Ирина Стрелкова - ЧЁТ И НЕЧЕТ (полный текст)
У Еркина есть будильник, но ему неинтересно вскакивать по звонку, он решил потренироваться на подъем в назначенное с вечера самому себе время и стал просыпаться за секунду до того, как будильник начнет звонить-колотиться на столе. Все в его жизни шло назначенным правильным порядком. Будущую жизнь степи он видел построенной разумно, чтобы все люди хорошо жили: и казахи, и русские, и украинцы - все, кому дорога эта земля.
Глава шестаяСалман притащился к школе затемно. Еще ни следа на ледяной изморози, устлавшей за ночь весь двор. Окна классов подряд черные, не горит свет в учительской, директор не приходил. Только в коридоре тетя Дуся - она в школе живет - домывала пол шваброй, и от мокрого пола воняло едучим порошком, которым всегда присыпана мальчишечья уборная. Туда, в мальчишечью заповедную, Салман и собирался незаметно прошмыгнуть мимо тети Дуси, мимо мокрой швабры, которая так и целит по нетерпеливым ногам.
В уборной он напился из-под крана, поплескал холодной водой в глаза, слипшиеся после бессонной ночи. Салман еще не решил, пойдет он сегодня на уроки или нет. Ему не хотелось после всего виденного ночью слоняться по Чупчи и не хотелось сидеть в классе, рядом с Витей, быть непременно вызванным с занятий к Гавриловне… Ничего в жизни ему не хотелось, но утро оказалось злым, морозным, и некуда Салману пойти в тепло, кроме как в школу. Вот он и стоял теперь в мальчишечьей уборной, свежеприсыпанной зловонным порошком, и ему с тоски пришла мстительная мысль написать на стенке про Ржавого Гвоздя: пускай все узнают правду… Салман вытащил из портфеля толстый красный карандаш-великан, Витькин подарок, и вывел печатными буквами: «Акатов - предатель».
Выглянул из уборной и увидел: тетя Дуся покончила с мытьем. Прогулялся не спеша по коридору, оставляя на полу белесые следы хлорки - даже занятно их видеть после своих же черных следов на утренней хрусткой изморози. Поднялся по железной лесенке на чердак и надежно припрятал свой школьный портфель, удивляясь меж делом: зачем сегодня прихватил из дома книжки-тетрадки, такую обузу? Или не хотелось ему их оставлять в переворошенном чужими руками домашнем хламе?
Из чердачного оконца Салман увидел: прошагала через школьный двор Гавриловна, не заметила Салмановых заячьих петель на белой, как чистая тетрадь, земле. Гавриловне еще не полагалось знать о происходившем ночью. Не раньше третьего урока ей станет все известно, прикинул Салман, прислушиваясь к доносившимся снизу, из школьного коридора, громким - как у всех женщин - голосам Гавриловны и тети Дуси, поминавшим того, кто наследил спозаранку. Голоса захлопнулись в какой-то комнате, наверное в учительской, и тут Салман услышал у дверей школы скрип притормозившей легковушки. Выстрелила закрытая сгоряча недовольной рукой дверца. Салман поспешил к люку, ведущему в коридор, и увидел: коридором идет главный врач Доспаев.
Салман подумал: «Уже знает! Сказали. Отец-то у него работал». Он неслышно слез по железным ступенькам, подкрался к учительской, куда вошел Доспаев. Из комнаты в темный тупик коридора падала узкая полоса света.
- Сауле скрывала от нас, что в школе какие-то негодяи преследуют ее мелко и пакостно. Но в конце концов мы с женой догадались. И там, где недавно кто-то швырял в нее мокрой известкой, я нашел хирургический скальпель, кстати, мой собственный…
- Скальпель? - охнула Гавриловна. - Какой ужас!
- Ишак безмозглый! - выругался шепотом себе в кулак притаившийся за дверью Салман. Он понял: сегодняшнее ночное дело до главного врача еще не дошло. Ему доложат только в десять. Но то, с чем Доспаев спозаранку примчался к Гавриловне, оказалось тяжеленным довеском к ночной беде - не зря отец говорил: когда враг берет за ворот, собака хватает за полы.
- Нет, я не собирался за спиной у школьных учителей учинять следствие. Все получилось чисто случайно. Вчера в больницу привели на рентген ваших пятиклассников. Я спросил Витю Степанова: «Ты потерял скальпель?» Понимаете, ему жена как-то подарила скальпель. Он покраснел и признался, что обронил где-то.
- Степанов Витя? Он очень тихий, дисциплинированный мальчик, он никогда…
- Не знаю! Не знаю, кто у вас тихий, кто не тихий.
- Конечно, нам надо было посерьезней взглянуть на не совсем правильные отношения между Сауле и Машей Степановой, - сказала Гавриловна. - Я бы не назвала это враждой, но…
- Мешок дерьма! Свиной ублюдок! - обозвал себя Салман, но душа его, не облегчилась бранью, заныла и затосковала. - Дурак я! Дурак! - Салман двинул себя кулаком в зубы.
И опять вспомнился ему - в который раз за утро - уверенный стук в дверь, отцовские босые прыжки - от двери к окну, от окна к печи, - истошные крики матери, когда вошли четверо: два казаха, русский и татарин, все не местные, но откуда-то они знали, что и где им искать в бедном жилье больничного сторожа. Они отыскивали и выкладывали на стол пачки денег, пересчитывали, записывали… Даже Салман, знавший, что у них в доме тайно живут деньги, поразился огромному богатству, которое пряталось в хибаре. Он раньше отца догадался: милицию навел на их дом Ржавый Гвоздь. Зря отец доверил Акатову рисковое дело. Старый способ пересылки товара был верней. Но зачем-то понадобилось старому черту связаться с Ржавым Гвоздем, поехавшим с классом на экскурсию в Алма-Ату. Видно, хотел покрепче запутать Акатова, а вышло наоборот. Влип, значит, Акатов в Алма-Ате. Трус Акатов. Трус и предатель…
…Голая лампочка под провисшим прокопченным потолком светила все ярче. Вечером она горит вполнакала, потому что весь Чупчи жжет электричество, а тут поселковая трансформаторная будка работала на один мазитовский дом, где чужие люди при неза-вешенных окнах считают деньги, много денег. Салман заметил: не отец стыдится, что при таком богатстве жил как нищий, а чужие чувствуют себя неловко, считая деньги в мазитовском голом доме, где с ломаных кроватей поднялись и глядят на них разбуженные ребятишки, у которых сейчас, посреди ночи уведут в тюрьму отца. Салман уже понимал: отца уведут. Понял сразу, едва милицейские вошли - четверо, друг за другом. А младшие догадались, заревели на все голоса, когда за отцом захлопнулась низкая набухшая дверь. Мать выбежала следом, сыпала проклятиями в спины тем, кто увел из дома хозяина, унес кровные денежки, слала каждому из четырех «Проклятие твоему отцу и матери!»- и обоим казахам, и русскому, и татарину. Вернувшись в дом, повалилась на постель и начала кататься по ней, хватая зубами то руки свои, то в блин умятую, сальную подушку. Салман спрыгнул со своей лежанки, погасил свет. У него в кулаке размякла плитка шоколада, из жалости подсунутая милицейским. Салман в темноте нашаривал зареванные рты малышей, вталкивал сладкие обломки. Малышня зачмокала, стала утихать, а он наскоро собрался, выкатился на улицу. Сухой заморозок ожег воспаленные от ночного яркого света глаза. Салман подумал: явись милиция летом, он в час прихода нежданных гостей спал бы себе спокойно в мазаре, ничего бы не знал, не ведал. Ни страха, ни злобы - ничего.
Он стоял в школьном коридоре за печью и чувствовал себя жалким сусликом. Некуда деваться: нора залита ледяной водой, вода подымается все выше, выталкивает суслика в руки врагов. Даже самый трусливый зверь - суслик, заяц - кусается, пускает в ход когти, когда приходит безвыходный час. Салману хотелось царапаться, драться. Не оброни он, растяпа, тот скальпель, Салман мог бы сейчас броситься с острием в кулаке на ненавистного Доспаева. Все равно теперь колонии не миновать: заведенная Гавриловной папка полна до краев, и уж Гавриловна-то разберется, кто мстил Саулешке за Витькину старшую сестру, за себя ли - все одно…
Он упустил время, когда мог незаметно уйти из школы. Необдуманно, глупо упустил или неосознанно удержал здесь сам себя, чтобы напоследок повидаться с Витей. И вот - получилось: Салман, хотя и без книжек-тетрадок, запрятанных на чердаке, сидит за своей партой в пятом «Б», рядом с ничего не знающим Витей. Измученный бессонной ночью, он угрелся и вздремнул. Учителя не тронули Салмана ни одним вопросом, ни одним замечанием: пришел, сидит - и на том спасибо. Так прошли два урока; третьим была физкультура, но Василий Петрович не повел пятый «Б» в зал - объявил классный час.
Салман вздрогнул и проснулся: «Конец! Попался! И Витьку не успел предупредить!»
Василий Петрович грозно хмурился, оглядывал притихший от любопытства класс и примечал всех заерзавших, в чем-то перед ним грешных. Хитрые учительницы всегда сплавляли Васе - мужчине, фронтовику, офицеру - самые озорные классы, хотя, по правде сказать, у них, у женщин, куда больше имелось сноровки управляться со школьной вольницей. Они проникали с женской зоркостью во все школьные дела и делишки, держали в своих руках все нити классных симпатий и антипатий, тонко выслушивали сплетни, действовали намеком и подсказкой, в то время как Василий Петрович предпочитал по доброте своей: уж рубить - так рубить сплеча.
