Меджид Гаджиев - Друзья Мамеда
Между тем наступила сибирская зима с крепкими морозами. Нам выдали ушанки, телогрейки и валенки. Да, по правде говоря, мы уже привыкли немного к суровой зиме и не так боялись холода, как в первое время. Мне даже нравилось выходить утром, когда горизонт подернут синей морозной дымкой. На соснах и елях заледенелые, точно стеклянные, иглы, а снег громко похрустывает под ногами. Мне нравилось, что я стал настоящим сибиряком. Морозы доходят до сорока градусов, а мы работаем, только время от времени забегаем погреться в дежурку — теплый домик, где постоянно топится печь и стоят по стенам длинные деревянные скамьи. Но вообще-то во время работы не мерзнешь. Как-то даже забываешь, что работаешь на морозе. Наоборот — жарко. Наверное, мы все закалились, никто не простужался, не болел. А Леня наш и вовсе стал по утрам выбегать во двор и обтираться снегом. Молодец он, Леня, — сильный, здоровый. Как-то я вспомнил, как он рвал руками ремни, и спросил его:
— Теперь, наверное, одной рукой разорвешь, не то что двумя?
А он засмеялся и сказал:
— Ни одной рвать не буду. Разве руки нужны для этого? Вот спорт — другое дело.
Когда мы жили в училище, многие наши ребята занимались спортом. Местные рабочие говорили, что до войны и здесь, на заводе, тоже были различные спортивные секции. Но потом молодежь ушла на фронт, работы было очень много и секции прекратили свое существование. Леня с Колей пошли в заводской комитет комсомола и там узнали: спортом здесь действительно увлекались, и спортивный инвентарь есть — остался с довоенных времен. Хранится он в заводском клубе. Так очутились у нас лыжи с ботинками — целое богатство. Многие из нас никогда не становились на лыжи и с завистью смотрели, как ловко бегают на них местные ребята и девушки. Теперь мы тоже попробуем.
Девочки сразу же стали примерять ботинки.
— Нет, я, наверное, никогда не научусь ходить на лыжах, — сказала Салимат.
— И я тоже.
— И я.
— Научитесь, — убеждал всех Леня. — Это легче, чем играть на гитаре.
Да, я забыл рассказать про гитару. Ее тоже мы раздобыли в комитете комсомола. В общежитии стало веселей. По вечерам она переходила из рук в руки. По-настоящему умел играть Гамид. У него был отличный слух, он знал множество песен, а если и не знал, то сам быстро подбирал мотив. И другие ребята тоже хотели научиться. Гамид всем показывал, но у нас так хорошо не получалось. А вот петь мы стали часто. Даже в госпитале выступали. Пели военные песни. И раненые очень хорошо слушали нас и сами иногда подпевали. А я пел мамину песню. Слов ее слушатели не понимали, но я, перед тем как начинать петь, говорил им, что в песне поется про храброго джигита, который не боится врага, и горы родные помогают ему, и быстрая река, и даже камни. Это была старинная песня, раненые очень хорошо слушали ее. А еще им нравилась песня Гамида. Не знаю, где он выучил ее. На этот мотив была, кажется, другая песня про Одессу и про рыбу кефаль. Но у Гамида почему-то, когда он пел, получалось про Ташкент и черепаху. А еще Гамид рассказывал, что он раньше жил в Ташкенте и ел черепах, которых сам ловил.
— Черепашье мясо очень вкусное, — хвалил он, — его можно варить, и жарить, и сушить — все равно вкусно, лучше курятины.
Мы не спорили с ним, ведь никто из нас никогда не ел черепашьего мяса.
В ближайшее же воскресенье мы отправились в лес. Он был совсем неподалеку — несколько остановок на автобусе от нашего завода. Сразу же от остановки начиналась накатанная лыжня. По ней весело и быстро пробегали парни и девчата, мальчишки. Посмотришь на других — кажется, лыжи сами скользят по снегу. Но встанешь сам на лыжи — они почему-то разъезжаются в разные стороны. И ноги становятся непослушными.
Ребята, которые умели кататься на лыжах, убежали далеко вперед. Другие лыжники тоже обгоняют нас. А мы хоть и стараемся изо всех сил, движемся еле-еле. На дворе мороз, а нам жарко.
Вот не думал, что ходить на лыжах так трудно! Хочется сбросить их и идти пешком. Но я упрямо передвигаю ноги, стараясь не отрывать лыжи от снега. И вдруг чувствую — лыжи сами заскользили. Вспомнил Лёнин совет держать корпус наклонно, а ноги немного согнуть в коленях. Стало легче. Быстрее! Вперед! До чего же хорошо! Не идешь, а едешь, летишь…
Вдруг лыжня свернула к оврагу и пошла вниз по склону. Я остановился на краю оврага. Что же дальше делать? Оглянулся, а за мной по лыжне идут наши ребята и девочки. Стыдно трусить на глазах у всех. Зина увидела меня, подняла палку и закричала:
— Молодец, Мамед, быстро шел! Мы еле угнались за тобой!
Посмотрел я еще раз вниз. И сказал себе, как в детстве говорил, когда надо было перебраться через бурную горную речку: «Мое сердце — воробью, а воробьиное — мне». Не знаю почему, но у нас в ауле так всегда говорят ребята, когда хотят себя подбодрить. Я оттолкнулся палками и покатился вниз. Ветер ударил в лицо, лыжи разогнались так, что, кажется, никогда не остановятся, сами несут меня. Еще немного, и я вовсе взлечу в воздух как птица. И вдруг лыжи почему-то соскользнули с лыжни. Удар! Я подскочил и полетел в сугроб. Долго барахтался в снегу, пытаясь встать. Наконец поднялся. На одной ноге — лыжа, а на другой — только ботинок. Смотрю: один кусок лыжи торчит из-под снега, а второй отлетел в сторону. Оказывается, наскочил на пенек. Я подобрал сломанную лыжу, оглянулся наверх, на ребят, — не смеются ли надо мной. А сверху прямо на меня несется Зина. Я — в сторону, но Зина пролетела мимо, только не на лыжах, а так же, как и я, кубарем. За ней еще кто-то. Тут мне самому смешно стало. Стою с поломанной лыжей в руках и хохочу. Уж очень смешно барахтаются в снегу ребята! Наверное, и я так барахтался. Только себя ведь не видно.
Лыжу мне потом Леня склеил, и в следующее воскресенье мы снова отправились в лес.
Лыжня то петляла между деревьями, то поднималась вверх по склону. Иногда нас обгоняли другие лыжники, иногда мы обгоняли кого-нибудь. Мне раньше никогда не случалось бывать в таком лесу. Огромные ели шатрами раскинули свои ветви, покрытые снегом. Зина, которая шла впереди меня, нагнула ветку, а потом отпустила ее, и на меня обрушилась лавина снега. А Зина засмеялась и быстро помчалась вперед. Она шла как заправская лыжница, делая широкие шаги. Я никак не мог догнать ее. Уже далеко позади остались все наши, а Зина все бежала и бежала. Так далеко в лесу мы еще ни разу не бывали. Вначале лес весь был изрезан лыжнями. Они шли параллельно, потом пересекались, расходились в разные стороны. А здесь пролегала только одна запорошенная снегом лыжня. Мне казалось, что ели здесь были еще гуще и темней. Но вдруг лес посветлел, мы вышли на поляну. Она была широкая и очень веселая. Особенно заметно это было после темного леса. Зина остановилась. Я догнал ее. Щеки у нее раскраснелись. Из-под вязаной шапки выбивались волосы. Видно, ей было жарко. Она даже варежки сняла. Было очень тихо. И вдруг прямо над нами громко застрекотала какая-то птица.
— Сорока, — сказала Зина. — Она нас увидела и теперь сообщает об этом, чтобы все птицы и звери знали, что к ним пришли гости. Здравствуйте, звери и птицы! — закричала она. И в лесу откликнулось эхо. — На этой поляне ночью собираются все лесные жители, — фантазировала Зина. — Первыми прибегают зайцы. Они живут вот за теми кустами. Сейчас они притаились. Их не видно, потому что шкурки у них белые-белые. А на той большой елке в дупле беличье гнездо. А там, в глубине, живет в берлоге медведь. Сейчас он спит. А вот летом бродит и собирает малину. Придем сюда летом за малиной. Хочешь, Мамед?
— Нет, — сказал я, — летом мы будем дома. К весне разобьют и прогонят фашистов, и мы вернемся домой.
— Верно, — сказала Зина, — домой, а сюда как-нибудь приедем после войны в гости.
Мы повернули и пошли обратно по своей лыжне. Я шел и думал о том, что есть на свете много мест, куда нам захочется поехать после войны. Первым делом, конечно, наш аул, потом станция Гюг-Тебе, где на земле вповалку лежат толстые, как поросята, дыни и сам воздух пропитан густым дынным духом. Ну и, конечно, сюда, сюда мы тоже приедем в гости. Стройка к тому времени будет закончена. И в новом цехе, где сейчас еще гуляет ветер, будут стоять станки. И другие люди придут сюда и будут работать на них…
Новый год мы встречали у себя в общежитии. Притащили и установили елку. Она была большая — под потолок. Мы провели к ней провода, и в Новый год елка вспыхнула разноцветными огнями. Разноцветные лампочки мы взяли в клубе. Раньше здесь устраивали веселые новогодние елки. Днем для ребят, а вечерами для взрослых. Приезжали выступать артисты. Ребятишкам раздавали подарки — конфеты, апельсины, яблоки. А вечерами играл оркестр, были танцы. Теперь клуб стоял нетопленный. Елку для ребят устраивали в соседней школе. Мы вместе с заводскими комсомольцами помогали ее устанавливать и украшать. Оставшуюся гирлянду лампочек принесли к себе. А еще на нашей елке висели разные самодельные игрушки. Может быть, вам покажется, что мы были уже взрослыми, для того чтобы заниматься такими вещами. Но ребята очень увлеклись этим и с удовольствием мастерили, кто что умел. Появились разные хлопушки, цепи из цветной бумаги, звери и птицы из еловых и сосновых шишек и спичек. Я до этого только один раз праздновал Новый год с елкой. У нас в ауле елок не было, верней, они росли в лесу, но не возле нашего аула, а гораздо ниже. Ведь наш аул был самым высокогорным. И разукрашенные елки я видел только в книгах на картинках. Первую елку я видел в училище. На ней было много замечательных игрушек. Я не мог оторвать глаз от блестящих разноцветных шаров, пушистых серебряных и золотых гирлянд. Только лампочек тогда на нашей елке не было. В городе было затемнение. И энергию берегли. А свечей нам зажигать не разрешили. И так все время приходилось опасаться пожара, который мог вспыхнуть от зажигательных бомб. Даже в Новый год мы были настороже, что вот-вот опять будет вражеский налет. Здесь же затемнения не было. И окна не занавешивали вечером. Первое время это нам казалось странным. И каждый раз, как зажигали свет, кто-нибудь испуганно говорил: «А окна!» Но потом спохватывался и сам себя успокаивал: «Сюда им нипочем не долететь!» И вот в Новый год елка засияла разноцветными огнями. Наши девочки испекли торт. Это был не обычный торт, какие пекли или продавали в магазинах до войны, а новое изобретение под названием «Фантазия». Пекли эту «Фантазию» из хлеба, добавив туда молока и сахару. Было и другое угощение: Леня с Исой ездили на рынок и купили там большую бутылку черничного сока, урюк и семечки.
