Чучело. Игра мотыльков. Последний парад - Владимир Карпович Железников

Мать ждала Павлика дома. Он заранее спрятал конверт с письмом в карман рубашки, потому что не знал, что ей говорить.

Рита посмотрела в сторону сына и спросила:

— Получил?

— Да, — ответил Павлик. — Ничего особенного. Все хорошо. Только он скучает и ждет нас.

— Он пишет об этом? — спросила Рита.

— Не то что пишет, — ответил Павлик, — скорее намекает.

Вечером Рита долго не могла заснуть. Тогда она окликнула Павлика — хуже всего, когда не спится, а ты один. Но Павлик не ответил.

Рита зажгла свет и увидела в кармане рубашки письмо. Она оглянулась — не проснулся ли Павлик. Нет, Павлик не проснулся. Он лежал на боку, подсунув под щеку ладонь, совсем как Глеб.

Рита развернула письмо и стала читать. Она надеялась, что в письме есть хоть строчка, хоть полстрочки, где Глеб писал о ней. Она отлично знала Глеба и умела даже читать то, о чем он не писал, а только думал. Но сейчас, в этом письме, ни в словах, ни за словами, о ней не было ни строчки. Видно, Глеб очень обиделся на Риту, раз ничего ей не писал. Видно, он считал, что она не права. Может быть, он подумал, что она, как многие другие, перестала ему верить.

Рита вышла за палисадник и села на скамейку. Было темно. Где-то лаяли собаки, где-то разговаривали. Вышел хозяин и сел рядом с Ритой. Это был совсем старый грузин, маленький, худой, с морщинистым, загорелым, иссушенным лицом. Говорил он с сильным грузинским акцентом.

— Гамарджоба, — сказал старик.

— Что такое гамарджоба? — спросила Рита.

— Редкое слово. По-русски: здравствуй. Но это не совсем точно. Я говорю: гамарджоба! Значит, желаю тебе успеха, победы.

— Хорошее слово, — сказала Рита.

— Раньше, очень давно, — сказал старик, — я подолгу сидел на этой скамейке один. Гулял один, уходил далеко в горы один. И совсем не скучал. А теперь не могу. Думаете, от старости? Стал ты старый, Ираклий, и поэтому тебе тяжело одному. — Старик замолчал.

Рита тоже молчала.

— Теперь мир какой-то беспокойный, — снова сказал старик. — И от этого у людей друг к другу больше нежности появилось.

Старик посмотрел на Риту и понял: она его не слушает. Но он не обиделся, нет. Он встал и сказал:

— Посидите одну минуту. Сейчас я вас угощу домашним виноградным соком.

— Что вы, — ответила Рита. — Спасибо. И вам излишне беспокоиться.

— А, — сказал старик, — какое беспокойство. Когда грузин угощает, он делает это от чистого сердца. Хорошему человеку ничего не жалко.

— А откуда вы знаете, что я хорошая? — спросила Рита.

— Если у человека глаза то грустные, то веселые, но никогда не бывают пустые, то этот человек хороший. Старый Ираклий редко ошибается.

Он ушел, а Рита подумала: «Вот видишь, Глеб, оказывается, я совсем не такая плохая. Это сказал сам старый Ираклий. Как жалко, что его слов не слыхал Павлик, — он бы обязательно написал тебе об этом в письме».

Вернулся старик и протянул ей кружку, наполненную золотистой влагой.

Рита глотнула.

— Подержи его во рту и сделай языком: цэ, цэ, цэ. А? Миндалем пахнет.

— Цэ, цэ, цэ, — сказала Рита. — Вкусно.

Старик взял у нее кружку и допил.

— Теперь все твои мысли узнаю. — Он рассмеялся.

* * *

— Дорогой мой, проснись.

Павлик открыл глаза. В комнате стоял Гамарджоба. Так звали Павлик и Рита старика Ираклия.

— Сколько можно спать, дорогой! Вставай скорее.

— Доброе утро, Гамарджоба, — сказал Павлик. Ему нравилось это звучное грузинское слово, и он старался произносить его гортанно, как это делал старик. — А где Рита?

— О! Твоя мать, молодой человек, давно ушла на почту.

— А… — протянул Павлик.

Это была приятная новость. Видно, мать не хотела, чтобы он об этом знал. Видно, она потихоньку от него решила написать письмо отцу.

Старик посмотрел на Павлика и сказал:

— Впрочем, может быть, она ушла, например, на базар. Конечно, она ушла на базар. Сейчас ты встанешь, и я тебе открою один секрет.

Павлик оделся, и они вышли в сад. Старик подошел к миндальному дереву и сильно тряхнул его. Потом каблуком сапога разбил скорлупу одного миндального ореха, поднял сердцевину и отдал мальчику.

— Попробуй, — сказал старик.

Павлик попробовал.

— Вкусно? — спросил старик.

— Горько, — ответил Павлик.

— Это с непривычки, — сказал старик. — Но дело не в этом. Мы берем косточки миндаля — видишь, какие они красивые, продолговатые и плоские, — сушим на солнце, а потом острой горячей иглой пробиваем два отверстия и нанизываем на капроновую нить. А потом мы красим миндальные косточки в нежные цвета. Получаются восхитительные бусы. Такие бусы носили грузинки тысячу лет назад. А дальше: ты эти бусы даришь матери. Сыновья всегда должны что-нибудь дарить матерям.

— Спасибо, — сказал Павлик. — А нельзя ли это сегодня сделать?

— Нет, нельзя, — сказал старик. — Сырой миндаль лопнет от иглы, а прогретый солнцем миндаль крепок, как гранит. Говорят, что у женщины, которая носит бусы из миндаля, доброе и нежное сердце. Миндаль отдает ей свои запасы солнечного тепла. А теперь иди встречай мать.

Павлик бросился было к выходу, но спохватился, что он опять без рубашки.

— Хорошо бы старшине Нанбе поносить такие бусы, — сказал Павлик. — А то проходу не дает. Вчера задержал меня только за то, что я был без рубахи.

— Старшина Нанба строгий человек. Он на государственной службе, — ответил старик. — Но только не спеши судить людей с первого взгляда.

— Как же «с первого взгляда». Без рубашки нельзя, семечками на улице сорить нельзя, в футбол играть на пустыре нельзя…

— Тяжелая жизнь, — сказал старик. — Тяжелая жизнь. Нет, не у тебя, у Нанбы. Все время делать людям замечания.

* * *

Павлик пошел к почте. Матери там не было, она, вероятно, ушла на базар.

— Скажите, здесь не было моей матери? — спросил Павлик у девушки, которая выдавала письма «до востребования».

— Была. Но она уже давно ушла, а только что вам прибыло письмо.

Это было снова письмо от Глеба, и снова Павлику. «Ничего, — успокоил себя Павлик, — скоро и мать станет получать письма. Не может же отец в самом деле не ответить ей».

«Радость, радость, радость, радость! — писал Глеб. — Тысячу раз радость! Сейсмическая разведка показала, что в нашем районе есть большие залежи железной руды. Ты понимаешь, какое это счастье! Десять лет я искал руду. Десять лет я искал ее и убеждал всех, что она есть. Всего десять лет. В общем, это пустяк, и мне пришлось совсем нетрудно. Подумаешь, всего десять лет! Как хорошо, что не двадцать, что не всю жизнь,