Игорь Ефимов - Таврический сад
— А можно, у нас дома новый приемник — очень красивый?
— Лучше телевизор, если что-нибудь интересное.
— Только не торопитесь, — сказала Дина Борисовна. — У вас еще будет время подумать. Нужно выбрать самое лучшее, — ведь один только раз. Поняли?
— Поняли, — хором ответили ребята.
— А теперь слушайте внимательно, — я буду объяснять, как нужно обращаться с аппаратом.
Вечером в спортзале занимались гимнасты. Несколько жильцов из дома напротив сидели у своих окон и с удовольствием смотрели через улицу на ребят, как они прыгают и раскачиваются на кольцах, будто это были какие-нибудь настоящие соревнования на первенство города или вообще футбол. После гимнастов должны были заниматься фехтовальщики; они уже толпились в дверях и в нетерпении позвякивали рапирами, а жильцы в доме напротив оглядывались и подзывали других, — очевидно, говорили, что сейчас будет еще интереснее.
— Ну, ребята, на сегодня все. Построились, — скомандовал тренер. — В раздевалку шагом марш!
В раздевалке Басманцев сказал:
— Я уже точно решил — буду снимать прыжки через коня. Это лучше всего. Вот только не знаю еще, какие лучше — с трамплином или без трамплина. Хорошо бы и то и другое.
— А я папу, — сказал Косминский. — Мой папа пианист. Он мне больше всех нравится.
— Подумаешь, пианист. Кому они только нужны, эти пианисты.
— Да, а зато знаешь, какие у него пальцы? Таких ни у кого нет. Он может одной рукой унести сразу пять бутылок лимонада — в каждом пальце по бутылке, вот как.
— А английский язык он знает? — спросил Глеб.
— Наверно, знает. А что?
— Да нет, так просто.
— И зачем только чинят ботинки, — сказал Басманцев, обуваясь. — Вот ходил я в них, все было нормально, а теперь зачем-то починили, и я с непривычки так спотыкаюсь — весь город расковырял.
Они кончили одеваться и вышли на улицу. Идти им нужно было всем троим в разные стороны, но после тренировки так хорошо гудело в руках и ногах, так ярко и по-новому виделась знакомая улица, с высокими, освещенными по пояс домами, и так не хотелось, чтобы все это кончилось, что Глеб взмахнул чемоданом и спросил:
— Пошли, что ли?
— Пошли, конечно, пошли.
И они вместе пошли туда, где никто из них не жил и где вообще никто жить не мог, потому что там был городской парк и в нем такие голубенькие киоски, а в киосках продавался лимонад.
— Знаешь, Глеб, — сказал Косминский, тряся бутылку, чтобы она посильнее шипела, — твоего Сеньку сегодня побили. То есть не побили, но, в общем, он там дрался — я видел.
— Это, наверно, с Женькой Карташовым. Как же его побили? Он ведь специально в самбо занимался, приемчики учил.
— Да, сначала он пытался приемчиком, но тот Карташов, видно, здорово трусил и все вырывался. Он так сильно вырывался, что твой Сенька вдруг упал. Тут уж они и подрались просто так, без приемчиков — не понять даже, кто победил.
— Не доучился, значит, — сказал Глеб.
— Да бросьте вы об этой ерунде, — сказал Басманцев. — Давайте лучше о деле — кто сегодня снимал?
— Сегодня Сумкина, — сказал Глеб. — Я ей помогал. Она хотела снять Тобика, как он служит и все такое, но тут пришла ее мама и говорит: «Ах, вы уже снимаете! Подождите немного, я переоденусь. И что ж ты меня не предупредила, — я бы зашла в парикмахерскую». Сумкина растерялась и говорит: «Почему ты так рано? У тебя же собрание». А та говорит: «Отменили собрание» — и пришлось ее снимать, а не Тобика.
— Да, родители всегда влезут, — сказал Басманцев. — Мои даже сначала не верили, что нам дают киноаппарат; говорят, будто мне никто не доверит. Зато, когда увидели, начали так уважать, расспрашивают обо всем; отец даже сказал, что возьмет на охоту. «Теперь, — говорит, — вижу, что тебе можно поручать серьезное дело». Наконец-то до него дошло.
— А Свиристелкин опять хвалился, что всех насмешит. «Такую, — говорит, — шутку снял, все упадут со стульев».
— Ладно, в субботу увидим, что он там снял.
— Да, в субботу интересно будет. Значит, в пять часов.
— Точно в пять.
— Ну, пока.
НЕВОЗМОЖНО ПЕРЕВЕСТИ
— Сенька, ты чего? — спросил Глеб.
— Чего?
— Стоишь тут, высматриваешь. Кого ты высматриваешь?
— А что, нельзя, что ли?
— Да ты уже третий день в окно смотришь. Думаешь, я не вижу?
— Ну и видь себе на здоровье.
— Ты что, с Женькой дрался?
— А ты откуда знаешь?
— Я знаю. Что же ты приемчиком его не взял? Не доучился, что ли? Надо было как следует выучить, походить еще месяца два, а так быстро, конечно, не научишься.
— Да я хотел подольше походить, а потом мне без него как-то скучно стало, и я решил поскорее. Не утерпел.
— Вот видишь. Ты походи еще, научись как следует. Или хочешь, я ему сам надаю?
— Нет, я больше не хочу с ним драться. Я теперь мириться хочу. Знаешь, как без него скучно.
— Ну так помирись, чего же ты?
— А я не умею. Ты не знаешь, нет такого кружка, где учат мириться?
— Какой еще кружок. Помирись, и все тут.
— А как? Вот смотри, я ему записку написал. Глеб взял записку и прочел:
«Женька, если ты будешь дразнится, я тебе еще не так дам».
— Ну что, по-моему, все правильно. Только «дразниться» с мягким знаком.
— Да, правильно. А ты посмотри ответ. На обороте было написано:
«Я тебе сам дам».
— Видал, — сказал Сенька. — Вот и мирись с такими.
Зенуков, Басманцев и Косминский назывались директорами картины и в пять часов должны были собраться в школьной фотолаборатории, чтобы проявлять первые пленки.
Глеб пришел в школу раньше всех. Была вторая смена, шел урок, и по тихому коридору две девочки несли в кабинет физики ведро снега. Было совершенно непонятно, где они могли его накопать, если на улице уже настоящая весна.
Дина Борисовна вошла сразу же вслед за Глебом и сказала:
— Здравствуй, Глеб. Какой-то ты сегодня высокий.
— Да нет, это еще что, — скромно ответил Глеб. — Вот вчера я был, так это да. Дина Борисовна, а вы знаете английский язык?
— Не очень хорошо, но читать могу. А что?
— Да нет, это я так.
— Нет, ты не думай, — сказала Дина Борисовна, будто оправдываясь. — Я и писать умею, только не очень быстро и с ошибками.
— Да что вы, я понимаю.
Когда пришли остальные, Дина Борисовна начала показывать, как нужно готовить проявители, как вставлять пленку в бачок и потом вынимать, чтобы не повредить эмульсию.
Ребята изо всех сил старались ничего не упустить и не испортить, потому что это даже невозможно было себе представить — кто-то мучился, думал несколько дней, что ему больше всего нравится, наконец придумал, снял, и вдруг — раз! — они испортят, и весь труд пропадет даром. Глебу нужно было приготовить 500 кубических сантиметров воды, и он то отливал, то доливал, то ему казалось, что мензурка стоит криво, то вода была не очень чистая; и все его ждали, пока, наконец, Дина Борисовна не сказала, что такая точность здесь, наверно, не нужна.
Когда зарядили первый бачок и зажгли свет, вдруг пришел Сергияковлич.
— Слышал, слышал, — сказал он Дине Борисовне. — Это вы очень интересно придумали — кино! Молодцом. А о чем будет фильм, уже решили?
— Это пока секрет, — ответила Дина Борисовна. — Мы закончим к празднику и тогда покажем.
— Ну, раз секрет, тогда молчу. Но все равно, очень рад за вас. Я уверен, что у вас все получится. А это что, помощники?
— Да, дирекция.
— Ну давайте, дирекция, работайте как следует, чтоб мне на вас не жаловались. А не то смотрите у меня.
Как только он ушел, Глеб вылил воду из мензурки и отошел к окну. Косминский немного подумал и ушел за ним.
— Вы чего? — спросила Дина Борисовна.
— Так. Расхотелось чего-то, — ответил Глеб.
— Нам и так интересно, правда, Глеб, — сказал Косминский, — а он грозится. Будто нас заставляют, а мы не хотим.
— Да это он совсем не вам сказал. Это он обо мне так заботится, хочет мне помочь. По-моему, он очень внимательный.
— Да, об отстающих он всегда заботится. Если у кого двойка или с поведением плохо, или задавили, он всегда и поговорит, и про домашние условия расспросит, а так…
— Ну ладно вам, — сказал Басманцев. — Подумаешь, какие чувствительные. Идите лучше смотреть, как получилось, — пора вынимать.
Первые пленки вышли отлично. Кадрики были очень маленькие, и еще невозможно было понять, что на них снято, но, все равно Дина Борисовна сказала, что хорошо и съемка «качественная». Когда расходились домой, Глеб вдруг оставил ребят и побежал за Диной Борисовной.
— Дина Борисовна, — сказал он, догоняя и протягивая ей конверт, — переведите мне, пожалуйста, письмо.
— Так вот в чем дело. Вот зачем ты спрашивал. Ну хорошо, только давай где-нибудь сядем.
