Ференц Мора - Волшебная шубейка
В надежде на это я ещё сделал несколько шагов в обратном направлении, и вдруг будто земля у меня из-под ног ушла. Нет, я не упал, а просто в какую-то глубокую яму провалился. Полетел вниз. Да так быстро, что даже в голове закружилось. Последнее, что я успел подумать, было: «Вот я и достукался! Проглотил меня Лиходей…»
КАМНИ ЗАГОВОРИЛИ
Очнулся, смотрю — вокруг светлым-светло. В детстве, когда я жил на мельнице, у меня была одна любимая забава. Крепко зажмурюсь и пальцем по веку проведу — и через глаза у меня самая настоящая радуга засияет! Теперь я видел точно такую же радугу с открытыми глазами. Смотрел на ленту радуги, а она сияла так ярко, что я закрыл глаза ладонью — козырьком к глазам приставил и стал осматриваться вокруг. Я, конечно, сразу понял, что нахожусь в той самой пещере, где Аладдин нашёл свою волшебную лампу.
Над головой у меня виднелся кусочек неба с узеньким серпом полумесяца, словно я глядел на него из глубокого-преглубокого колодца. А вокруг меня куда ни посмотри — только каменные стены. Они-то и светились, и сверкали, и горели разноцветными огнями. Каждая сияла своим цветом: одна — красным, как утренняя заря, другая — синим, как летнее небо, третья — оранжевым, а четвёртая — ярко-зелёным, как молодая трава!
«Наверное, опять всё это мне во сне снится», — подумал я. И точно так оно и было. Только проснулся я на этот раз не в своей постели, а на сырой земле. А земля вся мелкими камешками усыпана, они-то и горят в темноте огоньками, как светлячки. И шубейка моя на мне, и дальновид на шее. А бок так ноет, что ой-ой-ой! Подо мной даже лужа небольшая образовалась — от снега, что на моей одежде был, а потом растаял. А на сапогах он всё ещё поблёскивает немного. Выходит, не сон это.
Поглядел я вверх, на маленькое отверстие над головой. Наверное, через него я сюда, в шахту, бухнулся. Как раз на то самое место, где сокровища находятся. Видно, Кюшмёди не такой сумасброд, как все про него думают. Неспроста он со старым забоем не хочет расставаться.
Поднялся я на ноги и пошёл к каменной стене, к той, что была такого цвета, как пузырёк с красными чернилами, если его на свет разглядывать. Только очень уж трудно мне было идти. Ноги будто свинцом налились, а голова болталась, как сухая маковка на ветру. Но всё же я сделал несколько шагов. Как вдруг за моей спиной чей-то голос говорит:
— Вот и хорошо, вот и ладно!
И тотчас же на тысячи ладов загудело, заголосило, зарычало и наполнило собой все каменные своды эхо: «Вот-вот-вот! Хорошо-хорошо-хорошо!..» Я замер на месте. Но не с испугу, нет! Ведь я уже знал от дедушки Петера, что в этих говорящих скалах живёт многоголосое эхо. И пусть живёт, пусть скалы говорят. Бояться мне их нечего, нет у меня никаких дурных намерений. И я изо всех сил закричал:
— Мир вам и всем добрым людям!
Но, видно, зря я вступал со скалами в разговор. Потому что едва я прокричал первое слово, как свет в пещере погас и всё вокруг погрузилось в густой мрак.
В кромешной тьме я на ощупь добрался обратно до того места, где через круглую дыру над головой на меня смотрела луна. Луна-то смотрела, но мне от этого было не легче. По лунному лучику мне наверх не взобраться. Что же мне остаётся делать? Сесть на камень, положить руки на колени, склонить свою буйную головушку и плакать, думая о матушке моей и доброй фее Мальвинке, лить такие горячие слёзы, чтобы от них и камень с места стронулся.
Камень, правда, не стронулся, а вот луна не устояла на месте. Посмотрел я вверх, а от неё одна только небольшая краюшка виднеется через дыру наверху, но краюшка эта смотрит на меня ободряюще, будто сказать хочет:
«Иди, Гергё, в ту же сторону, что и я».
А я пошёл туда, где ещё недавно я видел светящиеся каменные стены. Сейчас они больше не светились, не говорили, а были холодны и неприветливы, даже больно ударяли меня, когда я на них натыкался в темноте. Но в конце концов я нащупал одну стену, которая была совершенно гладкой, будто её кто отстругал рубанком. Подле неё я и присел — немножко дух перевести и с мыслями собраться. Помню, что когда дедушка Петер водил меня с собой в новую шахту, я видел там одну точно такую же штольню с совершенно гладкими стенами. Значит, я сейчас попал в какую-то заброшенную штольню? Но штольня обязательно должна где-то выходить на поверхность. «И тогда я ещё могу выбраться из-под земли!» — подумал я.
Теперь я пошёл вдоль гладкой стены. Шёл долго, пока вдруг не почувствовал, что откуда-то дует ветер. Там, откуда я вышел, было всюду так жарко, что я даже вспотел. А таким ледяным холодом может тянуть только с поверхности.
И не бойся я эха, я бы, наверное, закричал от радости. Но я уже знал, как осторожно следует здесь подавать голос. И я только мысленно улыбнулся матушке и своей доброй фее Мальвинке и двинулся прямо навстречу ветру.
Вскоре я очутился в таком узком коридоре, что, вытянув руки в стороны, я доставал одновременно до обеих его стенок.
Дорога поднималась вверх, она была вся усеяна мелким щебнем, шуршавшим у меня под ногами. Ветер становился всё сильнее, а за поворотом штольни уже можно было слышать и его голос. Ветер шелестел, гудел, шипел, ржал… Но для меня все эти его звуки были сейчас слаще самого нежного пения.
Вот штольня сделала ещё один поворот, и ветер больно хлестнул меня по лицу, как плетью-треххвосткой. Но и эти его удары были мне всё равно что щекотание цветочных лепестков. Я вдохнул в себя полные лёгкие ветра и прыжками кинулся вперёд. Я уже знал, что всего несколько шагов отделяют меня от выхода на поверхность.
«Ну что, Гергё, выпустил тебя Лиходей на свободу?!»
И только успел я так подумать, как снова полетел куда-то вниз, да так здорово кувыркаясь, что Сила-Цинтула весь пожелтел бы от зависти. На этот раз лететь мне пришлось не очень долго. И упал я на что-то мягкое. Пощупал вокруг себя — снег. На снегу лежу! Ветер вроде бы гудит, а я не чувствую. Значит, это у меня в голове гудит. Смотрю вверх: звёзды что начищенные медные пуговицы надо мной горят. Ну, слава богу! Выбрался наконец-то под ясное небо. И не только звёзды сияют, а и снег вокруг тоже искрится. Это тебе не то что под землёй, во мраке пробираться. Присмотревшись получше, я понял, что угодил в какую-то большую яму. Яма глубокая, с краями крутыми, заснеженная. Как выбраться из неё, не знаю. Будь это днём, я, наверное, нашёл бы путь наверх. И даже при луне отыскал бы какой-нибудь корень, чтобы, за него уцепившись, выкарабкаться. Но пока я под землёй странствовал, звёздный пастушок далеко убежал по млечным лугам, может, уже и за край неба скрылся.
Вот и сижу я в яме, как божья коровка, угодившая в пустую кружку — по осени, во время сбора винограда. Но мало-помалу пригляделся к темноте, вижу: точно напротив лаза, из которого я в яму свалился, такая же дырища на белом снежном покрове чернеется. Побрёл я по глубокому снегу — он мне аж по шею! — к другой пещере. Край её был невысоко от дна ямы, смог я до него вскарабкаться. Думаю про себя: «Хоть ночь на сухом проведу, всё не в снегу лежать». И не стал я далеко вглубь забираться, а у самого выхода примостился. Сел спиной к каменной стене, а глаза уж сами слипаются. И такая одолела меня усталость, что не чувствовал я больше ни холода, ни голода, ни страха. Одно у меня желание было — покрепче уснуть. А о том, что могу вконец окоченеть, я даже и не подумал. Так, наверное, и случилось бы, если бы я сквозь сон чей-то голос не услышал.
— Ну, не надо плакать, барашек мой!
«Ого! — сразу навострил я уши, а глаза сами собой открылись. — Опять камни заговорили. Ну, теперь я до конца дослушаю, о чём они беседуют, не стану им мешать!»
— Я тебе постельку постелю… — ласково продолжал прежний голос. Между прочим, он звучал как обычный, человеческий.
Теперь уже и сон пропал у меня, вместо него овладело мною любопытство. Приник я к земле и осторожно в глубь пещеры пополз. Совсем немного и прополз, и тут снова всё тот же голос слышу, а луч света прямо в глаза мне бьёт. Отпрянул я назад, за выступ скалы, к земле припал. Потому как теперь я уж точно знал, что это за голос и что за свет. Хозяин рудника голос подаёт и свет от его лампы исходит!
Спасибо дедушке Петеру, что он заранее мне всё объяснил. Хорошо, что я теперь знаю, чем задобрить всесильного Хозяина недр. Достав из кармана большую краюху хлеба, я перекинул её через выступ скалы. Такого сдобного хлебушка он, наверное, не ел с того дня, как отрастил свою бороду в восемь аршин длиной. Только бы он побыстрее нашёл мой подарок!
Ну, как видно, нашёл, старый. Потому что немного погодя всё тот же голос попросил:
— Эй, Хозяин, Хозяин, может, и сальца немного подкинешь?
Только теперь, заслышав его голос, я рот от удивления разинул. Ведь это же никакого не Хозяина голос, а колдуна Кюшмёди! Старый чудак сам думает, что это я — Хозяин недр. Значит, правильно я шёл. Это и есть логово Кюшмёди! Ну, Гергё, теперь держись!
