Наталья Кравцова - От заката до рассвета
— Будем садиться, — сказала Ира как можно спокойнее. Ей не хотелось пугать Нину, которой еще ни разу не приходилось садиться на вынужденную.
— А куда… садиться? — упавшим голосом спросила Нина.
Действительно, здесь, на небольшом клочке земли, который удерживали под Керчью наши войска, невозможно было найти площадку для безопасного приземления. Изрытая земля, вся в ямах и воронках, в колючей проволоке и надолбах, насквозь простреленная, израненная…
Самолет снижался в серую мглу, в неизвестность. Девушки внимательно разглядывали землю, но так и не смогли выбрать места для посадки. Высота падала, на горизонте и по сторонам вырастали горы, и обеим казалось, что они опускаются в глубокий темный колодец.
Последние метры… Впереди Ира увидела черную массу, надвигавшуюся прямо на самолет. Пронеслась мысль: «Сейчас врежемся…» И колеса коснулись земли. Короткая пробежка — и самолет, круто развернувшись, уткнулся носом в землю. Правое колесо попало в воронку. Это было спасением: до крутого холма впереди оставались считанные метры.
Откуда-то появилась машина, из нее выскочили два солдата, спросили у девушек, не ранены ли, указали направление к пристани и уехали. На ходу крикнули:
— Не задерживайтесь: катер уйдет! Скоро начнется бомбежка!
Уже совсем рассвело. Осмотревшись, девушки молча переглянулись, пораженные тем, что увидели. Нет, им просто повезло… Рядом с самолетом лежал на боку танк со свастикой. С другой стороны были танковые заграждения, сзади — телеграфные столбы, за ними — разбитый истребитель.
Захватив с собой спасательные жилеты, которые выдавались на случай падения в море, Ира и Нина пошли к берегу. Там комендант пристани пристроил их на переполненный катер, который готовился к отплытию на Большую землю. Усталый, небритый, с воспаленными глазами, он нервничал, то и дело поглядывая на часы и торопя капитана катера: надо было успеть переплыть пролив до начала бомбежки. Авиация противника ежедневно по нескольку раз методично бомбила наш плацдарм на полуострове и пролив, не давая возможности подвозить подкрепления высадившимся в Крыму десантникам.
Наконец катер в море. Он до отказа забит ранеными. Под брезентом — убитые, умершие от ран. И снова Ира почувствовала себя неловко: ведь только они вдвоем тут здоровые…
Один из раненых слабым голосом обратился к Ире:
— Девчата… из полка… Бершанской?
— Да.
— А… что?.. — Он чуть повел глазами в сторону Крыма. Ему трудно было говорить.
Ира догадалась.
— Да вот пришлось сесть там, в Крыму. Подбили нас. Теперь возвращаемся в полк.
— А-а-а… Пономареву… Любу знаете?.. Механиком она…
— Любу? Конечно, знаем! А кем она вам приходится?
— Сестренка… родная… Привет… скажите: видели…
Он задергал верхней губой, хотел улыбнуться. Губы у него были сухие, запекшиеся.
— Она к вам обязательно приедет. Куда вас положат, в госпиталь? Тут есть близко, в Фонталовской.
— Да… в живот… Не успею я…
Он устало закрыл глаза. Одними губами попросил:
— Пить…
Но воды не оказалось. Раненых было много. Они сидели, лежали, тихо стонали. Два санитара, измотавшись при погрузке, дремали, изредка поглядывая в сторону Крыма. Капитан тоже посматривал на небо, ожидая налета.
Большой участок пролива был заминирован, и катер плыл не напрямик, а по кривой. До причала оставалось уже несколько десятков метров, когда послышался нарастающий гул бомбардировщиков. Через минуту весь пролив покрылся водяными столбами. Бомбы рвались и на берегу.
Под грохот взрывов катер причалил, и все, кто в состоянии был двигаться, бежали, шли и даже ползли на берег, укрываясь в воронках. Только тяжелораненые остались на катере… Остался и Любин брат.
Ира и Нина пересидели бомбежку в глубокой яме. Бомбы рвались совсем близко, оглушая свистом и грохотом. Осколки и песок сыпались сверху в яму. Когда самолеты улетели, они выбрались, отряхиваясь, наверх и сразу увидели, что на том месте, где еще недавно покачивался на воде катер, было пусто, только обломки плавали да какие-то непонятные предметы… На берегу кто-то истерически кричал и лез в воду…
Спустя час девушки ехали в полк на попутной машине. Ира никак не могла забыть Любиного брата, его усталого, серого лица и тихо покачивающиеся на море обломки… Как сказать Любе? Эта мысль не выходила из головы.
Она рассказала ей сразу же. Люба не заплакала, только ушла к морю и долго сидела там одна на берегу.
А вечером Ира снова полетела на задание. На резервном самолете. И Люба провожала ее в полет.
Я прилечу к тебе
Ночью немцы бомбили аэродром «братцев». Леша Громов был дежурным по полетам. Все, кто находился на старте, бросились рассредоточивать самолеты. А бомбы падали, и дрожала земля от взрывов.
После короткого перерыва снова бомбежка. Ребята прятались в воронках.
Спасая самолеты, Леша бегал по полю и прыгнул в воронку слишком поздно: его ранило осколками… Ранило тяжело.
Всех пострадавших увезли в Краснодар, в госпиталь.
На следующий день, когда стало известно о несчастье в «братском» полку, я полетела в Краснодар. Заодно мне дали какое-то поручение.
Приземлившись на большом аэродроме, я порулила в ту сторону, где на краю поля стояли брезентовые палатки с красным крестом. Там я надеялась узнать, куда увезли раненых. Оказалось, они были еще здесь, в палатках.
Почти все ребята были ранены сравнительно легко. И только у Леши серьезное ранение. В руку и поясницу. Он лежал на животе и не мог ни поворачиваться, ни даже шевелиться. Бледный, с огромными глазами, глубоко запавшими, он приподнял с подушки голову и попытался улыбнуться.
— Леша… Как ты чувствуешь себя?
Я присела на корточки, чтобы ему не нужно было поднимать голову.
— Ничего… Все будет в порядке.
— Сильно тебя?.. Тебе очень больно?
Вопросы были глупые. Я и так видела, что ему плохо и он сдерживается, чтобы не стонать. На лбу у него бисером выступили капельки пота. Мне хотелось плакать. Почему их тут держат, не везут в госпиталь? Говорят, что там все переполнено, но к вечеру будут места…
Я смотрела на Лешу глазами, полными слез. Еще недавно мы с ним ходили по обрывистому берегу, слушали рокот моря. Радовались, что освобожден наш Киев. И вот лежит он передо мной неподвижно, сильный, большой Лешка, лежит с глубокой раной, совсем беспомощный, и старается делать вид, что ничего серьезного нет. Даже пытается улыбнуться…
— Ты… не смотри на меня… так…
Я проглотила слезы, но губы мои задрожали, когда я попробовала что-то произнести.
Леша заметил и стал успокаивать меня:
— Не надо… Что ты? Лешка еще летать будет. Как ты…
— Я знала: он тренировался, чтобы стать летчиком. Он не хотел отставать от меня.
— Ну конечно, будешь. Только выздоравливай.
Он прикрыл глаза. Ему трудно было напрягаться. Я наклонилась к нему и поцеловала в холодный лоб.
— Наташенька…
— Я прилечу к тебе, Леша. Держись… Поправляйся.
— До свидания. До скорой встречи.
— До скорой…
Но прилететь к нему мне не удалось. Шло наступление, мы много летали. А через некоторое время мне сказали, что Леша умер. От гангрены. Рана оказалась слишком глубокой: были повреждены внутренние органы.
До последнего вздоха он находился в сознании и говорил обо мне… Он знал, что умирает.
— Был Лешка, и нет его… — повторял он. Лежа на животе и повернув голову набок, он все смотрел и смотрел на кусочек синего неба, где, он знал, ему никогда уже не бывать.
Его похоронили на краю аэродрома, где находилось небольшое кладбище. Здесь хоронили летчиков.
Потом я летала в Краснодар опять. На простой деревянной пирамиде была прикреплена его фотография.
Я долго стояла над могилой и смотрела на размытые дождями черты Лешиного лица…
Цель — Багерово
Багерово — небольшая железнодорожная станция к западу от Керчи. Сюда приходили немецкие эшелоны. Они подвозили к фронту оружие, снаряды, подкрепления.
Мы уже не раз летали на эту цель и знали, что бомбить ее не просто. Стоило только нашему «ПО-2» приблизиться к станции, как сразу же включались прожекторы и зловещие длинные лучи устремлялись навстречу самолету. С высот, окружавших станцию, били зенитки.
В прошлый раз погода была отличная: чистое, звездное небо, ни облачка. В такую погоду можно подойти к цели неслышно: лезь себе вверх, сколько понравится, а потом планируй, приглушив мотор, и, осветив цель, бросай бомбы. Ну, а там уж как повезет. Во всяком случае, штурман успевает прицелиться и отбомбиться до того, как прожекторы схватят самолет.
А сегодня… Нет, неподходящая погода, чтобы бомбить Багерово!
Усаживаясь в кабине, мой штурман Нина Реуцкая сказала хриплым, простуженным голосом:
