Ульф Старк - Мой друг Перси, Буффало Билл и я
— Передайте привет генералу Карру, ребятки! — велел он.
Глава 19
Я учусь думать о вареных рыбьих глазах
Прошло несколько дней. Мы сидели на белой садовой скамейке и чистили картошку. Я — своей финкой, а Перси — складным ножом. Мы сами ее накопали, и теперь коричневые клубни отмокали в ведре с морской водой, чтобы глина отвалилась. С непривычки чистка картофеля давалась нам нелегко.
Раньше мы всегда варили картофель в мундире. Но после того как дедушке в ноги ударила молния, он требовал, чтобы картошку чистили.
Кастрюля медленно наполнялась белыми очищенными картофелинами.
— Смотри-ка, эта похожа на генерала де Голля, — сказал я.
— А эта — на Лекса Лютора, — подхватил Перси, указывая на круглую уродливую картофелину.
И впрямь одна была похожа на француза, а другая — на злейшего врага Супермена.
Так мы развлекались. Придумывали, на кого похожи картофелины. Потом пришел дедушка. Он ходил на скалу, чтобы поднять флаг.
— Не перетрудитесь, ребятки, — сказал он.
— Да нам даже нравится, — ответил Перси.
— Ну, есть занятия и поинтереснее, — сказал дедушка.
Его было не узнать. Он стал бодрее и веселее — не то что прежде.
Он снова ожил. Ходил повсюду и даже, казалось, перестал сутулиться. Он заделался щеголем — носил теперь жилетку и шляпу. А вот очки надевать отказывался, поэтому иногда забредал не туда. Но нисколечки из-за этого не огорчался.
— Кто не сбивается с дороги, тот никогда ничего не находит, — считал он.
Однажды он забрел к сапожнику, который жил за лугом. И по этому случаю заказал себе новые кожаные сапоги со скошенными каблуками и прошивкой на голенищах — ничего подобного в поселке не видывали. Да еще заплатил вперед, не торгуясь.
К тому же теперь он то и дело вставлял в свою речь английские словечки.
— Готфрид, иди домой! — позвала бабушка — она волновалась за него.
— Любимая зовет, — подмигнул нам дедушка. — See you later, boys[10].
И приложил два пальца к полям шляпы в знак приветствия. Но прежде чем зайти в дом, провел на ходу рукой по подбородку — проверить, в порядке ли борода. Все было как надо. Щетина уже отросла и была совсем белая.
— Soon, — пробормотал он. — Very soon[11].
Дедушка ушел, а мы с Перси продолжили молча чистить картошку.
Не знаю, о чем думал Перси. А я размышлял о том, с какой заботой стала бабушка относиться к дедушке в последнее время. Потом мысли мои как-то незаметно перескочили на Пию. Вот бы и она ко мне переменилась!
Я швырнул в ведро недочищенную картофелину, и вода брызнула во все стороны.
— Ты чего? — крикнул Перси.
— Никогда мне от нее не освободиться! Вот опять вспомнил о Пии. А я-то надеялся, что забыл ее. Видно, этому никогда не бывать.
— И что же ты вспомнил?
— Да всё. Как от нее пахнет. Как она шмыгает носом, когда у нее насморк. И как ездит на велосипеде.
— Тебе это нравится?
— А как ты думаешь? Конечно!
— Вот в этом-то и загвоздка! Надо тебе от этого отделаться.
— Спасибо за совет. И как же?
— Ну-ка, закрой глаза и подумай о ней. Посмотришь, что получится.
Я послушался. Сперва я ничего не видел. Но потом увидел, как Пия наклонилась надо мной, как в тот раз — целую вечность назад, когда я ловил ее щуку, упал и раскроил себе бровь. Я увидел ее озорные глаза. А потом — встревоженное лицо, мне показалось, что она вот-вот снова накроет меня розовым махровым полотенцем, пропитанным ее запахом.
— Ну, что — видишь ее? — тихо спросил Перси.
— Да, — прошептал я.
Это было как наваждение.
Тут Перси вылил на мою полную тяжелых дум башку целое ведро морской воды — вместе с очистками, генералом де Голлем, картошкой-Лютором и двумя килограммами увесистых клубней в придачу.
— Ты чего? Зачем ты это сделал? — заорал я.
— Для твоей же пользы, — объяснил Перси.
— Да ты просто придурок! — выкрикнул я.
— Вот и нет, — сказал он.
Перси объяснил мне, что это единственный способ избавиться от несчастной любви. Отныне всякий раз, как я ее вспомню, мне надо подумать о чем-нибудь неприятном. Тогда от одного взгляда на Пию мне будет делаться тошно.
— Я тебе помогу, — пообещал Перси.
— Спасибо, — буркнул я, чувствуя, как грязная вода стекает мне за шиворот.
Мы отправились на пристань и снова наполнили ведро, а потом дочистили картошку и отнесли ее маме на кухню.
— Обед будет готов через час, — предупредила мама.
— Тогда я пока схожу проведаю Чернобоя, — решил Перси. — А то еще подумает, что я о нем забыл. Пойдешь со мной, Уффе?
— Нет. Мне надо вымыть голову.
Я смыл с волос картофельные очистки и комья земли и надел чистую майку, а потом отправился к причалу, прихватив с собой восковые мелки, которые мне подарили на день рождения.
В расселине лежала щучья голова, скалила острые зубы и таращилась на меня пустыми глазницами. Это была та самая щука, которую потрошила Пия в самом начале лета, когда мы только приехали.
— Пия, — проговорил я и ударил себя по щеке — для острастки.
А потом пошел в будку у пристани и нашел там свою надпись на стене:
Сердце разбито — что ж, не беда!Карлсона клей поможет всегда!
Я достал красный мелок из коробки и вывел здоровенными буквами:
Чепуха на постном масле!
Потом прикрыл дверь и посидел в темноте, чтобы никто не увидел моих слез.
В следующие дни Перси из кожи вон лез, чтобы излечить меня от любви.
Мы спрятались за камнем высоко на скале у сигнального костра и следили за дорогой в дедушкин бинокль — ждали, когда Пия на полной скорости прокатит на своем велике к магазину.
— Вон она, — шепнул Перси. — Смотри, не забудь, что надо делать.
Он протянул мне бинокль. Дрожащими руками я поднес его к глазам и перевернул задом наперед, как он велел, чтобы Пия казалась лишь маленькой мошкой далеко-далеко. Но сердце все равно щемило. — О чем ты думаешь? — спросил Перси.
— О Пии.
— Да возьми же себя в руки! Соберись хорошенько с мыслями. Ну?
— Печенка, — сказал я. — Печенка и пригорелая картошка.
— А еще?
— Мясные фрикадельки в белом соусе.
И вдруг мне немного полегчало. Вместо симпатичного лица перед моим внутренним взором возникала клейкая белая жижа с дрожащими жирными кусками. Мне и вправду стало не по себе. Я даже смог перевернуть бинокль и еще раз посмотреть на нее, когда она возвращалась из магазина.
— Ну как? — спросил Перси, когда Пия скрылась из виду.
— Пока не очень. Но я уже на пути к выздоровлению.
Перси одобрительно похлопал меня по плечу.
— Молодчага! Завтра мы подползем поближе. Только вспомни что-нибудь похуже.
Когда мы пришли домой, оказалось, что звонил папа Перси. Они с мамой вернулись из похода. Отлично отдохнули, даже дождь им не помешал, и теперь ждали, когда их сынок приедет домой. А еще папа спросил, научился ли Перси плавать и может ли проплыть двадцать метров.
— Черт! — буркнул Перси.
— Неужели тебе не хочется их увидеть? — удивилась моя мама.
— Ну ясное дело.
— Да ладно, спешки особой нет, — вмешался дедушка.
— Что скажешь, Перси? — спросил папа. — Здорово будет вернуться домой?
— Да, — кивнул Перси и покосился на меня. — Но мне надо пробыть здесь еще четыре дня.
Это выдались горячие денечки.
Перси должен был научиться плавать — так, чтобы проплыть двадцать метров. Мне тоже нужны были тренировки — чтобы излечиться от любви.
По утрам я плавал с Перси у нашей пристани. А по вечерам мы тайком следили за Пией, я учился смотреть на нее и думать о всяких ужасах и гадостях: вспоминал, как разбил дома окно и как папа рассердился, решив, что я это нарочно. И как упал с качелей и ударился затылком, так что новый белый свитер, связанный мамой, испачкался в крови, и меня пришлось везти к врачу накладывать швы. Как я в гостях у приятеля из вежливости съел салаку, которую терпеть не могу, и меня после этого стошнило на платье его мамы.
Чего со мной только не случалось!
На этот раз мы стояли за кустами у танцплощадки и ждали, когда Пия промчится мимо на своем велике. Я смотрел на ее загорелые ноги, которые что есть силы вертели педали, и блузку, раздувавшуюся на ветру.
Меня подташнивало.
Потому что я вспоминал о той старой рвоте из моего детства и вдобавок прижимал к животу холодную мокрую жабу — ее мне дал Перси.
— Это поможет, — заверил он. И оказался прав.
Меня снова чуть не вырвало.
— Отлично, — сказал Перси. — Завтра повстречаешься с ней мельком. Сможешь?
— Ну не знаю. Это непросто.
— Это твой последний шанс.
