Наталья Кравцова - От заката до рассвета
Я приуныла. Все страхи остались позади, мы летим домой. Что же это со мной? Мне было не по себе. Однако Нине я ничего не сказала.
В это время раздался ее сиплый голос:
— Наташа, давай покричим.
«Покричим» значило, что мы должны убрать газ и на малой высоте поприветствовать наземные войска (крикнуть «Привет, пехота!» или что-нибудь в этом роде). Многие верили, что пехота их хорошо слышит, и честно «кричали», снижаясь над передовой. И мы с Ниночкой при удобном случае проделывали то же самое.
Но в этот раз мне совсем не хотелось «кричать». Да и не было желания выяснять, шутит Нина или нет. И я сердито ответила ей, что кричи, мол, сама: твой голос услышат лучше.
Как бы там ни было, а ее предложение вывело меня из угнетенного состояния. Ноги мои постепенно успокоились.
Над проливом облаков уже не было. На море сверкала лунная дорожка. До самого аэродрома мы летели в ясном небе. Тихо и мирно светили звезды.
Еще издали я увидела стартовые огни. Несколько неярких огоньков на земле. Там нас ждали. Там был наш дом.
Темная ночь
От крайней стоянки самолета до крутого обрывистого берега несколько шагов. Дальше — море. Азовское. Днем оно зеленовато-серое, с четкой, чуть выпуклой линией горизонта, густо-синей полоской, разделяющей небо и воду. А ночью, темной беззвездной ночью его не видно. Стоишь у обрыва, и впереди — чернота. Но постоянно слышишь его шум, раскатистый, однообразный. Даже в полете кажется, что он сопровождает тебя.
Здесь, у самого моря, наша летная площадка. Рядом с ней, в поселке, мы живем. Всю зиму и весной…
Погода — штормовая. Гудит море. Мы летаем на Крым, бомбим фашистов под Керчью. Сильный северо-восточный ветер гонит наши «ПО-2» на цель с такой скоростью, что они мчатся, как истребители. Зато назад ползут долго-долго. Целую вечность.
Сегодня у меня штурманом — Хиваз Доспанова. Неугомонная девчонка. Вернувшись из госпиталя, она продолжает летать. Ей бывает очень трудно, она теперь быстро устает: после переломов обе ноги стали короче… Но она крепится, по-прежнему хохочет и поет.
В полете Хиваз болтает без умолку. Да и на земле тоже.
— Ты заметила, — говорит она, — что на станции вместо четырех прожекторов стало шесть? Это они вчера перетащили с берега. Правильно, конечно: мы уже третью ночь летаем на эту цель… Какая кошмарная погода! — продолжает Хиваз. — Мы, кажется, сегодня не долетим домой: скорость черепашья! Жуткий встречный ветер! — Потом вдруг без всякого перехода: — А хочешь, я спою тебе песню. Новую! Из фильма. Нам показывали в госпитале. Слушай.
Темная ночь… Только пули свистят по степи.Только ветер гудит в проводах. Тускло звезды мерцают…
Пропев два куплета, она ненадолго умолкает. Потом говорит:
— Дальше не помню. Правда, прелесть? Внизу под нами Фонталовская. Мы уже полчаса торчим над ней! Господи, что за скорость! Натка, а тебе не кажется, что нас относит назад, а? Давай спустимся пониже, может быть, там ветер слабее…
Я снижаюсь, но и здесь ветер такой же. Самолет медленно, очень медленно приближается к аэродрому.
— Знаешь, завтра будет дождь. Этот ветер обязательно нагонит плохую погоду. Я теперь заранее чувствую, когда погода изменится: ноги мои начинают ныть… Послушай, а ты не хочешь нарисовать на хвосте самолета какую-нибудь птицу или зверя? Это модно, во всех полках рисуют. Можно белой краской. Ты видишь, как садятся самолеты? Кошмар!..
На земле непрерывно горит посадочный прожектор. С зажженными навигационными огнями «ПО-2» ходят по кругу. На последней прямой снижающийся самолет летит так медленно, что кажется, можно идти рядом с ним обыкновенным шагом, и он не обгонит тебя.
Заходим на посадку и мы. Едва колеса касаются земли, как самолет окружают техники и, удерживая за крылья и стабилизатор, прижимают его книзу, чтобы не перевернуло ветром.
— Полеты запретили! — кричат мне. — Рули на стоянку!
Наконец мой «ПО-2» в безопасности, на стоянке. Весь опутан тросами, закреплен на месте. Тросы натянуты и привязаны к штопорам, ввернутым в землю. От стоянки до крутого берега несколько шагов. Гудит ветер, шумит море…
— Хиваз, где ты? — зову я.
Никто не откликается. Я ищу ее и нахожу в сторонке. Согнувшись, она сидит на пустом ящике из-под бомб и плачет.
— Что ты? Что случилось?
— Очень ноги болят. Просто не вытерпела… Я посижу немного, сейчас пройдет.
Когда ей становится легче, мы отправляемся домой.
В комнате жарко. Шелестит сухой камыш в печке. Мы вылезаем из комбинезонов, раздеваемся. Еще не поздно — одиннадцать. Впереди — целая ночь. Нам редко удается спать ночью.
Вдруг распахивается дверь.
— Кино привезли! «Два бойца» называется. Кто хочет — в клуб!
Хиваз вскакивает и всплескивает руками.
— Ой, знаешь, это же тут, в этом фильме песня! Пойдем, пойдем обязательно!
Темная ночь… Только пули свистят…
Напевая, она быстро натягивает на себя свитер, который только что сняла.
На улице ветер сбивает с ног. Рядом в темноте стонет, бушует море. И кажется, что это на высоком берегу стонут наши «ПО-2».
Встретимся на той стороне
Темная январская ночь, мутная и сырая. Видимость отвратительная. На земле только изредка мелькнет огонек или зажжется фара машины.
В эту ночь наша артиллерия и авиация обеспечивают высадку морского десанта в Керчи. Задача самолетов «ПО-2» — бомбить вражеские прожекторы и артиллерийские точки на берегу.
Я вглядываюсь в темень ночи — и ничего не вижу, решительно ничего. Куда ни посмотришь — вправо, влево, на землю или вверх — всюду одинаково темно. Голубоватые выхлопы пламени из патрубков освещают впереди небольшое пространство вокруг мотора, и похоже, что в воздухе густая дымка. Да, вероятно, так и есть.
Но едва я долетаю до Керченского пролива, как сразу попадаю в мир огня. Стреляют на земле и в воздухе. Рвутся бомбы, бьет артиллерия, сыплют мины «катюши».
Я лечу над проливом. Вижу, как плывут наши бесстрашные десантники к Керчи. На катерах, на каких-то неповоротливых лодчонках. Плывут прямо к пристани, к самому центру изогнутого полукругом берега. В лоб. А с берега, скрещиваясь, их освещают прожекторы. Бьют по ним минометы, пулеметы. Длинные трассы бегут к ним сразу с нескольких сторон. Катера отстреливаются.
Вот подожгли один катер. Второй, третий… Стелется дым по воде. Жутко смотреть сверху на то, как они горят. Горят и упорно плывут вперед. А ведь там, на катерах, — люди.
Моряки… Они проезжали через наш поселок, веселые, крепкие парни. Заходили к нам знакомиться.
— Сестрички, встретимся на той стороне, в Крыму, — говорили они, прощаясь, и махали бескозырками из машины.
А Володя, молодой, еще безусый паренек, весь в татуировке, никак не хотел уезжать: уж очень понравилась ему Нина — мой штурман. Он без конца говорил ей что-то, обещая написать письмо, а она посмеивалась и торопила его:
— Иди, иди — вон машина твоя уезжает! Догонять придется!
Володя шел к машине, оглядываясь, и все повторял:
— Там увидимся, на той стороне!
Сначала он говорил это убежденно, но чем ближе подходил к машине, тем неувереннее становился его голос. Забравшись в кузов, он уже нерешительно спрашивал:
— Там, на той стороне, увидимся?..
На следующий день от него пришло письмо. Передал его какой-то артиллерист, приезжавший в наш поселок.
— «Братишки» шлют привет всем девчатам. Они готовятся к высадке, — сказал он.
Нина обрадовалась письму, хотела ответить, но адреса не оказалось. Да и какой там адрес, когда моряки готовились с боями высаживаться в Керчи…
И вот они горят. И ничем, ничем нельзя им помочь!
Я не могу оторвать глаз от одного катера. Охваченный огнем, он постепенно отстает от остальных, кренится набок.
Что там сейчас происходит? А может быть, на этом катере Володя?
Вспомнилось, как он, стоя в кузове грузовика, мял в руках свою бескозырку, сам этого не замечая, и нерешительно говорил:
«…на той стороне… увидимся?»
Я слышу Нину по переговорному аппарату, но не сразу понимаю, о чем она так взволнованно спрашивает:
— Наташа, они потонут? Неужели потонут?!
— Может быть, как-нибудь спасутся… — отвечаю ей, хотя совершенно ясно, что такой возможности нет.
Прожектор, который держал в своем луче пылающий катер, бросил его и переключился на другой. Наш самолет приближался к прожектору. Под лучом, низко нависшим над водой, плескались волны. В освещенной полосе клубился белый дым. Я всеми силами души ненавидела его, этот длинный скользкий луч, ползавший по заливу.
Внизу, у самого основания луча, ярко блестело зеркало.
— Целься в него!
— Я сначала две. Поберегу остальные, — сказала Ниночка.
