Беатриче Мазини - Дети в лесу
— Нет, конечно.
— Ты хочешь сказать: то, что решишь ты, равно тому, что решит… ну, скажем, пустая головешка Нинне?
Том помедлил с ответом.
— Нет, не думаю.
— Я тоже. И пусть у них есть теперь много слов, но они все еще малыши. Ням-ням, пи-пи, баю-бай — и всё, — она улыбнулась, на этот раз насмешливо. — Для них все это игра. У них и память-то, как у муравьев, малюсенькая, — для наглядности Хана даже показала двумя пальцами, какая она малюсенькая. — Они уже забыли, что такое затрещины, голод, одиночество.
— Может, они просто не хотят вспоминать, — заметил Том. — И правильно делают.
— Может, — согласилась Хана. — Но это ничего не меняет. Они словно родились здесь и выросли, слишком быстро выросли. Как грибы. Такие гномы-боровики… Что ты так странно на меня смотришь? Я сказала «грибы». Ведь это так называется, правильно?
— Да, — ответил Том с легкой улыбкой: Хана, такая уверенная в себе, — боится ошибиться даже в мелочах.
— Я хочу сказать, у них нет прошлого. Здесь они живут настоящим и желают будущего. Требуют будущего.
Том удивился: он и не ожидал, что в мыслях у Ханы все так ясно, так точно определено. Значит, и она не переставала анализировать происходящее, даже когда казалась ко всему равнодушной. Она не только перебирала собственные Осколки. Она думала обо всех. Том почувствовал себя увереннее — значит, он не один.
Хана взглянула на него и, будто читая его мысли, сказала:
— Короче, я с тобой. Можешь рассчитывать на меня. Даже если я не буду согласна с твоим решением, я помогу тебе заставить их слушаться.
Том горько улыбнулся.
— Слушаться! И раньше, и теперь мы хотим от них все того же. Чтобы они нас слушались.
Хана вздохнула.
— Может, это не очень хорошо. Но так надо. Мы должны оставаться вместе, и для этого у нас должна быть одна голова. Ты.
Том вдруг сник — ответственность навалилась на него всем своим весом.
— Ты — Том-Два-Раза. Твоя голова в два раза умнее, чем наши. Или в десять, или в двести. Я уверена, что ты найдешь в ней ответы на все вопросы.
«Ага, — подумал Том, — мне бы твою уверенность».
Он перевел взгляд на Хану — скорее всего, она тоже не была так уж уверена в том, что говорила, но зато ее слова придавали ему мужество. Он любил ее за это.
Вскоре выяснилось, что эта любовь и есть чуть ли не единственное, на что можно рассчитывать в трудную минуту, что она остро необходима им всем. Потому что случилось то, чего никто из Детей в лесу не мог себе даже вообразить, то, чего все должны были опасаться, то, чего боялся Том с самого начала, не признаваясь в этом даже самому себе.
Случилось, что Ноль-Семь, увлекшись игрой, в которую они часто играли в последнее время, то ли хвастаясь друг перед другом, то ли просто от скуки, забрался на одно из самых высоких деревьев, окружавших поляну. Сначала все смотрели на него восхищенно, даже Том: надо же, Ноль-Семь, всегда такой осторожный, который говорит всегда меньше других, да и сказать-то ему особо нечего, — забрался выше всех. Он карабкался по гладкому стволу как обезьянка, упираясь ногами в каждый сучок, который попадался ему на пути, и глядя вверх в поисках следующей опоры. Он ни разу не обернулся, чтобы посмотреть вниз, и, казалось, не слышал подбадривающих криков, доносившихся с земли.
Но когда Ноль-Семь наконец остановился — светлое пятно среди трепещущей листвы, — всем сразу стало ясно, что что-то не так. И что он не имеет ни малейшего понятия, как быть дальше.
Крики внизу смолкли.
— Он не знает, как спуститься обратно, — вдруг сказал Гранах.
Том подскочил к нижней ветке и подтянулся. Он лез наверх так быстро, как только мог, пока не думая о том, что будет делать, когда доберется до Ноль-Семь. На развилке он остановился перевести дух. И как только этому щуплому паучку удалось вскарабкаться на верхушку так быстро? Ствол и ветви дерева были совершенно гладкими, Тому стоило немалых усилий удержаться, и нужна была максимальная осторожность, чтобы не сорваться. Том посмотрел вниз — поднятые головы, — потом наверх — он не пролез еще даже половины. И в этот момент Ноль-Семь отпустил руки, замер на мгновение. И упал.
Он не кричал в падении, лишь кружился — очень медленно, потому что он был легкий, — как лист в ручье. Зацепил одну из нижних веток — она хрустнула и отлетела. Приземлился лицом вверх, с раскинутыми руками и чуть согнутыми ногами. Глаза его были распахнуты от удивления. Больше он не двигался.
Том тихо слез с дерева — спешить теперь было некуда. Остальные остались, где стояли, никто не сделал ни шага, все будто приросли к земле. Том подошел, наклонился над маленьким переломленным телом, приложил два пальца к горлу Ноль-Семь, пытаясь нащупать биение жизни, которой уже не было. Потом закрыл ему веки, не ведая, откуда взялся этот древний жест милосердия.
— Он умер, — сказал Том, разогнувшись.
Самые младшие вопросительно уставились на него. Из леса выбежал Собак, обнюхал неподвижное тело, поднял голову и завыл.
— Собак опечален, — сказал Гранах.
— Конечно, он же умер, — прошептала Нинне.
— Нет, Собак не умер, — возразил Гранах. — Это Ноль-Семь умер.
Лишь теперь, будто после этих слов, все вдруг осознали произошедшее. Орла опустилась на землю и спрятала лицо в ладонях. Нинне, чуть помедлив, последовала ее примеру. По щекам Глора скатились две крупные слезы. Дуду так сильно сжал зубы, что они у него скрипнули. Хана подошла к Тому и взяла его за руку Они долго стояли так, не говоря ни слова. Потом за их спиной послышались шаги; никто не обернулся. А потом подошла Лу и взяла Тома за другую руку.
Она поднялась в первый раз. «Наверное, это тоже что-то значит», — растерянно подумал Том. Но мысли расплывались и путались.
В конце концов он пришел в себя. Снова опустился на колени рядом с Ноль-Семь и поднял его на руки. Тело было легкое, теплое, страшно неподвижное.
— Отнесу его внутрь, — сказал Том.
В доме он уложил мертвого на землю и укрыл до плеч плетеным покрывалом, так, словно тот спал. «Ни один ребенок не спит так неподвижно, — подумал он. И помотал головой, будто прогоняя эту глупую и ненужную мысль. — Ни один живой ребенок».
Остальные сгрудились у входа, заслоняя свет. Том отстранил их и вышел из дома.
— Он должен отдохнуть, — сказала Орла. — Он устал и должен отдохнуть.
Дети разошлись. В основном все молчали, а если переговаривались, то шепотом. Не зная, что делать, они слонялись по поляне, иногда садились, вставали. Все были вместе, но поодиночке.
Том тоже не знал, что делать.
В этот вечер никто не захотел есть. Не сговариваясь, улеглись спать вокруг костра.
Когда все заснули, Том пошел искать Хану. Он знал, что она где-то рядом. Оглядевшись, заметил темную тень — Хана сидела на большом плоском камне. Том подошел и тоже сел: ближе, чем обычно, почти касаясь ее. Хана не отодвинулась. Он вдохнул запах дыма, оставшийся в ее волосах.
Они долго молчали, просто сидели рядом. Потом Том заговорил:
— Что мы теперь будем делать?
Хана пожала плечами.
— Теперь все будет по-другому.
— Все уже по-другому. Не так, как раньше.
Она сжала губы. Потухающий свет Астера бросал зеленоватые тени на ее лицо, делая его более жестким, более взрослым. Казалось, ей нечего сказать. И Том понял, что он и не ждал от нее ответа, просто хотел услышать звук ее голоса; хотел, чтобы рядом с ним был кто-то — не только глухое эхо его собственных слов и мыслей. Ответ он знал и сам.
— Надо уходить отсюда, — сказал Том. — Это дерево, — он кивнул в сторону невольного виновника трагедии, — вечно будет напоминать нам о том, что случилось. Мы должны идти дальше, пора. У нас нет выбора. Нет выбора.
Он вздохнул; словно это ужасное происшествие решило все за них — сами они никак не могли решиться. Может, если бы он был тверже, если бы убедил всех отправиться в путь, то ничего бы не случилось; может, на следующей поляне деревья были бы не такими высокими, не такими опасными. Может, может, может… Том помотал головой, будто вытряхивая навязчивые мысли.
— Это был несчастный случай, — прерывая долгое молчание, произнесла Хана. — Никто не виноват. Это могли быть ядовитые ягоды, или еще одно чудище, вышедшее из леса, или слишком сильное течение в ручье. Все что угодно.
— Да, но ведь это я должен заботиться о вас, — ответил Том.
— А мы — о тебе, — отозвалась Хана. — Все мы заботимся обо всех. Если бы мы остались в Лагере, то кто-то мог бы уже умереть от голода или от таблеток. Откуда нам знать? Жизнь — она такая. Не бывает, чтобы все всегда заканчивалось хорошо. Это не то, что в твоих сказках.
«Почему в моих, — подумал про себя Том, — если она теперь и сама их читает?» Но он ошибся: с этого вечера Хана не брала в руки книгу. Вечерние сказки снова читал только он.
