Юзеф Принцев - Скачу за радугой
— Раз, два! Взяли! — командовал Пахомчик, налегай всей грудью на самодельный рычаг, сделанный из толстого березового сука. — Еще взяли!..
Сук с треском сломался, бревно покатилось вниз, Пахомчик едва увернулся от него.
— Будь оно трижды!.. — Он кинул на землю обломок сука и, вытирая пот со лба, устало сказал: — Разве этой палкой поднимешь? Лом нужен!
Все посмотрели на бревно, потом на зияющий проем на крыше.
— Не успеем до закрытия… — вздохнул Игорь.
— Так работать, где же успеешь, — буркнул Пахомчик.
— Что мы, двужильные? — вмешался Тяпа. — Я и так на кило похудел!
— На Веню посмотри… — отозвался Шурик.
— А что мне твой Веня? — Тяпа бросил молоток и уселся на бревно. — Ему выгодно, он и старается!
— Чем это ему выгодно? — растерялся Шурик.
— Мало ли! Может, он характеристику себе зарабатывает. Человек во всем выгоду пиит. Это мы лопухи!
— Сам додумался? — поморщился Пахомчик.
— От умных людей слышал, — заявил Тяпа и покосился на Генку, словно вызывая его на спор и заранее наслаждаясь молчанием, которым встретят слова Генки. Но тот продолжал орудовать топором. Только удары его стали резче.
Шурик перехватил взгляд Тяпы и, с трудом сдерживаясь, сказал:
— Умные, называется…
— А что ты про жизнь знаешь? — взвился Тяпа. — Книжки всякие наизусть выучил и туману напускаешь! Вроде некоторых!
И он опять, уже с прямым вызовом, посмотрел на Генку.
— А ты что знаешь? — вскочил Шурик. — Про выгоду? Ну иди у иностранцев резинку жевательную выклянчивай и толкай в школе по рубчику!
— Это спекуляция! — не сдавался Тяпа. — А я про расчет говорю.
— Копейки считать? — настал на него Шурик.
— Не копейки, а вообще… Свой расчет надо в жизни иметь.
— Хватит! — оборвал его Пахомчик. — Работать надо.
— Вот, вот! — сплюнул Тяпа. — Вкалывайте. Труд облагораживает!
Где-то неподалеку, на просеке, послышалось тяжелое урчание грузовой автомашины, потом мотор стих, кто-то шел к ним, с шумом раздвигая кусты.
— Кто это ломится? — насторожился Пахомчик.
Из кустов вышел рослый небритый парень в замасленной кепке, в клетчатой ковбойке с распахнутым воротом, в сапогах.
— Так… — протянул он. — Вот они где, бревнышки. А я-то обыскался. Половина на месте, половину как кошка языком слизнула! — Он сдвинул кепку на затылок, огляделся и почти добродушно сказал: — Забаву себе нашли? Избушку на курьих ножках ладите? А ну, брысь отсюда!
Ребята медленно отошли в сторону. Только Генка будто не слышал, продолжал тесать бревно.
— Подай-ка топор! — приказал ему парень.
— Зачем? — поднял голову Генка.
— Халупу вашу раскидаю и бревна вывезу, — ухмыльнулся парень.
— Куда вывезете? — спокойно спросил Генка.
— На кудыкину! — начал сердиться парень. — Мал еще с меня допросы снимать!
— Это не ваши бревна.
— Твои, может?
— Государственные.
— Ты, видать, юрист! — оскалился парень. — Обэхээшник! Я вот вашему начальству в лагере доложу, чем вы на порубке занимаетесь.
— А я вашему, — упрямо наклонил голову Генка. — Вы ведь из совхоза?
— Ну?
— Лес воруете. Вы эти бревна нарочно подальше закатили. Штабель на той неделе еще увезли.
— Ах ты, щенок! — парень сжал кулаки и пошел на Генку. — Я вам сейчас!..
Первым побежал Тяпа. За ним Конь, Игорь и Шурик. Потом не выдержал и Пахомчик.
— Беги, Генка! — крикнул он и скрылся за деревьями.
Генка поднял топор.
— Не подходи!
— Да ты что, малый! — остановился парень. — Свихнулся. А ну, брось топор!
— Не подходи лучше! — повторил Генка.
Парень взглянул на его побледневшее лицо, похлопал себя по карманам, ища спички, закурил и, щурясь от дыма, мирно заговорил:
— Слушай, пацан… Ты не петушись. Давай по-хорошему. Я тебе бревешек подкину при случае, а за эти люди уже рассчитались. Понимаешь? Неудобно получается. Вам игрушка, а человеку сруб надо ставить. Так что гуляй. Ты меня не видел, я тебя не знаю!
Генка смотрел на него и думал о том, что если он испугается сейчас и уйдет, то одним своим шагом перечеркнет то огромное, о чем не расскажешь словами, ради которого ходит по русской земле старик-плотник и лежит где-то здесь, в заросшей мхом земле, мальчишка-разведчик, его ровесник.
— Ну? — спросил парень.
— Не уйду, — хрипло сказал Генка. — Гад! Ворюга!
Лицо парня стало жестким, глаза сузились, он согнул ноги в коленях и мягко, по-кошачьи, пошел на Генку.
…Он стоял за стволом рыжей сосны, сжимая в руке гранату, а рядом с ним стоял Васёк.
Так близко, что он различал веснушки на его побледневших упрямых скулах и чувствовал своим плечом его худое плечо.
Вражеское кольцо сжималось. Они еще не видели фашистов, но угадывали их мягкую поступь, вдыхали чужой их запах, слышали, как тяжело дышат они, стараясь не выдать себя.
— Пора… — шепнул Васёк.
Они подняли гранаты и пошли вперед, все еще чувствуя плечом друг друга…
— Ты что, сдурел? — Парень пятился от наступающего на него Генки и кричал: — Ответишь! Слышишь? Ответишь!..
Генка молча шел на него, пальцы его, сжимавшие рукоять топора, побелели, мелко тряслась от страшного напряжения рука. Наверно, у него так же тряслось и лицо, потому что парень не выдержал, повернулся к нему спиной и, ломая кусты, побежал к просеке.
Генка выронил топор и, закрыв лицо руками, опустился на землю.
Он не слышал, как подошли и окружили его ребята, и только когда Вениамин осторожно тронул его за плечо, Генка поднял голову. Увидел Олины глаза — тревожные и вопрошающие, улыбнулся ей и, облизывая пересохшие губы, почувствовал соленый привкус на языке.
— Губу прокусил… — растерянно сказал Генка и поднялся. Его шатнуло в сторону, он удивился и схватился за Вениамина.
— Чего это со мной?
— Пройдет, — обнял его за плечи Вениамин и обернулся к ребятам. — А вы что же? Товарища бросили…
— Тяпа первый побежал… — смущенно сказал Шурик. — Мы за ним!
— Что, мне больше всех надо? — насупился Тяпа.
— Хорош!.. — покачал головой Вениамин.
— А вы меня не стыдите! — огрызнулся Тяпа. — Мне ваша эта принудиловка — во как! По горлышко! Не имеете права детский труд эксплуатировать!
— Что?.. — растерялся Вениамин.
— А то! — обнаглел Тяпа. — Я, если хотите знать, имею право в газету про вас написать. На нашем горбу вылезаете!
— Ах ты!.. — кинулся к нему Пахомчик, но Вениамин остановил его:
— Погоди, Пахомов.
Вениамин зачем-то снял и снова надел очки, повертел шеей, как будто ей стало тесно в незастегнутом вороте рубахи, и чужим, осевшим вдруг голосом сказал:
— Уходи, Тяпунов. И больше сюда не приходи.
— И уйду! — буркнул Тяпа. — Подумаешь!
— Иди, иди! — шагнул к нему Пахомчик. — Не отсвечивай.
Тяпа затравленно оглянулся и медленно пошел к просеке.
— Денежки не забудь за статейку получить! — крикнул ему вслед Шурик.
Тяпа не ответил.
Вениамин присел на бревно и долго сидел молча, ни на кого не глядя. Потом устало сказал:
— Может быть, действительно бросим эту затею? — Он подождал ответа и еще тише добавил: — Виноват я перед вами, ребята… Не рассчитал силенок… Не успеть ведь нам, а?
Вениамин говорил, не поднимая головы, но все смотрели не на него, а на Генку. Потом Пахомчик спросил:
— Как, Гена?
Генка посмотрел вокруг, увидел выжидающие, доверчивые, смущенные лица, что-то горячее вдруг прилило к груди, поднялось к горлу, он отвернулся, моргая ресницами, будто смахивал попавшую в глаз соринку, улыбнулся, как не улыбался давно, и просто сказал:
— Надо делать, ребята.
XII
Ползикова наткнулась на землянку случайно.
Людмила доверила ей раздать в совхозном поселке пригласительные билеты на торжественное закрытие лагеря. В наглаженном клетчатом платье, с шелковым красным галстуком на груди, Ползикова шла лесом, прижимая к груди Людмилину папку на молнии.
Вообще-то Ползикова не любила ходить одна по лесным дорогам. Мало ли что может случиться! В прошлом году две девочки из их лагеря встретили здесь дикого быка. Они долго бежали от него, заливаясь слезами и петляя между деревьями, а бык бежал за ними по просеке и жалобно мычал. Потом говорили, что это была всего-навсего чья-то заблудившаяся корова.
Но говорили это, наверно, так просто, чтоб не волновать детей.
Но сегодня был такой теплый и солнечный день, так весело щебетали птицы после прошедшего дождя, что Ползикова решила не идти проселком, а свернула в лес, на просеку.
За дальними стволами деревьев, на опушке леса, в золотых лучах солнца клубился утренний туман. Он рассеивался в чаще, и тогда словно проявлялся фотографический снимок — все яснее и яснее становились силуэты дальних деревьев и просвет между ними.
