Юзеф Принцев - Скачу за радугой

За дальними стволами деревьев, на опушке леса, в золотых лучах солнца клубился утренний туман. Он рассеивался в чаще, и тогда словно проявлялся фотографический снимок — все яснее и яснее становились силуэты дальних деревьев и просвет между ними.

Оттуда слышался стук молотка, визг пилы, ухал топор о бревно.

Ползикова бы прошла мимо, — подумаешь, работает кто-то на лесной делянке! — но услышала ребячий гомон и различила голос Оли. Она радостно кричала: «Смотри, Ген, что я нашла!»

Ползикова замерла, как собака в охотничьей стойке. Прислушалась, склонив голову набок. Казалось, что одно ухо у нее стало торчком. Она потопталась на просеке, разыскивая тропинку, и быстро-быстро, от ствола к стволу побежала на голоса.

Карта лежала в самом дальнем углу землянки, за проржавевшей печуркой, в ворохе прошлогодней листвы, и, выметая, Оля и обнаружила этот пожелтевший, стертый на сгибах лист с красными карандашными пометками.

Это была карта области, и ребята легко нашли на ней и станцию, откуда уезжали они в город, и совхозный поселок, и речку, протекавшую мимо лагеря. Но знакомые эти названия казались чужими и далекими, будто окутанные дымом войны.

Ребята затихли, разглядывая карту, и не заметили подошедшую сзади Ползикову.

— Что это у вас здесь?

Ползикова с интересом рассматривала обшитый сверим тесом вход в землянку, раскиданные на земле среди щепок и стружки пилы и топоры, разглядела вывешенные на просушку ватники и шинель и составленные в пирамиду автоматы у дверей.

— Что, а? — повторила она.

Все растерянно молчали. Пахомчик опомнился первым и пошел на нее, заставляя отступить к опушке. Ползикова пятилась, спотыкалась и, оглядываясь, говорила:

— Чего ты?.. Ну, чего ты?..

— Так нельзя! — сказала вдруг Оля. — Иди сюда, Нина.

Ползикова нерешительно подошла к ней. Оля взяла ее за руку и повела внутрь землянки. Пробыли они там недолго, а когда вышли, глаза у Ползиковой влажно блестели, она не прятала их, как всегда, а смотрела открыто и прямо на стоявших перед ней, перепачканных опилками и землей мальчишек и улыбалась им.

И мальчишки вдруг увидели, что у нее голубые глаза, льняные волосы и смешная ямочка на одной щеке. Ползикова коротко вздохнула, не переставая улыбаться, отчего ямочка задрожала, а лицо сразу стало добрым и беспомощным, и сказала:

— Можно, я с вами? Разрешите, я с вами буду?!

Генка растерянно оглянулся на мальчишек. Те стояли, хмурясь и покусывая губы, стыдясь чего-то или радуясь, не поймешь, и только Оля часто-часто кивала головой.

Ползикова прижала руки к груди и, совсем уже по-детски, попросила:

— Пожалуйста! Ну пожалуйста!

— Ладно, — буркнул Генка и отвернулся.

Взял топор и принялся старательно тесать уже обтесанное бревно.

Клятву с Ползиковой не взяли. Вспомнили об этом уже к вечеру, перед самым ужином, но без особого волнения, почти безразлично, и Генка понял, что устали ребята до невозможности. Он повторил про себя слова клятвы и удивился тому, что, недавно еще гордые, мрачные и красивые, они показались ему вдруг нарочными, как раскрашенный картонный домик. Наверно, трудное дело, которое они делают, оказалось главнее всех красивых слов. Правда, оставалось самое главное: тайна! Она поддерживала их, не давала сдаваться, заставляла тянуться из последних сил. Но если тайну эту узнала Ползикова, может быть, раскрыть ее можно и дяде Кеше?

Генка представил себе, как подобреют его глаза, когда он увидит восстановленную землянку, как будет оглаживать своими твердыми ладонями свежевыструганный дверной косяк, выстукивать обушком топора бревна, как обернется к Генке — и дрогнут в одобрительной усмешке его губы под прокуренными усами. А если дядя Кеша нечаянно проговорится? Тайна перестанет быть тайной, и порвется единственная ниточка, которая еще связывает ребят и поддерживает их силы.

Нет! Надо молчать. Пусть дядя Кеша узнает обо всем потом, когда все будет сделано. Только успеют ли они?

Генка взглянул, на сидевших за столом мальчишек. Они устало клевали носами над тарелками. Только Тяпа жевал за троих и насмешливо помаргивал белесыми ресницами. К землянке он больше не подходил, бесцельно шатался по лагерю, стараясь держаться на виду у Людмилы, но пока помалкивал: боялся ребят.

То ли лампочки в столовой светили вполнакала, то ли мальчишки сегодня особенно устали, но лица их показались Генке осунувшимися и бледными. Он вдруг увидел их сбитые в кровь пальцы, царапины от вынутых наспех заноз, въевшуюся грязь под ногтями.

Его руки были не лучше, а Генка подумал, что если бы не праздничная кутерьма перед закрытием лагеря, все давно бы заметили, что с ними происходит неладное. Генка покосился на стоявшего у стены Вениамина и тоже увидел, или это опять виновато было электричество, как тот худ и бледен.

«Дошли!..» — невесело покрутил головой Генка и встретил встревоженный взгляд Оли. Она кивала на Ползикову, и по ее лицу Генка понял, что случилось непоправимое.

Вениамин нашел ребят за дачами.

Они сидели в ряд на длинной деревянной скамье у волейбольной площадки и молчали.

— Что случилось? — спросил Вениамин, садясь рядом с Олей.

Та протянула ему пригласительный билет. Вениамин протер очки, повернулся к свету, повертел билет перед глазами, вернул его Оле.

— Ничего не вижу.

— Пригласительный билет. На костер по случаю закрытия лагеря, — ровным голосом сказала Оля.

— Ну и что же? — пожал плечами Вениамин.

— А внизу приписка, — пояснила Оля. — Четвертая просека, шестая делянка. Лесной партизанский музей. Открытие — двадцать восьмого.

— Послезавтра?! — ахнул Вениамин.

— Ползикова начудила! — мрачно подтвердил Пахомчик.

— Я ей про землянку рассказала, — все так же, слишком уж спокойно, продолжала Оля. — А ее Людмила Петровна послала билеты в совхоз отнести. Она и решила инициативу проявить: на всех билетах эту приписку сделала. Печатными буквами. Два часа, говорит, рисовала!

— И отнесла? — испуганным шепотом спросил Вениамин.

— Все, — кивнула Оля. — Один остался. На память.

Вениамин схватился за голову. Потом завертелся на скамье, ища глазами Ползикову.

— Нет ее здесь, — сказала Оля. — Я не позвала. Она ведь по-хорошему хотела.

— На два дня раньше! — Вениамин замычал, как от зубной боли. — Почему?! Кто ей двадцать восьмое число развал?

— Никто, — ответил Генка. — Сама решила. Говорит, чтоб не спутали. Тут открытие, там закрытие!

— Открыватель! — тоненько закричал Вениамин. — Колумб! Косы ей выдрать!

— Дает! — удивился Конь.

А Вениамин, все так же срываясь на фальцет, выкрикивал:

— Да не успеем же! И так не успеваем!

— Не надо кричать, Веня… — поежилась Оля.

— Что ты говоришь? — притих вдруг Вениамин.

— Кричать, говорю, не надо.

— А-а… — опомнился Вениамин. — Извини, пожалуйста.

Он пригладил ладонью свою копоткую челку, зачем-то снял и снова надел очки и ссутулился на низкой скамье, обхватив руками высоко поднятые колени.

— Выходит, один день остался? — нарушил молчание Игорь.

— И две ночи, — добавил Шурик и длинно зевнул.

— Какие там ночи! — угрюмо заметил Пахомчик. — На ходу спим. Как лошади.

Все опять замолчали. Потом Генка распорядился:

— Сейчас отдыхать. Часа через три разбужу. Кто сможет, пойдет.

— Все смогут! — сказал Шурик и опять зевнул, протяжно и сладко.

Генка невесело рассмеялся:

— Давайте по спальням.

Когда поднимались с низкой скамьи, Игорь охнул. Пахомчик насмешливо спросил:

— Кости ноют, дедушка?

— Иди ты… — буркнул Игорь. — Ногу отсидел.

Ребята расходились медленно и все оглядывались на оставшихся Вениамина и Генку.

— Ты молодец, — сказал Вениамин.

— Брось ты!.. — отмахнулся Генка. — Сказать — не сделать.

— А я и сказать не смог. Накричал. Растерялся.

— Я тоже растерялся, — признался Генка. — Пока тебя не было, сидел, думал: что делать? Не успеем? А, Вень?

— Похоже, что нет… — вздохнул Вениамин, опять схватился за голову и замычал: — Позор!

— Да не мычи ты! — стукнул по скамейке Генка и подул на ушибленные пальцы. — Что ты мычишь все время?

— Нервное… — смущенно объяснил Вениамин. — Меня еще мама ругала. Как задачка не получается или злюсь на что-нибудь — мычу. В институте на экзамене замычал. На всю аудиторию.

— Ну и что? — поинтересовался Генка.

— Выгнали, — пожал плечами Вениамин. — Пересдавать пришлось.

— Здесь не пересдашь! — вздохнул Генка. — И бросать нельзя… Нельзя ведь, Веня?

— Ни в коем случае! — задохнулся Вениамин. — Бревна бы накатить, а там всего ничего!

Генка поднялся со скамьи и тоскливо сказал: