Тамара Лихоталь - Здравствуй, сосед!

До утра ещё простоит греческая ладья на причале. А с рассветом поднимет паруса. И увезёт чужая ладья купленных на Новгородском торгу невольников — и половцев, и чудинов, и русских.

Вишена с Борисом уже шли по мосту. В ушах свистел ветер, волховские волны плескались внизу у толстенных опор.

— …Отец говорит, скоро на суздальцев в поход пойдёт. Я научусь ездить на Угольке и тоже пойду в поход! — хвастал Борис. — Как поскачу с мечом в руках — всех разобью!

Слушал Вишена Бориса, и становилось ему до того обидно! Разве он хуже Бориса? Ещё неизвестно, кто из них окажется смелей в бою.

— Я тоже поскачу и тоже всех разобью, — сказал он, насупясь.

— Ты? А где ты возьмёшь коня? Где меч достанешь или копьё? А я отцовский меч возьму! Булатный! — продолжал хвастать Борис. — Как увидят этот меч враги, сразу сдадутся. Вот и возьму их в полон! Будут у меня холопами!

Вишена понимал, что негде взять ему ни коня, ни меча, ни копья — разве только сапожный нож, который сковал отцу Фома, но продолжал упрямо бормотать сквозь набегающие на глаза слёзы:

— И я разобью и возьму в полон… И у меня будут холопами…

— У тебя? Холопами? — захохотал Борис. — Охо-хо-а-ха-ха. Да ты сам-то хо…

Вишена как налетел на него — стукнул раз, другой, и Борис уже лежал, растянувшись на бревенчатом настиле моста, а круглая Борисова шапка из алого бархата отлетела, покатилась и плюхнулась вниз в волховские волны.

Когда Борис поднялся, отряхивая свой отороченный мехом кафтанчик, Вишена уже был на другом конце моста.

24. Бабушкин пирог

Лето было в разгаре. У девятиклассников наконец кончились занятия. Серёжа перешёл в десятый. По этому торжественному случаю и подарили ему фотоаппарат. С утра до вечера Серёжа только и делал, что кричал всем, кто попадался под руку: «Стой — не двигайся! Я поймал отличный кадр!» Прицеливался, зажмурив глаз, и щёлкал. Чаще всех попадалась ему под руку Лена. Но даже если она не попадалась, Серёжа всё равно снимал её, потому что больше снимать было некого. Пока не приехала бабушка. Лена очень любит, когда бабушка приезжает к ним погостить. В доме сразу становится так уютно. Появляются разные вкусные вещи — баклажаны, которые бабушка называет «синенькими», вишнёвое и абрикосовое варенье в больших глиняных посудинах, которые бабушка называет «макотрами». Лену бабушка называет «ясочкой». Про Серёжу говорит: «Де же наш хлопчик подивався?» А когда ищет свои очки, спрашивает: «Чивы их не бачилы?» Так говорят у них на Украине.

Однажды, когда бабушка гостила у них, почтальонша, увидев Лену во дворе, отдала письмо ей. Размахивая конвертом, Лена вбежала в комнату и закричала:

«Ура! Бабушка, тебе письмо!»

«Это, ясочка, от моей подружки Анны Егоровны из Ленинграда».

«От подружки? — засмеялась Лена. — Разве у бабушек бывают подружки?»

«А что же ты думаешь, подружки могут быть только у внучек? Ещё не известно, чья подружка лучше!»

Лене показалось, что бабушка даже немного обиделась.

Лена никогда не видела бабушкину подружку Анну Егоровну, но почему-то отлично представляла её себе: большая, толстая и говорит басом: «Нет, я вовсе не чувствую себя старухой. Киплю и шумлю по-прежнему. И собираюсь ещё дожить до Диминой свадьбы. Хотя, судя по всему, это будет ещё не скоро».

Конечно, Лена никогда не слышала, как говорит Анна Егоровна. Это Анна Егоровна в письме так написала. А бабушка читала её письмо вслух маме.

Лена спросила:

«Бабушка, а где вы с ней познакомились — с Анной Егоровной? Мы вот с Наткой — в школе. Познакомились в школе, а подружились на улице, когда домой шли. А вы?»

«А мы — на фронте, — сказала бабушка. — Там и познакомились, там и подружились».

«На фронте? — удивилась Лена. — Разве бабушки воевали? Это дедушки были военными. И Наткин дедушка на карточке в пилотке со звёздочкой, и Андрюшин — в шинели. А бабушки…»

«Бабушки тоже воевали, — сказала бабушка. — Не все, но многие. Вот и мы с Аней. Аня, Анна Егоровна, знаешь какая смелая да весёлая была!»

Теперь-то Лена, конечно, знает, что в ту большую и трудную войну воевали и дедушки, и бабушки, и папы, и мамы, а иногда даже и сами ребята. Но когда у них с бабушкой происходил этот разговор, Лена только начала учиться в первом классе и ещё многого не понимала.

В этот раз бабушка не знала, кого ей раньше обнимать — Лену с Серёжей или Дмитрия Николаевича. Всё разглядывала его, и была такая радостная. А потом сказала: «До чего же Дима на Аню похож!» И вытерла набежавшие на глаза слёзы.

Дмитрий Николаевич был вовсе не толстый, даже худой. Вовсе не похожий на ту Анну Егоровну, которую Лена себе представляла.

Как-то вечером бабушка положила в вазочки варенья из макотры и попросила:

— Сходи, ясочка, позови Серёжу и Диму пить чай.

Лена быстро влезла по лесенке на чердак. Серёжа и Дмитрий Николаевич сидели каждый на своей кровати и разговаривали. Были у Серёжи и стулья — два. Но на них так же, как и на столе, были навалены книги.

— …А почему вы думаете, что там была лавка купца?

— Ну, во-первых, те кусочки металла, которые там нашли, — это, по всей вероятности, гири для весов. Они-то и навели нас на мысль исследовать пробы земли, взятые в этом месте. В них обнаружили зёрна пшеницы, ячменя, проса. Наверное, просыпали, когда отвешивали. А ещё дощечка с выцарапанными на ней именами.

— Дощечка очень интересная! Похожая на ту, что нашли в тереме? Да?

— Очень похожая. Грозный… Иван Георгиевич, — поправился Дмитрий Николаевич, — высказал предположение, что это списки должников. Даже некоторые имена повторяются и там и там. Да оно и понятно, это, скорей всего, жители улицы Добрыни, которые что-нибудь брали в долг в лавке купца или у боярина, жившего в тереме. Вот послушай, я выписал эти имена. — Дмитрий Николаевич вытащил блокнот и стал читать: — «Ульяна, Купава, Горазд, Фома, Еремей, Власий… И опять Ульяна, Купава, Кукша и ещё одно любопытное имя — Вишена…»

— Вишена, — повторил Серёжа. — Красивое имя.

Лене тоже понравилось имя Вишена. Оно и правда красивое и какое-то весёлое.

Снизу послышался голос бабушки:

— Де же вы уси подивалыся?

— Ой, — спохватилась Лена, — бабушка велела идти пить чай. С пирогом и с вареньем.

Сели за стол. Бабушка налила всем чаю, а потом поглядела в окошко и спросила:

— Чей это хлопчик там у калитки топчется?

— Это Пеночкин, — сказала Лена.

— Пеночкин? Та разве же это имя — Пеночкин?

— Его зовут Коля, — сказала Лена.

Бабушка вышла на крыльцо и позвала:

— Иди, Микола, до нашей хаты чай пить с пирогом.

Тут уж и Лена выбежала на крыльцо и потащила Колю Пеночкина пить чай.

Бабушкин пирог был очень вкусный. Это сказали и Дмитрий Николаевич, и Серёжа, и Коля Пеночкин, и сама Лена. Но дальше речь совсем о другом пироге.

25. Чья эта улица, чей это дом?

Оказалось, Коля Пеночкин тоже может задавать хорошие вопросы. Он спросил:

— А почему наша Добрынинская находится наверху, а улица Добрыни — внизу?

Этот вопрос и Лена задала Дмитрию Николаевичу, когда впервые спустилась в котлован. Только Дмитрий Николаевич не успел тогда ответить — прибежала Наталья Ивановна и велела ему поскорей идти в боярский терем.

Дмитрий Николаевич потрепал Колю по вихрам и спросил:

— Помнишь пирог, которым нас угощала бабушка Лены?

— Помню, — сказал Пеночкин. — Вкусный.

— Очень даже вкусный, — подтвердил Дмитрий Николаевич. — Только сейчас я не о том. Как он сделан? Ну, как выглядит?

Пеночкин молчал. А Лена сразу ответила:

— Слоёный. Слой теста, а потом слой варенья. А потом опять — тесто, а потом опять — варенье…

— А при чём тут пирог? — сказал Пеночкин.

Конечно, пирог, даже самый вкусный — бабушкин, никакого отношения к раскопкам не имеет. Дмитрий Николаевич просто пошутил. И всё-таки… Но сначала про дом, про очень старый дом. Приходилось тебе, дорогой читатель, когда-нибудь видеть такой? Как он выглядит? Знаю примерно, что ты скажешь: «Облезлые стены, покосившиеся ступеньки…»

Ну, а если всё приведено в порядок — и стены покрашены и ступеньки починены? Есть у старого, долго прожившего дома одна особенность. Припоминаешь, какая?

«Окна?»

Ну конечно, окна! В старом доме всегда низкие окна, они расположены ближе к земле, чем окна в соседних домах.

«Неудивительно. Долго стоял и врос в землю», — скажешь ты.

А вот и нет! Не дом врос — наросла вокруг земля. Так случается везде, где живёт человек. В старину это было ещё заметнее. Оно и понятно. Пришёл человек на какое-нибудь место, где до него никто не жил, и стал строить дом. Валит лес, обтёсывает брёвна, и вот уже вокруг — щепа, стружки. Мастерит себе оружие, лепит посуду, шьёт обувь… О-го-го сколько всего валяется! Кусочки дерева и металла, остатки глины, обрезки кожи… Пообедал, и, по всей вероятности, неплохо — костей-то, костей! И шелуха от плодов, и черепки от разбитой посуды… Всё это сначала лежит на поверхности, а потом, глядишь, затопчется, затянется землёй, и пожалуйста — новый слой.