеты, Борда стремительно развернула знамя и вся закуталась в его алую ткань.
Мы помним: в девяносто третьемПод «Марсельезу» деды шли,Чтоб ненавистную столетьямСмести Бастилию[50] с земли.Они на приступ шли без дрожи,Но внуки в панике от слов:«Вот чернь!» Ну что же,И я таков!
Их жизнь страшна, как в преисподней;Издёвки, голод и тряпьё.И, если б Франция сегодняДала им знамя и ружьё,Они врагам сказали б тоже:«Давайте общих бить врагов.Вот чернь! Ну что же,И я таков!»
Глядя на любимую певицу, величественную в её огненно-алом наряде, публика грянула припев ещё дружнее, с ещё большим воодушевлением:
Вот чернь! Ну что же,И я таков!
Обращённые к Борда лица сияли. Задрапированная в красное знамя, воодушевлённая словами песни, артистка звала своих слушателей на борьбу. Её пепельные волосы в беспорядке рассыпались по плечам, глаза блестели, протянутая к зрительному залу рука как бы указывала на невидимого врага.
