Зинаида Шишова - Джек-Соломинка
Но, несмотря на то что он покупал лучшие перчатки и одевался у лучших портных, сердце у него было злое и черное, — это понял Джек из рассказов своей госпожи.
— Мой милый крепко любил меня два года, — говорила госпожа Элен, плача и смеясь. — Он не пропускал ни одной ярмарки, ни одного богомолья и ни одного турнира: всюду ему было лестно показаться со мной. И каждый день я надевала новое платье и новую шляпу, а иногда он приказывал мне нарядиться пажом, матросом или мавром. И, когда он дрался на турнирах, я носила венки, пожалованные ему королевой.
— Почему же вы расстались с ним? — спрашивал всегда в этом месте Джек, несмотря на то что наизусть знал до конца эту печальную повесть.
— Ах, мы растратили много денег, и его вилланы уже ничего не могли ему платить, потому что он ободрал их как липку. Он стал поговаривать, что ему необходимо найти себе богатую невесту, чтобы поправить дела… А потом он потихоньку уехал от меня в Кентербери, — добавляла она совсем тихо, — и я больше уже его не видела.
Здесь Джек всегда опускал глаза, но, видно, и сквозь опущенные ресницы госпожа Элен подмечала его злой взгляд, потому что не раз говорила со вздохом:
— Ничего ты не понимаешь, Соломинка! Конечно, в семье какого-нибудь йомена или ремесленника его, может быть, и осудили бы за это, но у богатых и знатных людей совсем другие законы.
Выплакавшись и выговорившись, госпожа Элен не раз замечала Джеку:
— Вот у меня стало немножко легче на душе. Если у тебя есть какое-нибудь горе или грех на совести, откройся мне, Джек, и я тебя выслушаю, как сестра или мать.
Джек так и не мог понять, за кого же в конце концов она его принимала? За преступника — вора или убийцу, или просто за бродягу — беглого виллана? Но и в том, и в другом, и в третьем случае неосмотрительно с ее стороны было брать его в услужение, и, однако, она это сделала, купила ему коня, справила отличную одежду и действительно относилась к нему, как мать или сестра. Вот только выслушать до конца рассказ о злоключениях Джека у госпожи Элен так и не хватало терпения.
— Да-да, — говорила она рассеянно, — ну, пускай ты даже и пришиб этого старого Гью Друрикома, ей-богу, здесь нет большого греха, а у тебя, конечно, собралось слишком много злобы против этого человека. Ну, что ты таращишь так на меня глаза? Ты хочешь, чтобы я считала тебя ангелом? Тогда, милый мой, тебе придется летать по воздуху, а не топать подле меня своими сапожищами, да еще тогда, когда я сплю!
Глава VII
В детстве бабушка Бет не раз певала Джеку старинную балладу о слепом старике, всю жизнь пробродившем по деревенским дорогам, которого лорд Саймонс для потехи привез с собой в Лондон.
Нищего поставили на площади против Уэстминстера и спросили:
— Как ты думаешь, куда ты попал, старик?
Он прислушался и покачал головой:
— Вы долго кружили по дорогам, милорд, чтобы меня запутать, — сказал он наконец, — но, судя по крикам и вою этих несчастных, я догадываюсь все-таки, что вы завезли меня в Хол-литэгский сумасшедший дом.
Затем он вдруг упал на колени и, закрывая лицо руками, прошептал:
— Нет-нет, милорд, это господь вспомнил все мои грехи. Но возможная ли это вещь, чтобы я до смерти своей попал в преисподнюю?..
Джек отлично помнил песню бабушки, унылый звон единственной струны старинной скрипки и припев: «Милорд, милорд…», который повторялся через каждые две строки.
Да, если сейчас вот закрыть глаза и слушать крики торговок, перебранку слуг, хлопанье бичей, гнусавое пение бродячих монахов, свист парусов на Темзе и скрип корабельного каната, а открыв глаза, увидеть перед собой мрачную громаду Тауэра с качающимися над его башнями просмоленными останками королевских преступников, робкий человек невольно поднимет руку ко лбу и про себя прочитает молитву, отгоняющую нечистую силу.
— Ну, нравится тебе Лондон, Соломинка? — ласково спрашивала госпожа Элен.
После тишины леса и полей Джек и в Гревзенде был оглушен шумом городской жизни. Но то, что окружало его здесь, в Лондоне, так же мало походило на Гревзенд, как мало походили спокойные и рассудительные гревзендские горожане на разряженных рыцарей или крикливых лондонцев, шнырявших туда и сюда по широкой площади.
Тумана не было в это утро, и Джек во всей красоте мог разглядеть Лондонский мост со всеми его двадцатью арками и с целой улицей лавок вдоль его перил, синюю Темзу, полную барок и парусов, и сияющие на солнце окна богатых домов.
«Здесь, видать, строят только из камня и кирпича», — подумал Джек с удивлением.
Он следил глазами за красивым, похожим на лебедя, высоким кораблем, который, вырвавшись вперед, точно вожак стаи, шел прямо на крепкие быки моста. Иностранец в чудной одежде, стоя на носу корабля, что-то громко кричал, размахивая руками, и в ответ ему кричали с моста и тоже махали руками.
«Что он, с ума сошел, что ли? — в тревоге думал Джек. — Или он такой опытный моряк, что остановит корабль подле самого моста? Но разве это плот, который останавливают баграми?»
И вдруг на самой середине моста, стрекотнув, как кузнечик, поднялись две тонкие гнутые балки, и мост стал расходиться, разделив две лавки и толпу покупателей. Корабль проплыл в разводе так медленно и так плавно, что молодой фламандец с корабля успел выдернуть яблоко из рук зазевавшейся на мосту девушки.
— Здесь, у подъемного моста, собирают пошлины с иностранцев, объяснила госпожа Элен. — Слышал, как они кричали? Тут уж никто не проскочит, потому что мост не поднимают до тех пор, пока на корабле не приготовят денег. А отсюда уже они отправляются дальше, в Кингстонскую верфь… Ну, как тебе нравится Лондон, мужичок?.. — повторяла госпожа Элен. — Я думаю, что лучше здесь с нищими стоять у паперти церкви, чем разъезжать на богато убранном коне где-нибудь в Эссексе или Кенте.
Джек сильно натер себе ногу стременем, и он рад был бы отдохнуть после долгой дороги, но неутомимая госпожа Элен, переговорив с трактирщиком, сияя, ворвалась к нему в чуланчик.
— Тебе повезло, Джек! — сказала она. — Мы немедленно отправляемся на Смисфилд. Господин наш король сегодня устраивает второй весенний турнир. Вычисти хорошенько платье и лошадей… Как блестят твои волосы на солнце, Джек, ну просто чистое золото!.. Ах, ради сегодняшнего дня можно было бы проскакать еще несколько сот лье!
После этого у Джека не хватило духу даже заикнуться о том, как сильно болит его нога.
Лошади у длинной коновязи бились, храпели и кусались, слуги замахивались друг на друга кулаками и палками, но Джек, заметив свободное кольцо, напрямик продвигался к нему, не щадя плеч и кулаков. Ему здорово намяли бока, но он все-таки добился своего.
Все слуги, взрослые и мальчики, вскарабкавшись на спины лошадей, вытянувшись во весь рост, заглядывали через дощатый забор. Джек немедленно последовал их примеру.
Обширное поле Смисфилда, где обычно производилась торговля лошадьми, король Эдуард III распорядился расчистить от снега и грязи к первым же весенним дням. С площади спустили грязь в сточные канавы, убрали нечистоты и густо посыпали ее песком, который четыре дня возили в Лондон рыбными баржами.
Потом по распоряжению короля вокруг Смисфилда был возведен помост, а на нем установили скамьи; над некоторыми из них даже были устроены навесы для защиты от солнца. Публике, не уместившейся на скамьях, было отведено огромное место, оцепленное канатом. Вокруг Смисфилда была выстроена королевская стража.
Долгое время Джек в беспокойстве следил за своей госпожой, когда она, прекрасная, как утро, в своем белом атласном платье, чуть покачиваясь, шла по узкому проходу между скамьями.
Народу было столько, что некуда было упасть яблоку, и Джек боялся, что после утомительной дороги госпоже его придется стоять на ногах, да еще в новых узких башмачках, которые только сегодня принесли от сапожника.
Однако не успела она сделать несколько шагов, как двое мужчин, поднявшись одновременно, предложили ей свои скамьи: ясный взгляд и добрая улыбка госпожи Элен всюду завоевывали ей друзей.
Во все глаза Джек смотрел на королевскую ложу, украшенную коврами и знаменами, на слуг, несущих шлейфы за своими госпожами, на страшного черного арапа, скалящего на него белые зубы. Стоять на спине лошади, которая все время дергала головой и сердито переступала с ноги на ногу, было нелегко. Сильно ныла распухшая лодыжка, опираться было не на что, и, пробалансировав с полчаса в воздухе, Джек решил было спрыгнуть вниз, когда стоявший рядом паж в желтой ливрее окликнул его.
— Обопрись на меня, — сказал он улыбаясь, — а я на тебя. Лошади стоят тесно — мы не свалимся. Тише! — добавил он оглянувшись. — Начинается.
На богато украшенной и покрытой парчовой попоной лошади на середину арены выехал человек. Он поднес руку ко рту, и сверкающий в его руке дымок вдруг обернулся длинной золотой трубой. Это был герольд[55].
