Кристина Сещицкая - Мой волшебный фонарь

И она с негодованием швырнула картофелину в кастрюлю с водой.

— Кстати, ты не заметила, что труднее всего в жизни приходится порядочным людям?

— Почему? — удивилась я.

— Посмотри на меня.

Я посмотрела. Моя сестра орудовала ножом с нескрываемым раздражением.

— Ты видишь, чем я занимаюсь?

— Конечно, вижу!

— А знаешь, почему я это делаю? Потому что все-таки стараюсь быть порядочным человеком. Мама может не сомневаться, что я почищу картошку, если она меня об этом попросит. А на Ясека ей трудно рассчитывать. Ясек способен с ходу придумать десять тысяч неотложных дел, одно важней другого. Ему не до картошки. Он у нас, как выяснилось, высокосознательный. За порогом дома, разумеется. А дома любое занятие, кроме поглощения обедов, завтраков и ужинов, для него крайне обременительно. Я, может, и не кажусь такой высокосознательной, но, клянусь тебе, Яна, у меня язык не повернется отказать маме, если она меня попросит что-нибудь сделать. А Ясек запросто откажется. С таким невинным видом и грустными глазами, что мама еще его пожалеет; ей даже в голову не придет, что ее просто-напросто надувают! Зато мне она потом скажет: «Знаешь, Ясек совсем замотался, на него свалилась уйма всяких дел, и он никак не может мне помочь. Но я думаю, ты вместо него это сделаешь, верно, детка?» И «детка», засучив рукава, делает. Такова участь порядочного человека! Я даже не пытаюсь бунтовать, потому что, если я только пикну, мама, ни слова не говоря, возьмет и сама все сделает. А со школой что получается? Порядочный человек — я опять-таки себя имею в виду — учится, потому что должен, потому что понимает, насколько это важно — без образования далеко не уедешь, разве что на чужой телеге. А наш драгоценный Ясек предъявляет претензии к родителям — зачем, мол, они заставляют его учиться! Никакой необходимости он лично в этом не видит. И учится только по принуждению! Ну, и может, отчасти ради того, чтобы не ударить в грязь лицом перед Клаудией. Пожалуй, еще ради ребят из педагогической пустыни — он понимает, что предводитель шайки, который сидит по два года в одном классе, не больно им нужен! Погляди, здорово я расправилась с картофелиной? Не отрывая ножа, одним махом! А ты заметила, как бабуся до сих пор чистит картошку? Тоненько-тоненько. И мама, когда не торопится, тоже. Это у них еще с войны осталась такая привычка. Все меняется на этом свете, — вдруг философски заметила Агата, — даже привычки. Но больше всего меняются люди, правда?

— Правда, — поспешила я согласиться с сестрой и сразу замолчала — мне не хотелось прерывать ее рассуждения.

Я все-таки люблю, когда она вот так сидит возле меня и мелет языком, и мелет, и мелет…

— Люди меняются удивительным образом, — продолжала Агата. — Можно внимательно наблюдать за кем-нибудь, изо дня в день, непрерывно, и не заметить ни малейшей перемены. Ни малейшей! А ведь каждый-прекаждый час, каждую секунду с человеком что-то происходит. Какие-то изменения — и внутри и снаружи. Я часто думаю: вот вчера я была такая, а сегодня уже совсем другая. А что будет лет эдак через двадцать пять? Представить трудно. Я бы себя, наверное, и не узнала! Подумала бы: «Это еще что за тетка?» Как ты считаешь, мы можем влиять на свое будущее, или все зависит от условий жизни? Вот, например, судьба этой картофелины целиком и полностью определяется внешними условиями и ничем больше, верно? Назови ее хоть ананасом, все равно крахмала, воды и еще чего-то там в ней будет столько, сколько полагается картошке. А ту особу, в которую я превращусь через энное количество лет, по-прежнему будут звать Агатой, хотя от меня в ней, возможно, ничего не останется. Вы увидите совсем другую личность! А здорово быть «личностью», правда? Интересно, понравится ли мне новая Агата? Мне бы хотелось ее полюбить, но боюсь, это будет не так легко. У меня бездна недостатков — волосы дыбом становятся, когда начинаешь подсчитывать. Честно говоря, мне неохота исправлять свой характер. Знаешь, что мне напоминает работа над собой? Чистку картошки. Чистишь, чистишь, а ее все не убывает.

— Ну что ты! Погляди, осталось всего три штучки!

— В самом деле! — воскликнула Агата радостно. — Н-да. Выходит, картошку чистить проще, чем улучшать характер.

Агата взяла кастрюлю, сунула под мышку коробку от сандалий. Потом, повернувшись ко мне, с волнением произнесла:

— Значит, сегодня, Яна?

— Да, сегодня…

— Только смотри, не смей этого делать без меня!

— Не буду без тебя, не буду, — торжественно обещала я. Час назад я то же самое пообещала Ясеку…

Когда я снова открою дверь…

Конечно, я не сделаю без Агаты своего первого шага — первого за столько недель! Ни без Агаты, ни без Ясека. Я сделаю свой первый шаг, когда дома соберутся все: мама, папа, ребята и дядя Томаш, который сегодня утром вернулся из отпуска. Потому что никто другой не сможет порадоваться вместе со мной так, как они! Лишь бы мама не заплакала от волнения, только бы она удержалась и не заплакала, когда увидит, что я ступила босыми ногами на пушистую мягкую поверхность педагогической пустыни.

В моей комнате навели образцовый порядок, и она сверкает почти как перед визитом старого маразматика. В вазе охапка весенних цветов, на столике возле кровати — очередной букетик маргариток, который Агата сегодня получила от «неизвестного воздыхателя». Все готово к наступлению этой великой минуты. А в холодильнике, как я догадываюсь, нас поджидает большая миска взбитых сливок, приготовленных мамой в честь знаменательного события.

Сегодня я сделаю один шаг, может быть, два. Завтра три или четыре. Послезавтра еще больше. И наконец, придет день, когда я снова открою дверь нашей квартиры и выйду на площадку. Посмотрю вниз и начну потихоньку спускаться по лестнице, перешагну последний порог, и сквер, который я так давно не видела, встретит меня молоденькой травкой. И я снова окунусь в водоворот моих собственных, не связанных с домом, дел; они по-прежнему влекут меня с непонятной силой, навстречу новому, таинственному, интересному.

Но, наверно, я уже никогда больше не прыгну с самого высокого трамплина — с меня хватит одного раза.

«Не прыгай! — закричал тогда тренер. — Я не разрешаю!»

Но я прыгнула. Зато теперь я знаю, что к новому, таинственному, интересному нужно подходить с осторожностью, так как у жизни — я поняла — есть что-то общее с трамплином. Я никогда не забуду того, чему меня научили последние недели. Того, что мой собственный дом — частица большого мира, и, если не полениться взглянуть повнимательнее вокруг, нетрудно увидеть, что у нас в доме тоже очень много интересного…

— Твоя сестрица изволила поставить картошку на газ и ушла, — с негодованием сообщил Ясек. — Только с ее куриными мозгами можно до такого додуматься!

— А тебе лишь бы к ней прицепиться! У самого куриные мозги!

— А если б вода залила огонь и началась утечка газа, тогда что? Ты бы, конечно, ничего не почувствовала, и вместо того, чтобы радоваться твоим первым шагам, нам пришлось бы тебя откачивать… И ты еще ее защищаешь! Нет, не понимаю: кто вас, баб, только выдумал! Я предпочитаю иметь дело с десятком парней, чем с одной девчонкой.

Ясек кипел от возмущения.

— Какая же из них тебе особенно насолила?

— Э-э-э… — сердито махнул он рукой. — Даже вспоминать не хочется… И ты из меня, пожалуйста, не вытягивай. Я уже сказал все, что думаю. Усвоила?

— Усвоила, — покорно ответила я.

— Я, конечно, не имею в виду ни тебя, ни маму… — спохватился Ясек. — Речь идет о Генеке Крулике.

— Но он же, кажется, не девчонка!

— Как будто я не знаю!

— Ты начал с того, что обругал всех баб. А теперь говоришь…

— Я отлично знаю, что говорю! — перебил меня Ясек. — Просто Генеку Крулику больше всех достается. Я вижу, ты по-прежнему ничего не понимаешь! — вздохнул он. — Ладно, так уж и быть, расскажу все по порядку, только не требуй от меня никаких заглавий, я и без того уже плохо соображаю. Полное нервное истощение…

— Валяй без заглавия, — торопливо согласилась я, лишь бы нс вызвать у брата новый приступ раздражения против девчонок.

Но в ответ он, не задумываясь, выпалил:

— В таком случае, мой рассказ будет называться:

Есть люди, от которых никто ничего путного не ждет, и меня это здорово злит. Я понимаю, можно сомневаться насчет закоренелых преступников — этим не так легко вернуться на путь добра. Но почему нельзя верить в будущее Генека Крулика? Вряд ли найдется человек, который на сто процентов убежден, что из Крулика ни черта не выйдет. Я, во всяком случае, такого не знаю. Да и что, в конце концов, особенно плохого делает Генек? Если разобраться — ничего, разве что чересчур много болтает и мало думает, да еще, выражаясь медицинским языком, «несколько диссоциирован». Так, по крайней мере, про него сказал наш физик.