Дина Сабитова - Три твоих имени
Ляля сильно обижается.
— Ну хорошо, — соглашается она наконец. — Пусть через три дня, выучишь? Нельзя быть неучем, надо все время развиваться, развивать свою душу, свой мозг, стараться расти. Вот я всю жизнь чему-то учусь! А ты ленишься учиться. А ведь тебе уже пора думать, кем ты хочешь стать. Ну вот кем?
И тут я неожиданно говорю:
— Время еще есть. Я это с мамой потом решу.
Ляля несколько секунд молчит в трубку, я слышу только ее сопение.
— С какой еще мамой? — ошарашенно спрашивает она.
И я рассказываю, что у меня есть мама. Что она будет. Что она живет под Москвой и что она скоро приедет и заберет меня!
— Через две недели!
Ляля говорит мне сухо:
— Ну что ж. Поздравляю. Это неожиданная новость. Значит, ко мне ты не поедешь жить?
— А когда? — спрашиваю я.
— Ну я же тебе говорила, что у нас пока нет квартиры. Так что через год или два, максимум три года, и…
— А мама Лида заберет меня домой через две недели, — говорю я сердито. — За три года я тут…
… Я тут умру, ждать три года. И все эти три года перезваниваться с Лялей и учить стихи.
Хотя я не очень хорошо считаю, мне неожиданно хочется прикинуть: если ждать Лялю три года, сколько стихов я выучу? И получается, что больше трехсот, если учить один стишок раз в три дня. Толстый том.
Я смотрю на фото, которые прислали мне Ляля и Лида. Ляля красивая и молодая, стоит на фоне цветущего дерева. На ней красная кофта и зеленые штаны шароварами. Крупные бусы на шее. И вся Ляля яркая и праздничная.
Лида в джинсах и белой рубашке сидит на ступеньках крыльца, обняв за плечи своих сыновей. Темноволосые и черноглазые, мальчики напряженно смотрят в объектив одинаковыми серьезными глазами. Лида полная, у нее некрашеные волосы с проседью, небрежно разбросанные по плечам.
Еще я смотрю на Варьку-шиншиллу и на кошку Зю. Мне очень хочется их погладить. Когда-нибудь. Как это — голая кошка? Как это — самый мягкий мех на свете?
Я соображаю, что первый раз сказала про Лиду — мама.
Совсем недавно я ничего не знала про Лиду. А через две недели она обещает приехать и забрать меня к себе. Навсегда.
Весь детдом уже знает про это, все так и говорят: «Когда за тобой мама приедет?»
Скоро. Уже скоро.
Каждый вечер я дожидаюсь последней эсэмэски: «Гошка, спокойной ночи». «Спокойной ночи, тетя Лида», — отвечаю я.
Иногда я лежу и думаю, что мне страшно.
Потому что вся жизнь меняется. Мысли мечутся в моей голове, сталкиваются, настоящая куча-мала. А потом я неожиданно для себя засыпаю.
Глава 7
Воздушные ямы
Все говорят мне: «Наряжайся!»
Не буду. Я напялила на себя спортивные штаны и старую застиранную розовую футболку.
— Дура, — говорит мне Ленка. — Во-первых, тебе вообще не идет розовое. Надень что-нибудь синее.
Нет уж. Как хожу каждый день, так и буду ходить!
— Дура, — второй раз говорит мне Ленка. — У тебя такое событие — мать приезжает за тобой. Ты что-нибудь похуже еще не могла найти, чтоб одеться?
Я сижу в углу на кровати, и меня колотит озноб. На улице светит солнце, но я стучу зубами и трясусь. Мысли у меня короткие и какие-то оборванные, кусочками.
Никогда не думала, что от волнения можно так дрожать. Ленка сбегала к медсестре и притащила мне шоколадного цвета таблетку:
— Пей, Новак, быстро пей, и успокоишься!
Полчаса назад пришла эсэмэска. Последняя.
«Еду в ДД. Минут через сорок буду у тебя».
Тетя Лида прилетела утром, оформила какие-то документы — и вот еще десять минут, и я ее увижу.
— Дура, — третий раз говорит мне Ленка. — В таком виде ты матери не понравишься. Посмотрит на тебя и скажет: зачем мне такое чучело?
Я криво усмехаюсь, но в коридоре слышен какой-то шум, Ленка дергает меня за руку и почти насильно выволакивает из комнаты. Навстречу тете Лиде.
В первый момент я не узнаю ее: она не похожа на свое фото. У тети Лиды усталое с дороги лицо, она совсем не накрашенная. И она тоже смотрит на меня смущенно — как и я на нее. Нам неловко, но, к счастью, в этот момент нам не дают остаться одним. Нас куда-то тащат, теребят, расспрашивают ее, хлопают по спине меня, мы оказываемся то в кабинете директора, то в нашей комнате, то почему-то в столовой — тетя Лида появилась как раз к обеду, и ее угощают нашим супом и пловом.
Я сижу рядом и молчу.
— Гошка, — вдруг шепчет она мне, — а почему компот такой несладкий?
У нас всегда такой компот, я не знаю, почему он не сладкий. Наверное, сахара на всех не хватает.
Мы пьем несладкий компот и стесняемся друг друга.
Через час мы оказываемся в каком-то официальном здании.
— Тут ваша опека, — говорит тетя Лида. — Сейчас мы напишем заявление и будем ждать несколько дней, чтоб нам оформили документы. И тогда уже можно будет ехать домой.
Я поворачиваюсь по ее слову как кукла. «Сядь» — я сажусь. «Подожди тут» — я жду.
Мне кажется, что голова моя наполнена ватой, я плохо соображаю, что делаю.
Мне суют лист бумаги. И диктуют: «Ру-ко-во-ди-те-лю му-ни-ци-па-ли-те-та…»
— А теперь питии, согласна ли ты, чтоб тебя взяли под опеку. И какие у тебя установились отношения с будущим опекуном, — говорит мне опекская тетенька.
Тетя Лида смотрит на меня вопросительно.
Я не меняю своих решений. Если я что-то решила, то я никогда не поворачиваю назад в последний момент. Отношения установились хорошие. На опеку согласна. Вывожу под заявлением свою фамилию и вижу, что тетя Лида вздыхает с облегчением.
Тетя Лида в нашем городе живет в пустой квартире своей знакомой. Мы сидим на кухне и режем помидорный салат. Я первый раз вижу столько помидоров — и все они мне.
Тетя Лида откладывает ложку и оставляет больше половины миски.
— Доедай, — говорит она.
Потом она раскладывает диван и стелет нам постель. Я забиваюсь в угол и стараюсь не дышать. Мне неудобно спать с ней на одном общем диване, я стесняюсь.
Вдруг я ночью захраплю? Или задену ее рукой или ногой?
Я вытягиваюсь в струнку на самом краю. Но мои страхи напрасны. Тетя Лида не ложится спать. Она уходит на кухню и сидит там.
А я боюсь уснуть. Небо за окном светлеет, мне кажется, что ночь, не успев начаться, уже переходит в утро.
Но потом я открываю глаза и понимаю, что все-таки спала.
Тети Лиды рядом нет. На кухне звенит посуда и пахнет чем-то жареным.
Все документы готовы к концу недели, и мы возвращаемся в детдом — собрать мои вещи. Тетя Лида покупает два огромных торта. И вся наша группа пьет чай и поедает эти торты. А мне кусок не лезет в горло. К тому же я каждый день ем столько помидоров, что у меня уже болит живот. Какой уж тут торт.
Тетя Лида о чем-то разговаривает с Верой Петровной. Они сидят за отдельным столиком, и я вижу, что Вера Петровна почему-то плачет. О чем тут плакать? У меня будет новая хорошая жизнь.
На крыльцо выходят все, кто был в детдоме. Нас провожает толпа. Все обнимают меня наперебой, шумят, просят писать, я обещаю. И в какой-то момент понимаю, что по моему лицу катятся слезы. Я реву и сама не понимаю, отчего я реву. Разве так уж хорошо мне здесь было? А все равно, слезы катятся.
Ленка говорит:
— Новак, я тебя провожу до трамвая.
Мы идем через лесополосу к нашей остановке. Ленка молчит, загребает новыми синими кроссовками пыль, поводит широкими плечами.
Когда подходит трамвай, Ленка пожимает мне руку — резко, как пацан:
— Ну, Новак, пока!
Она разворачивается и быстро уходит назад, туда, где светится окнами наш детдом.
Мы едем домой. Я первый раз лечу на самолете. Я думала, что боюсь летать. Но в последние дни на меня столько всего навалилось, что у меня уже, кажется, не осталось сил на отчетливый страх.
Нас провожает Александра Евгеньевна. В последний момент, когда нам пора уходить за загородку («Там заберут билеты и вернуться оттуда уже нельзя, прощайтесь здесь», — объясняет мне тетя Лида), я вцепляюсь в Александру Евгеньевну и плачу. Второй раз за этот день.
И мы едем в длинном автобусе по летному полю. Здание аэропорта удаляется от нас. Где-то там осталась Александра Евгеньевна. Может быть, я никогда не увижу ее больше. Я стараюсь не реветь. Тетя Лида нерешительно кладет руку мне на плечо. И я чувствую, что почти ненавижу ее в этот момент за то, что все знакомое мне, все мое родное осталось там, за порогом, через который мы прошли с билетами.
В эту минуту звонит телефон. И я думаю: «Вдруг это Александра Евгеньевна хочет мне еще что-то сказать?»
Но это Ляля-фотограф. Я не успеваю сказать «аллё», как она накидывается на меня с расспросами:
— Девочка моя, что случилось? Почему ты не звонишь мне? Я волнуюсь за тебя! Если что-то будет плохо, немедленно звони мне, слышишь?
От ее голоса последние силы вдруг куда-то деваются, и я, нажав на кнопку отбоя, утыкаюсь лбом в стекло и реву, реву, реву.
