Анатолий Домбровский - Мальчишки из Васильков. Повести.
Так было и в этот раз. Гринь, в одних трусах, сидел на корточках перед мотоциклом и копался в двигателе.
— Забарахлил? — спросил Алешка.
Гринь оглянулся.
— А, почтальон?! Что нового!
— Наш Алексеев установил новый рекорд мира!
— Ну?
— Написано. — Алешка положил на сиденье мотоцикла газету.
— Точно, двести сорок два килограмма! Сила!
Гриню было лет двадцать пять. Он уже отслужил в армии. И хотя жил в Гавани, работал трактористом в соседнем колхозе.
— На работу? — спросил Алешка.
— Да, — вздохнул Гринь.
— Скоро охота, — сказал Алешка, потому что, встречаясь с Гринем, не мог не заговорить об охоте.
— Какое там скоро, ответил Гринь. — Только середина лета.
Алешка и сам знал, что начала охоты еще ждать да ждать. Просто хотелось напомнить, что он, Алешка, тоже охотник, а значит, и друг Гриню, потому что охотник охотнику — всегда друг.
— Говорили мне, будто в бухте у Желтого мыса уточек полно, — Гринь повернул к Алешке скуластое лицо, взглянул из-под широких черных бровей. — Не желаешь поохотиться?
— Нельзя ведь, — ответил Алешка.
— Знаю, что нельзя. А утятинки хочется. — Гринь ухмыльнулся, показал крупные белые зубы. — Может, пощипаем как-нибудь, а?
— Не-ет, — выпятил губы Алешка. — Если Кузьма Петрович поймает...
— Не ночует же он там?
— Не ночует, но все-таки. Закон...
— Ладно, — махнул рукой Гринь. — Это я так, провокация. Молодец, что не поддался. На то и заповедник, чтоб никто туда нос не совал. Когда я был таким пацаном, как ты, никакого заповедника не было и законов об охране природы — тоже... Да... Так что еще новенького?
— Ничего, — ответил Алешка. — Вот, работаю.
— Ну, работай, работай. Труд — основа жизни...
***«Ишь, утятинки захотел, — хмыкнул Алешка, направляясь к дому Степки Клименко. — Утятинки ему захотелось! А если б я согласился? Хитрюга этот Гринь!..»
Алешка постучал в дверь кулаком. На стук вышел Степка. Был он заспанный, со взлохмаченной головой.
— Дрыхнешь? — усмехнулся Алешка. — Принимай почту. Тут и для тебя есть кое-что.
— Где?
— Среди газет. Потряси.
Степка тряхнул пачкой газет, и на порог упал синий конверт. Степка так поспешно наклонился за ним, что стукнулся лбом об Алешкину коленку.
— Так и чашечку можно раздробить, — проворчал Алешка, потирая колено.
Но Степка, казалось, ничего не слышал: он просто впился глазами в конверт.
— Из редакции, — сказал на всякий случай Алешка. — Прочти, что там.
— Нет! — вскинул глаза Степка и спрятал письмо за спину. — Нет!
— Нет так нет, — проговорил Алешка, поправляя на плече ремень сумки. — Твое право. Пока.
— Пока, — ответил Степка. Он стоял на пороге, пока Алешка не вышел за калитку. Потом бросился в комнату и поспешно распечатал письмо. То ли руки у него дрожали, то ли глаза спросонок ничего не видели — Степка сперва не мог разобрать ни строчки. Пришлось сесть и положить письмо на колени.
«Дорогой Степа!» — прочел он наконец первые слова и перестал дышать, словно нырнул в крутую волну. Так, не дыша, добрался он до последнего слова, ударил кулаком по письму и повалился на диван. А письмо скомкал и сунул под подушку. Застонал, завертел головой, словно больной в бреду, прошептал несколько раз:
— Это конец! Это конец!
Вскочил, подбежал к окну, облокотился о подоконник, уронил руки на голову. И снова прошептал:
— Это конец!
Потом бросился к книжной полке. Папка со стихами сначала шлепнулась на пол. Затем оказалась у Степки в руках. А еще через несколько секунд из нее полетели исписанные красивым ровным почерком листки. Он пинал их, топтал. Те, что взлетали повыше, ловил, комкал и рвал в клочья.
Кончилось все тем, что Степка вымел веником кучу бумаги за порог дома и бросил в нее пучок горящих спичек.
***Алешка сидел на скамье в тени дома и размышлял. Размышлял о том, как ему все-таки расправиться с цаплей. Признаться, он не очень верил в то, что убьет ее. Может, и не убьет, может, не захочется ему. Но размышлять размышлял. Он уже не думал о том, почему ему надо убить цаплю и кому он хочет этим досадить. Его занимала техническая сторона дела — оружие. Проще простого, конечно, взять ружье и попробовать пробраться с ним на острова. Взять легко, а вот перебраться на острова — в сто раз сложнее. Лодки у Алешки нет. До первого острова, конечно, можно донести ружье, держа его над головой. Да и до второго, пожалуй, можно доставить сухим. Протока там, хотя и глубокая, но узкая. У Алешки хватит сил, чтобы переплыть ее, гребя одной рукой. А вот на третий остров уже никак не пройти с ружьем, — надо плыть по меньшей мере метров триста. Может быть, сделать плотик, сбить из досок? Но если пойдет крутая волна и захлестнет его? Тогда придется разбирать ружье до последнего винтика, сушить и смазывать — иначе мигом заржавеет от морской воды. Нет, лучше ружье не трогать, от греха подальше... Да и Кузьма Петрович не дремлет.
Ну а как же тогда с цаплей-то? Из рогатки, пожалуй, не выйдет. С первого раза не попадешь — это как пить дать, а второй картечины она ждать не станет, улетит. Да и рогатку надо могучую: ведь цапля близко к себе не подпустит. Лук бы сделать — вот это да! Только из чего? Акация не годится, маслина — тоже. Говорят, нужен дуб. Только где его найдешь? Да и стрелять из лука не так-то просто, уметь надо. Остается одно — арбалет. Но арбалет — сложная штука. Когда-то Алешка уже пытался смастерить арбалет — не вышло. Пружина попалась слабая, да и спусковой механизм не удался. Разве что еще раз попробовать? Арбалету никакая морская вода не страшна, и прицелится из него можно как следует. Если поставить мощную пружину, метров с тридцати можно бить по любой цели.
— Алексей! — позвала из летней кухни мать.
— Чего? — неохотно откликнулся Алешка.
— Принеси ведро воды!
— Воды, воды... — заныл Алешка. — Я же недавно принес.
Водопровода в Гавани не было. Приходилось ходить за водой к колодцу.
— И я пойду с тобой, — попросил Алешку пятилетний брат Петюнчик.
— Ладно, — зевнул Алешка, беря ведро. — Только я на твоем месте сидел бы в тени да носом свистел.
Алешка сходил к колодцу, набрал воды, отпил несколько глотков из ведра и крякнул от удовольствия.
— Я тоже хочу, — попросил Петюнчик.
— Нос вытри, — сказал Алешка и поставил ведро на землю.
Петюнчик стал на колени, вытер рукавом рубашки нос и, вытянув трубочкой губы, принялся пить.
— Как корова, — сказал он, оторвавшись от ведра, чтобы вздохнуть.
— Как теленок, — уточнил Алешка. — До коровы ты еще не дорос.
— А ты дорос? — спросил Петюнчик.
— Дорос, — ответил Алешка. — Хватит пить, а то живот лопнет.
***Летом смеркается поздно, в одиннадцатом часу. День такой длинный, что все дела переделаешь, а солнце еще в небе. Повиснет над заливом, всмотрится в него и словно забудет, что надо двигаться, катиться к горизонту. Просветит всю водную толщу до самого дна, играет перламутровыми ракушками, рачков-отшельников из домишек выманивает, расцвечивает зеленух всеми цветами радуги. С запада поднимаются облака — словно взбитая пуховая постель, ждут солнце. А оно не торопится, щекочет лучами волны, любуется, как качаются в них голубые и розовые колокола медуз.
Побродил Алешка по двору, порылся в хламе за сараем: искал что-нибудь подходящее для арбалета. И нашел — деревянный брусок. Повертел в руках, пригляделся к нему и так, и этак. Решил, если острогать его, подолбить стамеской, да просверлить, где надо, получится приклад для арбалета.
Но слесарничать не стал. Отнес брусок в сарай и положил на полку. Серьезное дело надо начинать с утра, со свежими силами и ясным умом. А сейчас — сходить бы к кому-нибудь. Просто так, чтобы время убить. А то ведь одному скучно. Ну куда пойти, к кому? К Степке, что ли? Можно конечно и к Степке, расспросить его о письме... Интересно все-таки узнать, что ему там сообщили. Вдруг написали, что Степка великий поэт? Чудно было бы: Степка Клименко — великий поэт. Как Пушкин. Или как Лермонтов.
***Алешка нашел Степку на берегу за кладбищем.
— Привет! — крикнул ему Алешка еще издали. Степка даже головы не повернул. Как сидел, так и остался сидеть. Любое другое место на берегу было, наверное, получше того, которое выбрал Степка. Здесь, за кладбищенским курганом, вдоль низкого глинистого берега рос чахлый тростник — пристанище комаров. Среди тростника догнивали остатки прошлогоднего перекати-поля. Вода здесь пенилась, словно мыльная. Пена эта серыми хлопьями лежала вдоль берега и дрожала, как студень. Отдыхающие сюда никогда не забредали, да и деревенские предпочитали купаться и загорать в другом месте. Загорать здесь мешали тощие длинноногие комары, а купаться — пеньки тростника да еще черные морские коты с хвостами-пилками, облюбовавшие илистое дно и вечно мутную воду. И если Степка забился сюда, то лишь для того, наверное, чтобы никто здесь не беспокоил, чтобы побыть одному. А Алешка, пожалуйста, тут как тут. Сел рядом, стукнул Степку по плечу, спросил:
