Друг-апрель - Эдуард Николаевич Веркин
Аксён подумал, что так оно и есть. Ну, что это очень похоже, костер вот этот. Сам горит и сам в себя же проваливается, а через три часа провалится совсем и останется пепел серый.
И вдруг вспомнил, что это не он придумал. Это она. Как раз год назад. Что все люди такие — сначала горят, потом в угли.
А он тогда посмеялся. Как-то очень умно она это сказала, раньше так не было. Раньше она только смеялась и прыгала, а теперь вот о жизни стала задумываться.
— Анти… гравитация, — сказал во сне Тюлька.
Аксён повернулся на бок, спиной к брату.
— Великаны… — прошептал Тюлька. — Великаны…
Аксён закрыл глаза, но уснуть не мог еще долго. Тюлька ворочался, тыкал в спину острыми локтями и бормотал уже неразборчивое. Аксён бережно отодвинул его в сторону.
Сидел, накапливая тепло, медленно, по рецепту первых космонавтов, прочитанному в попавшейся однажды «Технике Молодежи». Надо напрячь пальцы ног. Потом голени, так, чтобы больно стало. Потом остальные мышцы, снизу вверх, и так вплоть до головы. И резко расслабиться. Кровь внутри высвободится, забегает, и сразу станет тепло.
Он последовал космонавтскому совету, и действительно стало тепло, и он провалился в глубокую сонную яму.
Аксён почувствовал, что кто-то трясет его за ногу. Тюлька.
— Тут вода! — волновался Тюлька. — Вот послушай, Аксён, вода! Вот этим ухом послушай, вот правым!
Аксён напряг правое ухо и обнаружил, что действительно вода.
Рядом. Аксён со скрипом поднялся. Ноги были какими-то маленькими, опираться на них было больно и неудобно, здорово отходил накануне.
— Уже восемь часов, — сообщил Тюлька. — Есть охота. Давай чего-нибудь съедим, уже солнце светит вовсю…
Аксён хотел сказать, что дома Тюльку кормят совсем не по солнечным часам, а по факту наличия провианта, но Тюлька уже приплясывал от голода, гремел костями.
— Потерпи немного, я на реку погляжу, — сказал Аксён.
Он продрался через кусты. К водопаду. Это был такой маленький карманный водопад, метра полтора в высоту, над ним висела красивая двойная радуга. Тюлька выбрался из зарослей и тут же полез в воду и стал пристраиваться между радугами — загадывать желание. Получилось, и Тюлька принялся что-то шептать.
— Вылезай, а то простудишься, — сказал Аксён.
Но Тюлька не спешил, дозагадал до конца и вылез, лишь когда зубы залязгали.
— Ты будешь? — спросил он у Аксёна.
— Не.
— Давай, между радугами всегда сбывается. Загадай, чтобы Волковы приехали.
— Они и так приедут.
— Да… Приедут.
— Они, между прочим, машину хотели новую купить, — сообщил Тюлька. — Аксён, а чего речка такая?
— Какая?
— Черная. Она что, по углю течет.
— Это Черная речка, — пояснил Аксён. — Она, между прочим, как раз в Темные озера впадает, тут должно уже рядом быть. Совсем.
— Хорошо бы… Сегодня совсем ходить не хочется…
Но до Темных озер они добрались лишь к вечеру. Шагали вдоль реки и два раза утыкались в болота, обходили их, и блудились, и Тюлька ныл, что зря они потащились к этим озерам, что их явно водит, и что они никогда не выберутся, а так тут и будут, и сами станут лешими, а в конце концов угодят в тот самый город и вообще растворятся.
Когда Тюлька доставал окончательно, Аксён утихомиривал его сушками. Когда Тюлька начинал ныть, что у него все ноги стерты, Аксён брал его на закорки. Когда Тюлька начинал спрашивать, какое сегодня число, Аксён молчал. Ему не хотелось вспоминать, что сегодня уже тридцатое.
Тридцатое.
Два года назад они уезжали тридцать первого, с утра, в шесть. Ехали не домой, в Кострому, к родственникам. Он с пяти ждал. Заготовил подарок. Подставку для ручек, вырезал из чаги, полировал специально, дырки сверлил, снова полировал. Чага очень удачная получилась, в виде сердца. Вернее, не попалась, вернее, он сам выбирал. Бегал в Неходь, ползал с топором между штабелями загнивающих берез, с риском, между прочим, для жизни. Перебрал сорок чаг, но ни одна не подошла, а нужную нашел случайно, в лесу.
В форме сердца.
Коробку склеил из березовой коры, потом гвоздиком раскаленным рисунок выжег. Цветочек. Хотел тюльпан, а получилось что-то так, непонятное, с листьями. Но ей очень понравилось. Через четыре дня, уже в городе, он заглянул к Ульке домой. Подарок стоял на столе. И ручки в нем торчали, и карандаши, и даже скальпель, настоящий медицинский.
А тогда она даже почему-то заплакала. Ну, не заплакала, а так, две слезины. Аксён поцеловал ее в щеку, слезы были соленые на вкус.
В три часа остановились, и Аксён заварил бичпакеты. С сушками. А потом чай. С таком. Она тоже любила сушки крошить. И в борщ, и в лапшу, и в харчо, она даже в школу всегда таскала мешочек с этими сушками. А он ей их ломал, крепкие они были, Улька даже двумя руками не могла с ними справиться. И он тоже приучился суп так есть, с сушками.
А чай она любила простой, не зеленый, просто кипяток, и все. Кипяток, ложка меда или варенья, вот и чай…
— Все равно есть охота, — вздохнул Тюлька. — Детям надо есть каждый день яйцо, и тогда они вырастут. А я не ем яйцо, у меня рахит будет.
— Не будет, — заверил Аксён.
— Почему это?
— Был уже. — Аксён выдал Тюльке еще один шоколадный батончик.
— Дай бичпакет, а?
— Зачем?
— Погрызу. С шоколадом вкусно.
Аксён выдал. Тюлька захрустел. Откусывал, размачивал слюной, заедал шоколадом. Молчал. Аксён подумал, что надо было побольше взять бичпакетов, чтобы Тюлька не компостировал мозги.
После обеда отправились дальше, скоро Тюлька запнулся и скатился в шиповник, застрял в колючках и стал вопить и вертеться, вылез исцарапанным и в мелких острых шипах. Пришлось его раздевать и доставать колючки по одной. Тюлька орал и дрыгался, Аксён сказал, что если он будет так орать и дальше, то обязательно прибудут волки.
— А может, даже оборотни, — устрашил Аксён.
Тюлька продемонстрировал серебряный крестик.
Черная речка, петлявшая по лесу, сделалась вдруг прямой, спокойной, вода стала еще чернее, Аксёну даже показалось, что она вовсе остановилась. Он поднял шишку и бросил ее в воду, шишка отскочила от поверхности так, будто вместо воды была смола.
— Все, — сказал Аксён. — Прибыли.
— Это же река…
— Это уже не река — она не течет уже. Озеро началось.
Через полкилометра озеро стало похоже на озеро, вода разошлась, дышать стало легче. Тюлька принялся швырять в воду палки и улюлюкать, и швырял до тех пор, пока не потянул плечо.
— Почему говорят «озера»? — спросил он, поглаживая
