Георгий Шторм - Повести
Царь склонил голову набок и приставил ладонь к уху.
— «Извещаем ваше царское величество, што мы тех робят учили, поили и кормили и делали им по нашей возможности все добро; а они непослушливы и учения не слушали, и нынче двое робят от нас побежали неведомо за што… Бьем челом, чтоб ваше царское величество написали об остальных трех робятах: еще ли нам их у себя держать или их к себе велите прислать».
— Побежали! — радостно крикнул царь и часто, с кашлем и слезами засмеялся. — Эх, Борис! Не по-твоему вышло!.. А робят тех воротить!
В палате было светло. Февральская капель стучала под оконцем. Царь ходил из угла в угол, утирал рукой слезы и покрикивал:
— Побежали! Побежали!..
Боярин Колычев ввел немца и стрелецкого голову Хилкова. За ними медленно шел лютеранский пастор Бэр.
— Ну, — сказал царь, — клянись, дохтур, да поезжай! Погляжу я, кто из вас — ты ли, кашевар ли — проворней будет.
Бояре стояли с хмурыми лицами. Бэр записывал клятву. Немец говорил:
«…Богом клянусь извести ядом недруга царя Василия Ивановича и всей Руси Ивана Болотникова; если же не сделаю того, а обману моего милостивейшего государя Шуйского из-за денег, то пусть земля поглотит меня живого… все земные растения… послужат мне не пищею, а ядом; пусть я буду принадлежать дьяволу… мучиться и казниться весь век…».
3Болотников стоял в Калуге, над Березуйским оврагом, в доме, откуда шел подземный ход на Оку.
За рекою был стан Мстиславского. Рыжая муть костров и глухое кипенье табора застилали поле. По утрам в Калугу на стрелах прилетали грамотки. «Царевич ваш — вор, — писали воеводы, — бездельник Михайло Молчанов, сеченный при Борисе кнутом. И вы б за него не стояли».
Болотников обнес город тыном и рвами.
— У нас один глаз в феврале, другой — в марте, — говорили «воры», — поглядим, каково воеводы будут наступать!
На поле под городом бояре сделали мосты на колесах, а за ними поставили туры — деревянные башни для заслону ратников. Сотники и десятники сгоняли с окрестных деревень крестьян, велели им рубить лес и складывать на мостах бревна и хворост. А «воры» днем и ночью копали землю над Березуйским оврагом — ветвили и ширили подземный ход…
На Оке пошел лед. В Калуге было много стругов и лодок с солью. «Воры» попытались уплыть, но воеводы поставили на плотах пушкарей — уйти не дали. А запасов в городе оставалось немного, и посадские люди начали роптать…
Ясным мартовским полднем в город сквозь стан пробрался холоп.
— Воевода где? — блестя черным от пороха и земли лицом, закричал он.
Его отвели к Болотникову. Иван стоял на обрывистом берегу. Вниз по всему полю торопливо, боясь упустить ветер, зажигали хворост.
Холоп подбежал:
— Воевода!.. К тебе из Путивля от Шаховского помочь шла. И догнали нас на Вырке-реке бояре. Мы крепко стояли. День и ночь, воевода!.. До света! И тут мочи нашей не стало. А был с ними комаринский человек, Сенька Пороша, што из-под Севска, из села ушел. И он-то молвит: «Запалим-де порох! Коли от своего огня не погибнем, государевой воды нам не миновать!..[64] А сам-то — на бочку, да и затропотит: «Эх ты, вор, комаринский мужик!..» И тут шибанула меня, землею накрыло, — не чуял боле себя… — Он помолчал и тихо промолвил: — Их, товарищей моих, на куски порвало!..
Крик раздался внизу, у реки. Ратные зажгли хворост и двинули туры — заслон. Но ветер внезапно стих, и огонь загас. В низкую дымовую завесу бойко ударили городские пушки.
Вечером седой длинноносый немец пришел из стана к Серпеечной башне и молча стал у ворот…
Его отвели в Приказную избу к Ивану.
— Здравствуй, Болотников, — радостно сказал немец, будто крылом взмахивая маленькой красной рукой.
Иван смотрел на него, хмуря лоб, не видя лица в избяных потемках.
— Царь Василий посылал кашевара тебя отравлять. Царь Василий и меня посылал с тем же делом. Но Фридрих Фидлер есть честный человек. Он не забыл твоей благородной услуги — как ты ему в Праге спасал жизнь.
— Правду молвит! — закричали «воры». — Сёдни кашевар приходил от воевод.
— Ну-ка, сыщем его, ребята!
— Поглядим на царское зелье!..
И они с бранью и криком выбежали из избы.
— Спасибо тебе, друг! — сказал Иван. — Не думал я тебя тут встретить.
— Я давно уезжал из Праги… В Москве все узнавал про тебя, про твои дела… Ну как, Иван, долго еще будешь воевать с царем Василием?
— Я — пахарь, пашущий землю, — тихо сказал Болотников, — пашу и буду пахать ее, доколе не родит она плод…
Утром «воры» повесили кашевара перед городскими воротами (у него нашли яд). В стане узнали и об измене Фидлера.
— Эй, немец! — кричали оттуда. — Такова честность ваша?
А калужане сходились к воротам, смотрели на кашевара и говорили:
— Лихо ремесло на столб занесло!..
С теплыми днями не стало в городе хлеба.
— Ай месяц май, тепел, да голоден! — говорили «воры». — В Тулу уйти бы, там-то и запаса вдоволь и помочь не малая — Шаховской да царевич Петр.
Вскоре узнали: князь Телятевский разбил воевод на реке Пчельне, идет к Калуге.
Болотников позвал Заруцкого, молодого «воровского» атамана, и спустился с ним в подземный ход.
Потом «воры» стали сносить туда пузатые черные бочки и всякий боевой «запас». А торговые люди зашептали: «Уйти мыслят!» И вот подул ветер на город. На поле зажгли хворост, двинули туры и покатили груды горящих дров к городской стене.
Калужане закричали.
Сплошной дровяной вал трещал, протянув над рекой мутные космы дыма.
Огонь с ревом сокрушал валежник, объедал бревна; на стены летели головни и уголья…
Болотников вышел из подземного хода. С обрыва было видно — за низкой дымовой завесой наступали воеводы. Он подождал, пока огонь стал совсем близок, и кинулся к устью глухого, уходившего под землю лаза.
— Запаляйте! — сказал он.
«…И тако подняся земля и с дровы и с туры и со щиты и со всякими хитростьми приступными…»
«Воры» выскочили из Калуги и погнали воевод.
4Двадцать первого мая Шуйский вышел «на свое государево и великое земское дело». Взяв и разорив Алексин, он пришел под Тулу, где затворились Болотников, Шаховской и «Петр».[65]
Стотысячная рать стала по обеим сторонам Крапивенской дороги. В большом полку — Скопин-Шуйский, в сторожевом — Морозов. Близ реки Упы — «наряд»: пушки с потешными прозвищами — «Соловей», «Сокол», «Обезьяна». При Каширской дороге, за ольшаником и гущей ломкой крушины, — казанские мурзы, черемисы и чуваши.
В низине лежала Тула, приземистая, за стеной, со своими четырьми воротными башнями. Пушистый болотный седач и темно-зеленый сабельник покрывали поле. Выблескивая из травы, проходила под стеною и дальше текла городом Упа…
Люди всходили на стены, втаскивали наверх пушки, мазали деревянным маслом горелые стволы пищалей. За рекою был стан. Иногда ратные подбегали близко, кричали: «Эй, Тула, зипуны вздула!» — «Ждала сова галку, да выждала палку! — отвечали «воры». — Так и с вами будет: всем вам царь по шишу даст!..»
Близ Кузнечной слободы в грязной воеводской избе лежал Болотников, со вздутым горевшим плечом, медленно приходя в себя после того дня, как встретившие под Тулой воеводы загнали его в город…
…Тогда у Калуги «воры» взяли большой запас. В семи верстах от Оки Болотников встретил Телятевского.
Старый, с белыми насупленными бровями князь сказал:
— Таково-то! Был у меня в холопах, а нынче стал надо мной воеводой!
— Какая обида была, — ответил Иван, — о том не помню. А молви-ка, где нынче сын твой Пётра? Да сказывай, пошто против царя стоишь?
— Петра — в Туле, — сказал Телятевский, кладя руку на грудь. (Блеснули голубым связанные из колец доспехи.) А против царя мы встали за его кривду и ложь. Издавна у нас вражда с Шуйским…
…В Туле Иван увидел Грустинку. Он не обрадовался ей и сам себе удивился, что так зачерствел за эти годы. Она стояла на забитом телегами дворе, все такая же, со слепым взглядом, с иссиня-черной, перекинутой через плечо на грудь косою. Молодой Телятевский вышел из избы, опасливо метнул по двору глазами. И тут Болотников закипел и медленно, тяжело двинулся к Петру.
— Полно! — глухо сказал он. — Не срок ли тебе дать ей волю?
— Ступай, ступай! — низким, густым голосом сказала Грустинка, не узнавая Ивана.
Петр усмехнулся и двинул насупленными, как у отца, бровями.
— А на што ей воля? Ныне меж нас любовь да совет.
— Любовь да совет?! — закричал Иван и схватил Петра нывшей от раны левой рукою. — А от кого она вне ума стала? Да мыслишь, не знаю, кто ее, сироту, на цепи держал?!
Грустинка кинулась к ним, оттолкнула Болотникова и заслонила Телятевского.
